3

У о. Александра была заветная мысль изобразить председателем ревтрибунала самого Ленина. Человек, сваливший старую Россию, вызвавший в ней муки рождения неведомой жизни, яростный богоборец, быть может, предтеча Антихриста (или даже он сам в одном из многих его ипостасей), впервые со времен Пилата получает возможность учинить над Христом суд и расправу. И что в сравнении с председателем ревтрибунала римский прокуратор! Умыл руки перед толпой фанатичных иудеев, что несколько отдавало театром и обличало в нем недостойную государственного мужа духовную апатию. Но все же он пытался спасти Христа и не устрашился прилюдно назвать Его Праведником. Здесь иное. Здесь смертельная вражда от сотворения мира и до наших дней. Здесь битва гигантская за человека, ибо убить Бога – значит, подчинить себе человека.

Однако как бы ни прельщала автора зловещая фигура вождя большевиков во главе революционного трибунала, в какой бы вселенского значения символ ни вырастала картина суда, которым обольщенная сатаной Россия судит отвергнутого ею Сына Божия, и как бы ни сокрушал сердца читателей образ гонимого, уничижаемого и отправленного на новую казнь Христа, – о. Александр накинул узду на свое воображение. Вместо Ленина в поэме появился Семен Ильич Всеволжский, средних лет, среднего роста, в серой «тройке», с остатками рыжеватых волос на облысевшей голове. Семен Ильич вершил суд и расправу независимо от Москвы, что, с одной стороны, должно было защитить создание о. Александра от обвинений в поклепе на советскую власть, а с другой – несколько сгладить терзавшее автора противоречие между теплящейся в нем надеждой на животворное обновление Церкви и скрываемым даже от самого себя предчувствием ее неизбежного и страшного падения.

Изображены были, кроме того, еще два члена ревтрибунала, причем один, сидевший от Семена Ильича справа, весьма был похож на Ваньку Смирнова, а второй маленьким ртом и ровными белыми зубами напоминал товарища Рогаткина, распоряжавшегося вскрытием гроба с косточками преподобного Симеона. Тощая девица с короткой стрижкой вела протокол.

Семен Ильич (позевывая и обеими руками приглаживая остатки волос на темени и висках). Имя? Фамилия? Возраст? Откуда прибыл? (От звука его голоса возникает пренеприятнейшее ощущение наткнувшегося на крепкий сучок сверла.)

Христос (обращаясь к девице, успевшей записать вопросы председателя трибунала, чиркнуть спичкой и закурить вставленную в длинный мундштук папиросу). Не следовало бы тебе баловаться дымом.

Девица (сиплым голосом). Ну прямо отец родной!

Христос (согласно кивнув). Отец.

Семен Ильич (вместо полагающегося во всяком пристойном судебном присутствии деревянного молотка стучит по столу рукоятью извлеченного из-за пояса парабеллума). Товарищ Гвоздева! Разговорчики с обвиняемым! Итак. (Тычет дулом пистолета в Иисуса Христа, внимательно рассматривающего помещение трибунала: голые стены с просвечивающей сквозь старую побелку кирпичной кладкой, несколько скамей, занятых городскими обывателями, выполненный местным художником портрет человека с пышной шевелюрой и густой бородой, в котором не без труда можно было признать Карла Маркса, и, наконец, покрытый красным кумачом стол для членов трибунала с графином воды и граненым стаканом на стеклянном блюде.) Не верти головой! Имя! Фамилия! И все такое прочее, о чем уже были заданы тебе соответствующие вопросы.

Христос (едва слышно). Разве ты не знаешь?

Семен Ильич (с гадкой усмешкой). Я-то, может, и знаю. Товарищи (кивает на двух своих помощников и девицу) и трудовой народ (указывает на скамьи для публики) не знают, не ведают, кто к нам в город пожаловал. Ну-с… (Последовало далее довольно долгое молчание, в продолжении которого Иисус стоит неподвижно, председатель же ревтрибунала ерзает в кресле, морщась, пьет воду и вскидывает парабеллум, целясь то в обвиняемого, то в кого-нибудь из публики, чем вызывает в зале нервный шорох.) Не желаешь, значит. Конечно, кто мы перед тобой такие, чтобы нам отвечать! Гордыня, мой дорогой. Не доведет она тебя до добра, попомни мое слово! Пиши… (Девица затягивается и обмакивает перо в чернильницу.) Первое. Обвиняемый отвечать на вопросы трибунала отказался. Второе. В деле имеются показания многочисленных свидетелей, на основании которых трибунал имеет право с полным основанием утверждать, что прибывшее в город и не пожелавшее назвать себя лицо занималось разлагающей, контрреволюционной пропагандой. Означенное лицо характеризовало наш город как мерзость запустения… эти два слова возьми в кавычки… обещало его гражданам, в том числе рабоче-крестьянского происхождения, великую скорбь… в кавычках… и всевозможные бедствия. Все это сопровождалось призывами изменить жизнь, каковые можно расценивать не иначе как подстрекательства к свержению власти пролетариата и беднейших слоев трудового крестьянства. Обвиняемый! (Тыча дулом парабеллума в направлении Христа.) Желаешь ли пояснить что-либо революционному трибуналу в свое оправдание?

