– Ну да, известная страшилка. Сильно испугался?

– Прямо в штаны наложил.

– Поэтому такой важный и суровый?

– Не только. Ксюха кое-что про тебя рассказала. Интересное, очень.

Маня вздохнула, но как-то с хохотком.

– И ты пьяной Ксюхе поверил?

– Да не была она особо пьяной. В том-то и дело.

– Ох эта сестренка. Ревнивица моя. «Ядро ревности – отсутствие любви», как сказал один концептуальный философ. Ладно, приеду, все тебе объясню.

– А когда ты приедешь?

– Скоро. Послезавтра.

Я почувствовал, что лед, скопившийся у меня под языком, медленно, но верно тает.

– Послезавтра? А как же запись?

– Запись была вчера, ну и сегодня еще. Что тут долго мучиться. Да я уже большую часть записала. Четыре песни.

– Ты давай, давай. Потому что я по клубам звонил – там без материала и разговаривать не хотят. Клевый материал-то?

– Убойный.

– «Я бросаю мужа, этого святого человека со всеми удобствами!» – глупо хихикнул я, пакуя свое раскаяние в очередную гайдаевскую цитату.

– Не поняла? Тебя плохо слышно.

– Говорю, уже и фишки про тебя придумал. Про питона. Про близорукого Сезанна. Суперфишки!

– Ну хорошо, хорошо. Приеду – расскажешь.

– А вечером иду к Бурлакову, – определился я напоследок. – Отслеживать путь Земфиры.

Целую, пока, скоро приеду, приезжай скорей.

С небывалым подъемом я читал затем творческую характеристику В. И. Раутбарта. Будто пословицы Даля с похмелья (впрочем, про себя, про себя). Ставка за съемочный день достигала у актера 20 рубликов (заслуженный артист РСФСР, как он относился к дискриминации по половому признаку – скажем, с тем же званием М. Кравчуновская – Бабуля получала за съемочный день всего 16 р. 50 к.?). Родился Владимир Иосифович в 1929 году в Николаеве, рост 183 см , вес – 80 кг . Цвет волос – шатен, глаза серые. «Профессор» – а образование 10 классов, в графе «специальность» странная формулировка: «актер по опыту работы». Зато умеет танцевать. В Театре Пушкина играл председателя колхоза в пьесе с названием – обхохочешься – «Свиные хвостики»... Тут я действительно громко расхохотался. Даже Елена Прекрасная встрепенулась и прибежала. Взгляд настороженный. Я чуть не приобнял ее на радостях. Чудом сдержался, галантно поцеловал ручку.

– Извините за смех. Все нормально. Огромное вам спасибо за все. Наверное, эти документы мне больше не понадобятся.

– Значит, закончили работу? – вежливо улыбнувшись, спросила архивистка.

Я хотел сказать что-то пафосное, как в фильмах про комсомол или забайкальскую стройку: мол, да нет же, реальная работа только начинается! Но отделался по привычке цитатой из Гайдая:

– «Начинаем действовать без шуму и пыли по вновь утвержденному плану».

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

С мобильника я позвонил бывшему продюсеру Земфиры. Бурлаков жил неподалеку от «Мосфильма», легко согласился на разговор, и через полчаса я был в районе набережной Шевченко, рядом с его домом.

Мой деловой настрой несколько контрастировал с Лениным домашним прикидом: спортивные треники, шлепанцы, майка с экзотической надписью «Я видел НЛО в Розуэлле» [39] . Но не в смокинге же принимать гостей в собственной квартире? Из дальней комнаты звучала фонограмма какой-то детской песенки и собачий лай – в подпев. Через секунду в коридор вылетел коричневый боксер и, обслюнявив мне ботинки, вернулся к музицированию. Вскоре мы сидели с Бурлаковым на кухне-каморке и пили бергамотовый чай, неподдельно душистый.

– Прямо из Лондона, – заметил Леня.

– Вы?

– Чай.

Помнится, Кир Викулкин в своем кратком спиче о восхождении Земфиры запнулся на какой-то питерской девчонке, передавшей Бурлакову кассету уфимской певуньи. Не врал, халявщик! Леня с этого места и начал:

– В девяносто восьмом году на фестивале «Максидром» две девчонки из Питера, Ира и Юля, передали мне кассету, на которой было написано «Земфира». Тогда я каждый день разный материал получал. Положил ее в карман – и забыл. А через неделю, в Балашихе, я там жил одно время, решил прокрутить.

