Оба наши предположения были фантастичны, «за гранью», но в то время я охотно «изменял пропорции», и Манина версия показалась мне более концептуальной...
– И куда же перелетела душа певуньи после гибели Сергея? – спросил я Ксюху. – Э-э-э, я хотел сказать, что с Маней было дальше? Она встретила Димку, еще кого-то?
– А, да, встретила Димку. И хорошо, что встретила. После таких потрясений у нее слегка поехала крыша. А Димка прочно стоял на земле и держал ее крепко, чтоб далеко не улетела. Как раз тогда, после смерти Сергея, и замаячил на горизонте этот лозунг – «затмить Земфиру». Впрочем, поначалу Маня организовала в Казани один из первых ее фан-клубов, стала во всем подражать Земе – прическа, одежда, очечки затемненные. Где-то с полгода откликалась только на имя Земфира.
– Что, она совсем там с ума сошла?
– Я и говорю, сошла бы совсем, если б не Димка. Он ее фанатизма не понимал, даже поколачивал порой за это. Он, повторяю, порядочное дерьмо. Но тогда, в то время, если б не он, искать нам Маринку по психушкам.
– Концовку я знаю. Димка сбросил Маню с третьего этажа. Приблудным шавкам сломали хребты. И девушка дернула в Москву.
Бражка кончилась, проникала полночь, да тут еще Надежда Борисовна зашевелилась. Мы с Ксюхой, напрягшись, оттащили мамку на французский диван. Не раздеваясь, она рухнула. Ситуация была щекотливой – «Маха» с утра намеревалась отвезти тетку в больницу. Я предложил остаться. В кисельном свете луны мы осторожно посмотрели в глаза друг другу.
О сексе не могло быть и речи.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Я проснулся с удивительным душевным равновесием. Вот что значит не выйти за пределы 200 грамм. Не стал прикасаться к Далю, выпил только кружку аргентинского мате. Ксюха с мамкой уехали в самую рань. Даже записки не оставили – свалили по-английски. Тут зазвонил телефон, и я подумал – они. Но это был Кир. В охотку я начал отчитывать его за бред про питонов, за близорукость импрессионистов, но быстро сменил гнев на милость. Душевное равновесие вновь поглотило меня, как тот питон кошку Марли.
Конечно, дело было не только во вчерашних малых дозах. Просто в кисельном свете луны я твердо решил про себя: будут песни, буду заниматься Маниной карьерой. Ведь пока я ни одного ее хита так и не слышал. Может, по девушке действительно плачет психушка? А что? Откликалась с полгода только на имя Земфира, этот маниакальный лозунг «затмить», ритуал изгнания дьявола в Египте, да и наследственность дурная – мамка.
Я слишком погрузился в нашу «небесную историю». Забросил, по сути, все свои дела. «Этот, как его... волюнтаризм!» – золотые слова Никулина-Балбеса.
Выпив еще кружку мате, я рванул на «Мосфильм». Таксист-тараторка рассказывал по дороге, какое это увлекательное дело – декоративное птицеводство, которым он на старости лет занялся:
– Всего есть в природе, например, двести пород кур. По теории Дарвина, все они произошли от одной дикой банкивской курицы. Возможно, спорить здесь не буду. Каждая порода обычно названа, откуда есть родом сама птица. Скажем, минорка – с острова Минорка, кохинхин – курица из Китая, малайская из Малайзии.
– А что значит «кохинхин» по-китайски? – Просветительская речь водилы убаюкивала, клонила в сладостный сон.
– Не знаю, вот этого не знаю... Слушай дальше. У каждой породы, скажем, свой стандарт по экстерьеру и цвету. Есть курицы махонькие, кругленькие, как шарики, к земле прижатые. А есть, наоборот, длинноногие, вытянутые, словно жирафы...
Тут раздался фальшивый визг тормозов, и шофер заорал что есть мочи:
– Ты куда же, сука, прешь?
Предсмертный всхлип тела под колесами. Белое лицо тараторки – белее белых леггорнов [37] , о которых он сам с минуту назад и рассказывал. Малобюджетный ужастик в трех шагах от «Мосфильма». Оставляя кровавый след за кормой, мы свернули направо, к шлагбауму перед студией. Тараторка безостановочно матерился. Перестал только тогда, когда я сунул ему 100 рублей.