Христос молчит.

(Негодующие голоса со скамей, где сидит публика.) Воды в рот набрал! Нет, пусть скажет товарищу Семену Ильичу про свой умысел! Для чего он граждан смущал? Ему, может, задание такое было дано недобитым генералом Врангелем или другой какой белогвардейской сволочью! Дурачка из себя строит. Дурачок-то дурачок, да больно на умного смахивает!

Одинокий женский голос (со слезами). Отпустите вы его, ради Христа! Странник он, никому ничего худого не сделал. А вы его, как пса какого-нибудь…

Семен Ильич (приподнимается с кресла и, словно высматривающий добычу орлик, хищным взором обводит зал). Так, так, так… Будем жалеть преступника? Будем по нему слезы лить? Будем щадить классового врага? Товарищ Гвоздева, я скажу, когда надо писать! Это кто у нас там такой сердобольный?! А-а, это ты, Машка. Чем выступать с подобными заявлениями, ты бы лучше покончила с позорным пережитком прошлого, каковым является торговля собственным телом. А может, он у тебя в гостях побывал? И оплатил низменное удовольствие? (Обращаясь к Иисусу.) Был ты у нее в гостях?

Христос молчит.

Семен Ильич (жадно пьет воду, кривится от отвращения, извлекает из кармана платок, вытирает им сначала губы, а затем лоб и темя и продолжает с издевкой). Праведник! Ты – праведник?

Христос (чуть слышно). Ты сказал.

Семен Ильич (со счастливым видом охотника, принимающего из пасти легавой удачно подстреленную им птицу). И превосходно! И великолепно! Der Gerechte muss viel leiden[11]. Но я тебе скажу – товарищ Гвоздева это не для протокола! – ты не праведник, нет. Ты лицемер. Ну, ответь мне, ответь, не молчи, как рыба, – с чего ты вырядился в обноски нищего? Все сокровища мира… что мира! Вселенной!.. тебе доступны, а ты ходишь в солдатских сапогах третьего срока, заплатанных портках и пиджаке с чужого плеча. В рабском виде! (Смеется тонким, заливистым хохотом.) Ой, не могу… Ну прямо до слез… (Быстрым движением руки он и в самом деле смахивает выступившие у него на глазах слезы. Подобострастно хохочут оба помощника Семена Ильича. Смешки слышны также и в публике; но вместе с ними звучит чье-то сдавленное рыдание.) Им волю дай, они напишут, а ты в точности к этому стишку картинка. Не надо обманывать народ! (Уже без тени смеха, даже с угрозой произносит он. И оба его помощника тотчас перестают смеяться и злыми глазами вперяются в Иисуса. Кто-то в публике поспешно давит свой хохоток, испуганно проговорив: «Ой!» Стихает и рыдание). Они – (указывает на скамьи, где смирно, как школьники, руки положив на колени и выпрямив спины, сидят жители городка, все больше простецы: огородники, извозчики, ремесленники, два-три пролетария с бумажной фабрики, прежде носившей имя владельцев, господ Козловых, а теперь получившей звучное имя несгибаемой революционерки, товарища Розы Люксембург) доверчивые люди. Вы люди доверчивые? (Он спрашивает, и со скамей ему почти единодушно отвечают: «Мы доверчивые!». Снова слышно одинокое рыдание). И такой-то золотой народ не совестно ли дурить! А ведь верили и верят пока тебе они. Они, будто дети. И таких-то обманывать? Сулить райскую жизнь после мученической смерти? Я как подумаю, я как представлю сколько их лютую кончину по доброй воле за тебя и твои посулы приняли – у меня душа рвется. Вот прямо на такие кусочки. (Он едва раздвигает большой и указательный палец правой руки, мизерное пространство между которыми должно удостоверить, на какие крохотные части во множестве разрывается от страданий душа Семена Ильича.)