-- Одно другому не мешает... - произносит Вера. - А сколько у тебя было мужчин?..

Теперь задумываюсь я.

-- Пожалуй, что ни одного, - говорю я подумав.

-- Это как? - спрашивает Вера.

Мы уже изрядно надрались.

-- Среди них не было настоящих мужчин, - говорю я. - Пожалуй, я еще девственница.

-- Я тебя люблю, - говорит Вера.

Я трясу головой.

-- Увы, не западаю, - отвечаю я, собирая колоду.

Мы поднимаемся и лавируем между столиков, стараясь не качаться. Какой-то немецкий мужик лет пятидесяти берет меня, когда я огибаю его кресло, за руку и что-то говорит. С ним сидят две женщины - похоже, жена и дочь. Они снисходительно улыбаются.

- Я тебя внимательно слушаю, красавчик, - говорю я ему ласково, глядя прямо в глаза. - Только ни фига не понимаю. Nicht verstehen , знаешь ли.

Он еще чего-то говорит, и все трое смеются. Жена скользит по мне благосклонным взглядом.

-- Только вас мне не хватало, - говорю я, деликатно прилагаю рычаг к локтевому суставу, освобождая руку, и мы идем дальше.

-- Зачем столько пить? - говорит Вера.

-- Так семечек же нету, - бормочу я, обращаясь к голубым полотняным полоскам ее спины. - Дикая страна... Семечек не держат... Кто они после этого...

Поужинав, мы гуляем, пьем кофе, снятый с углей, сидим в дальнем углу детской площадки, переговариваясь, и в десять Вера уезжает.

Я провожаю их маленький уютный автобус и, двигаясь по курсу его уплывающих габаритных, выхожу из отельной калитки. Бреду по тротуару мимо лавочек, захожу то в одну, то в другую. Начинается горячее время - туристы гуляют толпами, смотрят, торгуются, покупают пирсинги, покрывала и барабаны для негритянских плясок. В лавочках по двое продавцов - один говорит по-немецки, а второй по-русски. Узкая специализация.

Я рассеянно бреду мимо развала, сопровождаемая толстым турком. Русскоязычный работник куда-то сгинул, а мне попался германист с легким налетом англомании. Утрированно улыбается, мучая межзубные звуки. То, что к нам бесполезно обращаться на немецком, они уже знают.

Я рассматриваю ониксовые шахматы, кружки, веера, дикарские бусы, как вдруг внезапно падает темнота, на всей улице гаснет свет, а меня хватают чьи-то руки, и я чувствую, что в зад больно вонзается корявый палец. На ухо турок мне шепчет какую-то полуанглийскую галантную муть. Я так удивляюсь, что сразу не бью его по башке, и пару мгновений не знаю, что делать. Кругом хрупкий товар, а если я все переколочу... в турецкой тюрьме не отделаться кривыми пальцами. Пока я подвожу баланс и принимаю решение, свет зажигается, я вырываюсь и вылетаю из лавки, как первый паровоз. Неудивительно, что все погасло - провод у них висит под матерчатым пологом на соплях. Им бы хороший ливень с мокрым снегом на эту лампочку Ильича, вредно думаю я, вот была бы иллюминация...

Во избежание дальнейших международных конфликтов я опускаю глаза долу, приглаживаю юбку и возвращаюсь в отель. Внутри еще чувствуется след от чужого пальца. Этот снайпер и попасть не может, куда надо. Или извращенец... Может, он меня за мужика принял? За мужика в сером платье... Фу. Надеюсь, они хоть моют руки время от времени. Надо срочно искупаться...

В номере я накидываю на плечи, словно горжетку, полотенце и иду к морю. У бара, отбрасывая ногой дынную корку, фокусирую на себе лазерные прицелы досужих взглядов. Вокруг стойки шум, гам, рев и не протолкаться. С большим трудом протискиваюсь к дозатору. Передо мной стоит синюшный незагорелый дядька, ест глазами стакан, в который бармен-турок цедит ракию, и приговаривает:

-- Лей еще, сынок. Еще давай, не жалей.

Запах анисовой микстуры шибает в нос через сажень. У бармена на лице сомнение.

-- Дядька, - говорю я. - Ты ее хоть пробовал?

Он оборачивается.

-- А что? - спрашивает он непонимающе.

-- Ничего, - говорю я. - Попробуй сперва, - и обращаюсь к бармену. - Красного вина. Полный стакан только! Full glass! Full glass, говорю, - эти черти, несмотря на избирательную корректность и белозубые улыбки, норовят недолить.

