Изменить стиль страницы

Внучатый племянник с оторопью на него смотрел.

Позволив себе эту кратковременную вспышку, дядя Коля предложил еще рюмочку, указав, между прочим, на замечательные свойства вкушаемого ими коньяка.

– Мед! – воскликнул он, прибавив со вздохом, что в наше время хороший коньяк такая же редкость, как человек, сохранивший верность убеждениям, честь и достоинство. Все пало: люди, нравственность, порядок, армия – все! Мы наблюдаем крушение величественного здания, построенного нашими руками. – Отчего? – задумчиво спросил дядя Коля, вперив тусклые серые глаза в потолок с лепниной по краям и в центре, откуда, чуть покачиваясь от сквознячка, свисала лампа в оранжевом абажуре.

Тишина наступила после горестного вопроса Николая Ивановича. Слышно было, как где-то в глубине квартиры на неведомом Сергею Павловичу певучем языке говорила по телефону Катя, время от времени повторяя одно и то же слово:

– Аллора!

«А! Итальянский», – догадался Сергей Павлович и, поерзав на стуле, решился и брякнул:

– Ошибка в проекте, может быть?

Оторвав взгляд от потолка, дядя Коля глянул на внучатого племянника с брезгливым сожалением.

– В книге пророка Исаии, – отхлебнув из рюмки, молвил он, – которую я настоятельно советую тебе прочесть… да, да, мой дорогой, Ветхий Завет, он многому учит… Из Нового Завета ничего решительно нельзя почерпнуть ни в личном, ни, так сказать, в общественном плане, ибо непонимание человеческой природы суть всех Евангелий, Деяний, Посланий и прочей ерунды. Пища без соли. Пресно и скучно. – Дядя Коля поморщился. – Меня еще в церкви с души воротило от бесконечных «Господи, помилуй». Да за что, собственно говоря?! По какому поводу вой? Свихнувшийся в синагоге еврей две тысячи лет назад объявил себя Богом…

– Сыном Бога, – вырвалось у Сергея Павловича, и в голосе его, должно быть, отчетливо была слышна неприязнь к богохульствованиям старика.

Тот чуть пристальней взглянул на родственника тусклым взором, отчего Сергею Павловичу захотелось как можно быстрее покинуть этот дом и никогда более сюда не возвращаться.

– И ты, Брут, успел хлебнуть этой отравы, – вздохнул Николай Иванович и протянул руку с крупными желтыми ногтями и коричневыми пятнами на тыльной стороне кисти к плечу племянника.

Сергей Павлович напрягся, с усилием принимая отеческую ласку. И что же он услышал далее из уст человека, некогда священнодействовавшего в алтаре вместе с Петром Ивановичем, а потом переметнувшегося в стан фараона и на его службе возвысившегося? Страшные слова. Христианство, услышал он, издает трупный запах, это религия смерти, умирания, небытия, превращающая жизнь в мимолетную тень. Оно брезгует плотью, в то время как наивысшее наслаждение всякий человек получает именно благодаря ей. Разве племянник, будучи мужем зрелых лет, не припоминает, с каким яростным или – напротив – нежным восторгом вводил он свой уд в пылающую ответным жаром пещь? Именно это слово со вкусом вымолвил Николай Иванович, отвергнув его современную грамматическую форму и тем самым выказав как изощренность ума, так и склонность к некоторой игривости воображения, не угасшей в нем, несмотря на преклонный возраст.

Племянник потупил взор. Можно было подумать, что воин невидимого фронта втайне подглядывал за его любовной битвой с Людмилой Донатовной.

Дядя Коля понимающе усмехнулся. В Ветхом Завете, продолжил он, тоже полным-полно чуши. Живым вознесенный на небо Илья, три несгораемых отрока, Иисус Навин, остановивший солнце, – все это натуральный фольклор. Сказки. На что был бездарен самодовольный, как все тупые люди и тупые евреи в особенности, Емельян, он же Миней, Ярославский, он же Губельман, – а бездарнее его на всем белом свете был, пожалуй, лишь младший Губельман, сочинявший повести о сожженном в топке Лазо, – но и тот крошечным своим умишком сумел подметить и зацепить все небылицы как Нового, так и Ветхого Заветов. Однако в Ветхом Завете есть вместе с тем огромная жизнеутверждающая сила, выразившаяся, прежде всего, в безусловном одобрении всяческого плодородия… Тут, перебив себя, Николай Иванович воскликнул:

– Это какой-то гигантский родильный дом! Все совокупляются, все зачинают, все рожают… Что говорит Бог Аврааму при заключении завета? Пойди, говорит Бог, взгляни на небо и сочти звезды, если можешь. Вот сколько будет у тебя потомков!