Первой песней шла «Минус 140», затем «Снег», третьей «Скандал». Я стал слушать «140» и сразу подумал: что за Лайма Вайкуле такая? Но тут слова: «Странно, трамваи не ходят кругами. А только от края до края». Я вспомнил Владивосток, я сам из Владика, представил, как ездил с одного конца города на другой. Нашу трамвайную остановку вспомнил. Короче, слова про трамваи меня очень задели. Я понял, что Земфира живет в каком-то провинциальном городе, где жизнь ограничена. От края города трамваи ходят – и до другого края... Стал слушать «Снег» – «Чистая Пугачева!» Особенно когда Земфира кричит – это потрясающе, голимая Алла! И тут подумал: какая клевая ситуация – одновременно и Вайкуле, и Пугачева. Одновременно и романтика, и витиеватость в подаче. Следующая песня «Скандал» – это же Агузарова!

– А чего, пардон, клевого в эклектике? – замысловато вырулил я.

Бурлаков подул на чай:

– А я вообще считаю: если артист напоминает сразу десять—пятнадцать проектов – это хороший артист, правильный, ни на что не похожий.

– Парадоксальная мысль.

– Мысль верная.

Леня достал из холодильника минералку без газов, долил в дымящуюся чашку.

– Ну вот, – продолжил, смакуя чай, как саке. – Я понял, что Земфира представляет собой по крайней мере трех певиц сразу, и я был уверен, что этой женщине, Земфире, года сорок два.

– А Ира и Юля ничего про нее не рассказывали?

– Ничего. Когда они мне кассету передавали, как раз выступал «Мумий Тролль», все волновались, было не до них. А на кассете ничего не было написано – просто «Земфира». Ни города, ни телефона, ни даже названия песен. Где-то через месяц я этим материалом реально заболел. Поставил как-то Илье Лагутенко, он тогда ко всему прочему являлся моим партнером по «Утекай звукозапись». Илья послушал и сказал, как и я вначале: «Лайма Вайкуле какая-то». И забыл. Но я решил Земфиру найти. Через тех девчонок, Иру и Юлю, раздобыл телефон. В августе девяносто восьмого, как сейчас помню, позвонил в Уфу. Говорю: «Мне бы Земфиру». «Это я», – отвечают. «Мне понравился ваш материал. Хотелось бы встретиться». Двадцать шестого августа Земфира должна была быть в Москве – ее какое-то радио пригласило записать пару песен. Договорились, что, как приедет, встречаемся у памятника Пушкину.

Она приехала и сразу позвонила. Я набрал для нее кучу наших пластинок, мы раскручивали тогда «DeadyuieK», «Туманный стон». Загрузил все это в свою новенькую «тойоту». Помню, припарковался у радио «Максимум» и, весь такой из себя пафосный – «Мумий Тролль» тогда был в зените славы, мы как раз готовили альбом «Шамора», – и вот, значит, весь в пафосе, иду к памятнику.

По телефону мы решили, что как-нибудь друг друга узнаем. Я высматривал в толпе ту самую, сорокалетнюю...

Тут я рассмеялся, представив Земфиру бальзаковского возраста: толстые ноги в капроновых носках, синяя растянутая кофта – рукава закатаны по локоть, клетчатая сумка челночницы, из которой иранским кальяном торчит гитара... Нарисовал картинку Лене, он тоже улыбнулся.

– Ну, немножко по-другому я ее представлял... Короче, чисто интуитивно выхватил ее из толпы: стоит такая, очень просто одетая, в кепке, джинсах. Как подросток. Сорвиголова, реально. Я офигел, когда это действительно оказалась она. На твоих глазах человек молодеет лет на двадцать...

Помню, где-то сели, и я начал хвастаться напропалую: мы то сделали, сё. А потом я задал Земфире вопрос, который всем артистам при первом знакомстве задаю: «Зачем тебе все это надо, чего ты хочешь?»

– «Сеня, а ты Софи Лорен видел? А кока-колу пил?» – Эта не очень популярная гайдаевская цитата застала Бурлакова врасплох.

Он в недоумении посмотрел на меня. Я торопливо ПОЯСНИЛ:

– Слава, деньги, фанаты.

Леня отхлебнул бергамота. Потыкав зубочисткой крошки на столе, продолжил, как бы пропустив все мои фразы мимо ушей: