— У меня. Я его после отдам…

— Это почему же после? От кого оно? — И, посмотрев в глаза Андрею, сказал: — Понятно. От Тани… Что, нашкодил? Давай письмо.

— Сказал: потом.

— Андрюша!

— Ну, ну, — уступил Андрей. — Только, смотри, не драться.

— Ох, и хулиган же ты, Андрюша. Ох, и хулиган… — покачал головой Николай, прочитав. — Слушайте, ребята, что пишет девушка: «Товарищ лейтенант! — Это она ко мне обращается. — Как вам доверяют командовать людьми, если не умеете заботиться о подчиненных? На — что Андрей был красавец, а через три месяца стал стариком. За такое отношение к парням девушки вас не похвалят. Таня».

Николай пустил по рукам портрет сморщенного лысого деда с узкими слезящимися глазами, у которого и волос-то всего клок за оттопыренными ушами. Раздался общий хохот. А Закир Мухаметдинов сказал:

— Зачем издеваешься над девушкой? Она хорошая. Не заслужила такого отношения.

— Не хотел я издеваться… Сам теперь каюсь, — оправдывался Андрей. — Правда, она просила фотокарточку. А где я ее возьму? На передовую фотографы не ходят… Нашел какую-то, послал. Ну, свалял, одним словом, дурака. Теперь; конечно, ни строчки больше не напишет.

— Ну вот что, — распорядился Николай, — сейчас же садись и пиши. Как будешь оправдываться — твое дело. Отправлять буду я.

Под вечер они вдвоем сидели на бревнах блиндажа.

Вдали показалась стая грачей. Они летели над линией фронта. Миновав лес около шоссе и натруженно взмахивая усталыми крыльями, приближались они к сожженной деревне. И вдруг зашумели, словно переговариваясь между собой, и пошли на снижение. Истосковавшиеся на чужбине по родным местам, черные птицы торопились туда, где виднелись вековые березы с качающимися на них темными шапками-гнездами. Добравшись до деревни, стали кружиться над березами, не узнавая родных мест. Исчезли уютные домики, поблескивавшие раньше стеклами окон, не стало островерхих сараев, знакомых не одному поколению грачей. Лишь длинные кирпичные трубы сиротливо тянулись к небу.

— Не приживутся они здесь, — задумчиво сказал Андрей. — Тут еще пушки под деревьями…

— Никуда они не уйдут. Тут у них родовые гнезда. А родина она при всех случаях своя. Ее не сменишь как квартиру.

— А у нас будут свои гнезда? — неожиданно грустно спросил Андрей. — Вот пройдет несколько лет. Война кончится. Ну, конечно, я знаю, и родные, и знакомые есть. А своего нечего нет. Чтобы знать: здесь мое место.

— Кто его знает, — ответил Николай. — Не превратимся ли мы в людей без роду и племени? Вот сегодня получил письмо от Нины… Обвиняет меня, что я сам не захотел в госпиталь, поближе к ней. А откуда я знаю, почему не пожелал меня выпустить из медсанбата наш генерал?

— Я-то это знаю. При мне дело было на наблюдательном пункте. Позвонили, что ты ранен. Генерал боится, что тебя из госпиталя направят в другую часть. А кто ты в другой части? Командир батареи без военного образования, командир батальона без стажа? Будешь в лучшем случае заворачивать ротой. А ты оказался толковым комбатом. Генерал назвал тебя культурным командиром.

— Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант!

От лесочка, где стояли машины, не разбирая дороги, бежал шофер Тарасов, размахивая распечатанным письмом..

— Письмо… Из колхоза, — проговорил он, запыхавшись. — Товарищ лейтенант, это вы меня так расписали?

— Я ничего не расписывал, Тарасов, Написал так, как есть.

— Вы… Вы написали, что я по-настоящему честно служу в армии?

— Разве это не так? — в свою очередь удивился Андреи. — Спроси вот старшего лейтенанта. Все правильно. Скажу тебе по секрету: красноармеец Тарасов награжден медалью «За отвагу». Завтра получишь. Это еще старший лейтенант оформлял наградной материал.

Тарасов так был ошеломлен этим известием, что чуть не бросился на шею Куклину, но тот сам обнял его.

— Все у тебя хорошо, Тарасов, вот только товарищей чуждаешься и приметам веришь.