Но главное – в преподанном человечеству примере мощи, настойчивости и безжалостности в достижении великой цели.

– Гляди, – утвердил на столе один свой крепко сжатый кулак Николай Иванович. – Это, положим, Египет. А это, – несколько поодаль водрузил он второй кулак, – будет у нас с тобой Земля Обетованная. И я выведу вас, – гласом Господа возвестил старый чекист, – от угнетения Египетского в землю Хананеев, Хеттеев, Аморреев, Ферезеев, Евеев и Иевусеев, в землю, где течет молоко и мед. Так сказал Иегова Моисею – и так случилось. – Кулак, обозначавший Египет, медленно и неотвратимо пополз в сторону кулака, изображавшего Обетованную Землю, достиг и накрыл его. – Где хананеи? Где амореи? Где ферезеи и всяческие моавитяне? – настойчиво вопрошал Николай Иванович племянника, тупо глядевшего на игру дядиных кулаков. – Отвечу: перемолоты жерновами истории – как перемололи и мы сначала откровенных врагов, затем ненужный человеческий материал, а под конец – предателей и тайных врагов. И как на костях истребленных народов евреи построили свое государство – так и мы превратили извечную русскую слякоть в прочный фундамент для еще невиданной в мире постройки. Но евреи просрали свой Иерусалим, – не постеснялся дядя Коля грубого слова. – Ты спросишь: почему? – обратился он к племяннику, которому, правду говоря, ни о чем не хотелось спрашивать и которому все эти рассуждения смертельно надоели. – Ты не скучай, – как в воду глянул Николай Иванович. – Ты слушай. Я тебе про Исаию недаром сказал. «Так рушился Иерусалим и пал Иуда, потому что язык их и дела их – против Господа, оскорбительны для очей славы Его», – полузакрыв тусклые глаза, нараспев прочел дядя Коля.

«Наизусть шпарит», – с недобрым восхищением подумал Сергей Павлович.

– Измена была! Ты понял?! Они – евреи то есть – стали служить другим богам, а мы, советские люди, изменили идее, ради которой… – Николай Иванович поднял рюмку и, повертев в пальцах и понюхав, твердо поставил на стол. – Ты даже представить не можешь, какие люди… Какие люди! – повторил он, качая головой. – А теперь, – задумчиво молвил Николай Иванович, – ни сказок про нас не расскажут, ни песен про нас не споют… Однако разве слава была нам нужна? Почести? Деньги? Награды? О, нет, друг мой! – с пафосом, несколько, правда, излишним воскликнул дядя, и Сергея Павловича в который раз охватило неприятное ощущение, что с ним играют, забавляются, прощупывают и, как перед рентгеновским аппаратом, заставляют вертеться во все стороны и по команде то дышать полной грудью, то, напротив, задерживать дыхание. – Всего-то нам было нужно, чтобы последний какой-нибудь слесаришка со своей некрасивой женой и плюгавенькими детками сполна получил свое скромное счастье.

Сергей Павлович силился вспомнить где – и совсем недавно – во сне или наяву он слышал подобные слова, однако дядя Коля, выказав незаурядную проницательность, заметил, что его новообретенный родственник хотел бы, наверное, знать, куда подевались остальные Ямщиковы и почему в этой немаленькой квартире ныне обитают всего два человека, не только представляющие совершенно разные поколения, но далекие, чуждые и даже враждебные друг другу своим мировоззрением. Эту Катьку, хотя она ему и приходится родной правнучкой, Николай Иванович в иные времена не задумываясь приговорил бы к высшей мере социальной защиты.

– За что?! – вырвалось у Сергея Павловича.

– Вот-вот, – добродушно усмехнулся дядя Коля. – Я так и знал, мой милый, что у тебя может возникнуть этот наивный вопрос. Отвечу тебе мудрой русской пословицей… Кстати, ты не помнишь, кто это заметил: у англичан хороши чемоданы, а у русских пословицы? Не помнишь? Жаль. Хорошо сказано. А пословица такая: сорную траву из поля вон. Ее полоть надо, не покладая рук.