– Жалко котяру, – выдохнул он, рассеянно промокая лоб купюрой. – Хотя это опять же как посмотреть: вон у меня вчера соседский кошак, Барсик, двух фаверолей [38] в клочья разодрал. А тут еще под колеса лезут... Ненавижу котов!
Я усмехнулся и двинул в отдел пропусков «Мосфильма». Проскочил через охрану, вот и архив. Не был здесь всего пару дней, а кажется, месяц пролетел. Если вспомнить старую метафору: концентрация событий в эти дни была просто запредельной, как у Джойса в «Улиссе».
Архивистка Елена пила свой неизменный чай с сухариками. По установившейся традиции я поцеловал ей ручку. Извинился, что не пришел тогда, когда Маня огорошила своим отъездом в Уфу (ну, Елене, конечно, сказал другое – завис у зубного). Документы «Операции „Ы“ уже ожидали меня на столе в „гимнастическом зале“. В картонных коробках бумаги шуршали все так же – словно змеи. Все было по-прежнему, чинно и спокойно, как в колумбарии.
Поначалу я уткнулся в бухгалтерские счета. Всегда интересно узнать, кто сколько деньжат отхватил за свою работу. Гонорары были просто «голливудские»! Владимир Басов, к примеру, за роль «сурового милиционера» получил 263 рубля. Юрий Никулин за Балбеса – 371 р. 55 к., Вицин за Труса – 327 р. 99 к., Виктор Павлов за роль Дуба («Экзамен для меня всегда праздник, профессор!») и Михаил Пуговкин (Прораб) – 55 р. 50 к. и 44 р. 53 к. соответственно. А вот и мои второстепенные персонажи. Владимир Владиславский (Завскладом) обогатился на 130 р. 48 к. Для эпизодической роли, впрочем, недурно. Переплюнул в этом смысле и Пуговкина, и Павлова. Мария Кравчуновская заработала за Бабулю 67 р. 37 к. Других своих подопечных я в бухгалтерских бумажках не обнаружил.
Под руку попалась творческая карточка Марии Александровны Кравчуновской: темно-коричневая картонка, напоминающая разделочную доску. Разделывали, начиная от корней. Родилась в 1898 году. В двусмысленной графе «фигура» – полная, «цвет волос, глаз» – седая, серые. Карточка, похоже, заполнялась на излете карьеры Марии Александровны. Заслуженная артистка РСФСР, в театре с 1923 года, в кино – с 1938-го. Ставка за съемочный день (я только не понял – на протяжении всей жизни или тогда, на «излете»?) – 16 р. 50 к.
В театре, во 2-м МХАТе, Кравчуновская играла бабку в «Овраге», мальчишку в «Бабьих сплетнях». В Театре Станиславского – некую Мотю в «Машеньке». В кино, кроме фильмов Гайдая, роли в картинах «1919», «Ленин в 1918 году», «Карнавальная ночь» и др.
«А где бабуля?» – как вопрошал у Шурика Трус. Информации было негусто.
Та же история с Владимиром Александровичем Владиславским. В творческой карточке скудные сведения. Родился в Киеве в 1891 году. Русский, рост средний, цвет волос седой, глаза – серые (все как у бабули божий одуванчик). Дополнительная информация: имеет низкий баритон. Народный артист РСФСР. Работал в Малом театре, играл Юсова в «Доходном месте», Мамаева – «На всякого мудреца довольно простоты», Землянику в «Ревизоре». В кино – роль некоего Лаврова в «Адмирале Нахимове», сыщика в «Якове Свердлове», Либермана в популярной картине «Далеко от Москвы». Нина Павловна Гребешкова, помнится, говорила, что Владиславский «...все больше иностранцев, немцев и шпионов играл. Такой вот у него был типаж». Интересно, Либерман – это немец или шпион?
Умер В. А. Владиславский в 1970 году.
Только я заглянул в карточку Владимира Иосифовича Раутбарта (Профессор), Маня позвонила на мобильник.
– Привет. Звоню тебе, звоню.
– Неужели?
– Что неужели?
– Я мобильник не выключал.
– Ну не знаю. Обрыв на линии. Как там мамка?
– Уехали с Ксюхой в больницу. С утра. – Я разговаривал подчеркнуто холодно.
– Она не слишком себя это... буйно вела?
Я покорябал ногтем творческую карточку Профессора. Хмыкнул.
– У меня денег на мобильнике не хватит, если начну рассказывать. Тут такое было – про «мертвую руку», про брата Антона...