– Это какая Матрона? – перебила Алиска. – Я про одну Матрону слышала, она все какую-то чушь несла и товарища Сталина любила.

От Ангелины ей тотчас влетело:

– Тебе только мужик в постели не чушь!

– Смотря какой, – ничуть не обидевшись, промурлыкала Алиска.

…все более и более становится несомненно, что убийство Помазанника Божия есть исполнение главных основ талмудического учения. Татарские скулы покраснели. Взгляд приобрел блеск и остроту кинжала, которым боец ВДВ сноровисто перерезает глотку вражескому часовому. Ибо что такое царь с точки зрения иудея, взлелеянного Талмудом и вскормленного Каббалой? Не является ли он по своим наследственным и сакральным качествам лучшим из гоев? Не представляет ли он собой, с одной стороны, реальную силу имперской государственности, а с другой – живую икону, объединяющую в молитве, любви и вере миллионы подданных? И не был ли обречен он в силу этих и других причин стать жертвой, принесенной иудеями на алтарь Люцифера? Актер Актерыч с третьей попытки наколол на вилку ускользающую шляпку масленка, опрокинул рюмку, закусил грибком и буркнул, что эти разговоры ему давно обрыдли. А Павел I, с которым Вова вступил в нехристианскую связь? А Петр III, которого Алешка Орлов то ли задавил своими ручищами, то ли саданул табакеркой в висок? А Каховский, который должен был прищучить Николая I, но до него не добрался?

– Все декабристы – масоны, – притронувшись к пылающему уху, вставил «козлик». – А Россия в когтях у евреев. Ни один честный человек не будет это отрицать.

– Я человек честный, – швырнул вилку Актер Актерыч, – и я на это плюю! И Алиска плюет. Алиска, ты плюешь на эту херовину?!

– Богом клянусь, – утробно возвестила Алиска, – плевала, плюю и буду плевать!

– Доплюетесь, – грозно посулила Ангелина, выливая в стакан остатки портвейна.

Вышло почти до краев. Незамедлительно к ее стакану «козлик» придвинул свой, где винишко едва покрывало дно, и взглядом указал супруге, что не худо бы поделиться. Взгляд, который он получил в ответ, не оставлял ему никаких надежд. И точно: отхлебнув раз, затем другой, Ангелина медленными глотками осушила стакан, перевела дыхание и быстрым язычком скользнула по губам.

– Было иго татарское, будет иго жидовское, – предрекла она.

– Близ при дверях, – откликнулся «козлик», простивший ей несправедливость при распределении портвейна и утешившийся водкой.

– Христос им сказал – вы дети дьявола! Не о римлянах, не о греках или каких-нибудь персах или мидянах – именно о евреях! Это печать, навечно оттиснутая! Клеймо несмываемое! И приговор окончательный. – И, как судейским молотком, она стукнула пустым стаканом о стол.

Сергей Павлович вздрогнул. Квашня и жаба Ангелина пухла, расплывалась, взлетала под потолок, к старинной бронзовой люстре, некогда доставленной с берегов Невы отцом Людмилы Донатовны, и, наподобие цеппелина нависая над головой доктора Боголюбова, осыпала его обвинениями, одно страшней другого. Есть евреи по плоти и крови, которых добросовестный исследователь без труда опознает хотя бы по форме носа, имеющего либо заметную горбинку посередине, либо утолщение на конце, обыкновенно усеянное угрями. В определении национальной принадлежности могут помочь также уши особой еврейской конфигурации и, разумеется, гнусное выражение в глазах, якобы свидетельствующее о скорби, постоянно терзающей рассеянных по лицу земли сынов и дочерей Израиля. Но есть евреи по духу. Снаружи – доброкачественный русский, внутри – тайнодействующий Иуда. Гнилой плод. Всякий честный человек вынужден будет признать таковым бывшего друга этого дома. Он несомненно обрезан. Жертва его сладострастия, наша дорогая Милочка, не могла обнаружить отсутствие крайней плоти у своего соблазнителя, ибо его иудейская инициация была совершена не ножом, а словом. То бишь – обрезан духовно. Что, впрочем, лишь усиливает стремление неукоснительно следовать иудейским традициям. Открыто, без ложного стеснения, прямо, мужественно и честно, отметая прочь недомолвки дряблого гуманизма, назовем, милостивые дамы и господа, первую и главную среди них, доказанную, в частности, составителем непревзойденного до сей поры Словаря живого великорусского языка, состоявшего в специальной комиссии и обосновавшего свои выводы огромным фактическим материалом. Это кровь, братья и сестры! Христианская кровь, ее же и поныне пьют проклятые не только в переносном, но и в самом прямом смысле.