Прихлебывая ледяное вино из полного - с поправкой на местную специфику - стакана, я выхожу на пляж. Тут пусто, служитель выравнивает ряды топчанов. У морской кромки плещутся двое молодых ребят - наверняка наши, кто еще полезет вечером в море. Немцы и днем глотают хлорку в бассейне, вперемешку с потерянными памперсами... Еще трое - семья - чаечным шагом прогуливаются вдоль берега, и мальчишка швыряет в море камешки. Море - передо мной. Белое, спокойное, с бледно-лиловыми разводами прибоя. Пахнет йодом. Не гнилью, не водорослями, а чистым йодом.

-- Акдениз... - тихонько говорю я себе самой.

За спиной грохочет музыка. Завершилась импортная попса, и в виде реверанса этническому большинству отдыхающих поставили "Дискотеку Авария". Легкое судно идет вдоль берега - похоже, что яхта. На мысу мигает маяк. Слева, еле заметные, плывут огоньки один за другим - над морем заходят на посадку в Анталию самолеты. Еще один самолет ползет высоко прямо надо мной - куда-то в сторону Сирии.

Я навзничь, чувствуя жесткие ребра, откидываюсь на топчан и смотрю в страшную черную полусферу. Провожаю глазами Сирийский самолет, пока он не исчезает в темноте. Что-то противно зудит рядом. Не пойму, что именно. Потом, как до жирафы, доходит - это мой телефоно-кирпич в сумке. Кому понадобилось звонить? Вроде всех предупредила... Стряслось чего? Так всегда, только начнешь отдыхать...

-- Алло! - говорю я, прижимая к уху трубку.

-- Привет, - говорит мне веселый незнакомый голос. - Это я.

-- Уважаемый, - говорю я злобно. - К сожалению, я не знаю вашего имени-отчества, но все равно послушайте. Я сейчас за границей. Сижу на берегу моря. Деньги на счете у меня кончаются, поэтому разговаривать я с вами не могу. До свидания.

С удовольствием отключив связь, я кладу телефон подальше в сумку, допиваю вино, стягиваю с себя платье и шлепаю к морю. Вода теплая. Те двое, что купались, выходят навстречу. Галька впивается в подошвы. На мелководье я хлопаюсь в воду и медленно, привыкая к среде, плыву к неразличимому горизонту. Когда ноги не нащупывают дна, я оборачиваюсь. Проверяю, вдруг вещи украли. У нас это быстро... Над горящими угольными россыпями берега нависают горы. Возникшая новая женщина снимает у кромки пляжа халат. Служитель забросил топчаны, и сидит на одном, как Мефистофель. Я стою, наслаждаясь упругой и мягкой водяной оболочкой. Она такая соленая, что не надо усилий. Мне хорошо. Кто это мог звонить в такую пору? Ошибся, что ли?... Воспоминанием о раздражении барабанной перепонки я восстанавливаю тембр голоса, и некая догадка проскальзывает... похож на пугливого соседа, Антона... нет, откуда он знает мой телефон... а вот и знает. Он его нарочно заносил на свой мобильник... Ну и ладно... и черт с ним... Женщина радостно визжит, окунаясь, и машет теневому спутнику рукой. Я плыву вдоль берега, достигаю пирса, вылезаю, орошая водой металлические ступени. На сегодня хватит. В баре ставлю ромовую точку, лакирую все большим стаканом пива и отправляюсь спать.

Просыпаюсь в сизых сумерках от того, что под окнами пьяный голос орет: "Лю-ди! Спо-кой-ной ночи!". Одним глазом смотрю на часы. Половина четвертого. Веры нет. Ладно, авось не пропадет... Здесь не промзона и не заброшенные подъездные пути товарной станции... Жалко, что ночью бар не работает... Я засыпаю снова.

Кто-то во сне трясет меня за плечо. Методом исключения - Вера... Голова гудит. Еще рано. Я просто физически чувствую, что очень рано.

-- Что случилось? - мычу я.

-- Как что, утро, - говорит Вера. - Вставай! Завтрак съедят.

Если человек сдуру не ложился, это еще не повод для всеобщего бдения. Стоит ли отдыхать, когда нельзя как следует выспаться?..

Она меня побеждает. Скоро мы сидим на террасе ресторана, мажем плавленым сыром тминовые булочки и смотрим поверх чужих голов на море. Море - чистейшее и безмятежное. Никто не купается, хотя какие-то безумные уже растекаются по топчанам, как заливное по блюду. На краю территории турки надувают желтый банан. С пальмы за парапетом свисает полузрелый узел забавных ниток какой-то малоазиатской облепихи.