— Никаким приметам я больше не верю, товарищ лейтенант, и товарищей не чуждаюсь. Вот увидите. Вот увидите… — И Тарасов кинулся обратно в лесочек к шоферам, чтобы поделиться радостной новостью.

Тысячи километров проездил за свою жизнь этот немолодой шофер. Вечно ездил он на избитых машинах, и никогда ему не доверяли хорошую: считали непутевым. Как снег на голову свалилось письмо из сельсовета, Председатель сообщал, что письмо лейтенанта Куклина получено и обсуждено на колхозном собрании. В ответном коллективном послании колхозники заявляли, что гордятся своим земляком Матвеем Тарасовым, честно и добросовестно выполняющим свой долг перед Родиной, а сами обещают трудиться так же, как их земляк на фронте. И, словно отчитываясь перед большим начальством, докладывали Матвею о хлебе, сданном государству, о семенах, о своей работе.

Вот тебе и лейтенант Куклин! А ведь Тарасов боялся его, считал себя самым несчастным человеком, если тот садился рядом в кабину. Встречу с ним считал дурной приметой.

Примет он знал много: заяц ли перебежит дорогу, сон ли приснится дурной, птица ли пролетит не так… И они сбывались: то машина забуксует и сядет в грязь, то осколки выбьют ветровое стекло. Он всего боялся. Боялся смеяться, говорить громко, не плясал, когда весело, не пел, когда душа хотела того: лишь бы не накликать беду. Все это теперь ушло куда-то, кажется далеким, смешным.

— Вот и этот становится человеком, — сказал Андрей, глядя на удаляющуюся фигуру шофера. — Теперь не свихнется.

Утром Николай, освеженный, воспрянувший духом после встречи с друзьями, выехал в медсанбат. Андрей повез его на своей машине. Он сам сел за руль, а Тарасов примостился в кузове.

Еще издали при выезде на шоссе они увидели легковую машину, застрявшую в грязи. Около нее возился шофер, а по шоссе прохаживался его толстый начальник.

Чтобы не застрять при выезде, Андрей разогнал машину, вылетел на шоссе и остановился, чтобы помочь легковой. В это время к ним подбежал толстый человек.

— Лейтенант! Не видите, что ли, что машина застряла? Где ваши бойцы? Гоните их сюда! — гневно крикнул он на Андрея.

Николай оторопел. Перед ним был Федор Токмарев. На петличках его шинели виднелись шпалы. Федька — капитан!

— Бойцы не для того, чтобы вытаскивать машины начальства из грязи. И нечего их гонять, — подал голос Николай.

— Что? Кто это говорит? — гневно спросил Федор.

— Я, — ответил Николай, открывая кабину и слезая на землю. — А ты, Федька, не ори на нас. Тебя-то мы уж не станем бояться. Помоги ему, Андрюша. Трос есть? Вытащи.

Токмарев ошеломлен был неожиданной встречей, но не выразил особенной радости и заговорил так, будто они совсем недавно виделись в последний раз.

— Вот черт! — выругался он. — Накричал на своих. Да в армии без этого не возьмешь. Насобачился за это время… А ты потише насчет Федьки, — предупредил он, косясь в сторону шофера. — Видишь, тут подчиненный…

— Боишься за свой авторитет? Федька! Федька!

— А ты ранен? — не обращая внимания на слова Николая, сказал Токмарев. — Конечно, проявил патриотизм и не уехал в тыл. Впрочем, ты хитрый, должно быть. Много служил в армии. Знаешь порядки. За этот поступок дадут орден и характеристику тоже… Пригодится в дальнейшем.

Федор говорил с оттенком собственного превосходства и даже покровительственно. Радость Николая, мелькнувшая в первый момент встречи, исчезла. Странно, но ему, оказывается, не о чем было говорить с Федором.

— Здорово, я гляжу, насобачился ты ставить себя высоко, Федька, — продолжал он поддразнивать. — Словно не из того же теста, что и мы. Кем ты сейчас?

Федор сел рядом с Николаем и вытащил папиросы.

— Во втором эшелоне штаба армии заведующий вещевым складом.

— И устраивает такая должность?

— При чем тут устраивает? Я ведь не собираюсь всю жизнь служить в армии. Мой девиз: хочешь жить — умей вертеться. Понял? Пережить бы только войну. Наше призвание другое.

— А-а. Вон в чем дело.

— Ну, извини. Мне надо ехать, — заторопился Федор, когда вытащили его машину. — Приедешь в штаб армии, разыщи меня.