– На ваших руках кровь, доктор Боголюбов! – каркнула сверху Ангелина. – Какого теперь Андрюшу Ющинского вы умертвили, дабы на его крови приготовить праздничную мацу?!

Сергей Павлович с усилием поднял отяжелевшую голову и тупо глянул на свои руки. В правой была у него, оказывается, почти полная рюмка, а в левой – вилка, с зубцов которой неведомо куда соскользнул тщательно выбранный им крепенький грибочек.

Будучи заботливо спрошен Людмилой Донатовной, не слишком ли он много пил сегодня и не следует ли ему, никого не стесняясь, удалиться в другую комнату и там прилечь, он кратко ответил:

– Может быть.

– А я, ты видишь, ну совершенно… ну просто как стеклышко!

И на нее посмотрел он – и тотчас обнаружил, что стеклышко изрядно помутнело.

– Тебе хватит.

– Се-ере-ежинька, – умоляюще протянула она, – не занудствуй.

– Да, да, – жуя, поддержала ее Ангелина, – сто лет не был, вдруг явился и командует. – Придвинув к себе салатницу, она погружала в нее свою ложку и, скашивая глаза, тащила ее в рот. В доброе старое время, приговаривала она, на Руси ели из общей миски. Славный обычай. Свидетельство народного здоровья. Отсутствие пороков, как то: прелюбодеяния, пьянства, содомии и прочего.

– Прелюбы не сотвори! – грянул очнувшийся от краткого забытья «козлик». – Не преступай, если не хочешь…

– А я, может, хочу, – вставила Алиска.

– …в адском пламени гореть…

Грядущее воздаяние адским огнем нимало не смутило Алиску.

– Миленький, – басом молвила она, – мне бы здесь от кого-нибудь сгореть. Доктор, подбросьте огонечка озябшей девочке!

– Алиска!» – размашисто погрозила ей Людмила Донатовна.

– Сука, – невозмутимо заметил Актер Актерыч.

Сергей Павлович поднялся, шатнулся и, весьма вероятно, не избежал бы постыдного падения, если бы не подхватившая и не утвердившая его крепкая рука могучего старика.

– Усталость, – деликатно объяснил Вова состояние доктора Боголюбова.

Сергей Павлович благодарно кивнул. Бессонная ночь, знаете ли… Грипп свирепствует, вызов за вызовом. Вирус «А». Тяжелые последствия. Вплоть до летального исхода. Да. Был. Под утро. Один. Известно ли вам также, что в московских булочных появились объявления, что хлеба нет? Лично видел. Сегодня. В самом центре, на Пушкинской. Хлеба нет. Каков умопостигаемый смысл двух этих слов? Смысл первый и явный сулит голод, разруху и смуту. Смысл второй, скрытый, таит в себе беспощадное суждение о нравственном истощении народа, отказавшегося от хлеба духовного и потому лишающегося хлеба материального.

– Мне так кажется, – в тяжелой тишине сказал Сергей Павлович.

«Козлик» презрительно усмехнулся. Затем, после дежурства, с друзьями по поводу…

После недолгого размышления он решил не сообщать, по какому поводу состоялось посещение «Ямы». Людмила не помнит, бог с ней. Потом баня.

– Да ты у нас чистенький! – с некоторым, однако, осуждением молвила Людмила Донатовна, в совместной жизни с Сергеем Павловичем к его редким банным утехам относившаяся крайне неодобрительно.

Там Цимбаларь Зиновий Германович, чудесный, мудрый, старше Вовы, но такой же мощный, а может быть, еще мощней. Он «морж».

Вова одобрил, напомнив, что только в здоровом теле может быть здоровый дух.

Он дал… номер телефона, чуть было не сказал Сергей Павлович, но во избежании излишних расспросов: чей? кто такая? зачем? свернул в сторону и сказал: совет, что, кстати, вполне соответствовало действительности.

– Страна Советов, – высокомерно усмехнулся Актер Актерыч. – О, когда же ты, наконец, станешь страной не слова, а дела! О, если бы я жил в европейской стране, из меня мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский… Я талантлив, умен, смел… Я… – Он пощелкал пальцами, вздохнул и признался: – Забыл. Какая роль! А впрочем, все к черту. Никому ничего не нужно. Все дают советы. Вот и нашему господину Астрову тоже дали совет. Какой? Или это секрет?