Успокоилась Аня только вечером, когда сына привели повидаться. С этого дня она начала быстро поправляться. Одно только было очень обидно: никто из школы ни разу не пришел ее проведать. Зато не забывали соседки-колхозницы, Каждый день кто-нибудь заглянет. И каждая приносила Ане «на кашу» — кто молока, кто — теплых шанежек.

Утром, в день выхода из больницы, когда Аня кормила дочь, она долго, всматривалась в нее, пытаясь найти черты Сергея. И ей казалось, что, конечно же, она очень, очень похожа на него.

— Ну, что? — говорила она дочери. — Не хочется спать? Домой надо? К братику? Скоро, доченька. Скоро. А папа нас не встретит. Он сейчас далеко. Жив ли, нет ли, не знаем. Но мы ведь надеемся и верим ему, правда? Поэтому и назовем тебя Надеждой, и будешь ты Надежда Сергеевна…

И вдруг Аня заплакала: ей даже не с кем посоветоваться, как назвать дочку.

— Это еще что такое? — набросилась на нее тетя Луша. — Радоваться надо, а она…

Забрав ребенка, тетя Луша унесла его в детскую спальню. Аня поплакала и задремала.

Приснился сон, будто они с Сергеем еще в Климковичах. Домой к ним пришел первый секретарь райкома Ванин и приглашает на собрание.

— Заякина Сергея Петровича, — вычитывал он из большого списка.

Голос звучал так реально, что Аня проснулась. За стеной из репродуктора раздавался голос диктора.

«Много думаю о Сереже. Вот и приснилось», — решила она.

Когда она позвонила в школу и попросила прислать за ней подводу, ей ответила Анастасия Максимовна:

— Лошади возят дрова. Может быть, доберетесь как-нибудь. На попутных…

— Доберусь. Извините, — ответила Аня и повесила трубку.

Ей было стыдно встретиться взглядом с тетей Лушей, которая тут же возилась около шкафа с медикаментами. Было унизительно объяснять этой доброй женщине, что за ней не приедут.

«Ну что же… И это надо пережить… Так говорил в трудные минуты Сережа».

Нет, она не будет плакать. Она никому не покажет свою слабость. Никто не должен даже подумать, что она может унизиться до этого.

— Анна Григорьевна, — позвала ее сестра из палаты. — Врач пришел. Вас можно выписать. За вами скоро приедут?

— Это не ваша забота, когда за ней приедут, — грубо оборвала ее тетя Луша. — Достаньте лучше из гардероба ее одежду.

Ошеломленная непонятным ей окриком, девушка покраснела и ушла.

— За нами не приедут, тетя Луша, — сказала Аня. — Мы с дочерью пойдем пешком. Только мне сначала надо сходить за одеялом.

— Люди же у вас там в школе… Я им скажу как-нибудь. Скажу. И тому рада, что хоть одна подлая попалась. Выключили вчера из партии Ольгу Захаровну. За взятки. Меду и денег, видишь, ей захотелось. Да что там взятки! Собирали осенью для фронтовиков теплые вещи. Она в комиссии была. Бабы наши связали свитер из кроличьей шерсти. Носит, подлая, и сейчас. Бабы хотят ее на улице раздеть. Принародно. Была она в девках Ольгой Долговязой, такая и осталась.

Тетя Луша вышла из комнаты и тотчас же вернулась с ватным одеялом в руках.

— Я из дому принесла. Для Надюши. Подарок ей от меня. Она у нас красавицей будет. Вырастет — не одному парню вскружит голову.

— Ой, тетя Луша, как принять такой дорогой подарок?

— Берите, берите. У вас же все на западе осталось.

Было очень холодно, когда Аня с дочерью вышла из больницы. Чтобы не застудить девочку, она торопилась, но скоро почувствовала головокружение. Она точно опьянела от свежего воздуха.

— Э-гей! Берегись! — крикнул кто-то позади.

Аня сошла с узкой зимней дорога в глубокий снег.

— Тпру-у! — осадил седок коня, поравнявшись с Аней. — Господи помилуй! Анна Григорьевна! Вы? Не сын ли заболел?

Это был Василий Ефимович.

— Дочка родилась…

— Вон оно какое дело! Ну, дай ей бог доброго здоровья! Садитесь, подвезу.

Старик торопливо сбросил с себя тулуп и укутал Аню.

— От Сергея Петровича нет известий?

— Ничего нет.

— А вы сегодня радио слушали?

— Нет. А что?

— Так, — неопределенно ответил старик, но, встретив непонимающий взгляд Ани, сказал: — Этим же теперь все живем. От известий до известий.

Дома их не ждали. Соседка, которая только что привела Коленьку из детского сада, была на кухне. Из спальни выбежал сам Коленька и остановился, увидев мать с ребенком на руках.

— Мама? Купила сестренку?

Аня засмеялась. Сын помнил ее обещание. А когда она развернула ребенка, мальчик осторожно прикоснулся пальцем к щеке сестры и удивленно сказал:

— Малю-усенькая какая.

Неожиданно зашел гость: тот самый Андрей Егорович, что был при Сергее председателем родительского комитета. Он уже побывал на фронте, вернулся домой с оторванной рукой и работал теперь в райисполкоме.

Он расспрашивал Аню о ребенке, о том, как она себя чувствует, а потом заговорил почему-то о делах детского дома:

— Плохо у нас получается, Анна Григорьевна. Плохо. Все вроде продуктов недостаточно. А ведь дают сколько нужно. И еще подбросить можно. Но что-то слишком уж много вертится вокруг разных людей… Воровства, правда, не обнаружено. А дети недоедают. Или вот сейчас мальчики ходят в каких-то приютских балахонах. Директор полагает: дети не мерзнут, ну и ладно. А ведь балахоны эти постоянно напоминают ребятам, что они в казенном доме, что они сироты… Да, Анна Григорьевна, вы сегодня не читали газеты?

— Нет, не успела пока…

— Посмотрите-ка вот сюда. Тут подчеркнуто, — сказал он.

Судя по разговору, Ане казалось, что статья о детском доме. Но когда она развернула газету, ей сразу бросилось в глаза: «Заякина Сергея Петровича».

— Что это? — испугалась она. — Жив он?

— Награжден орденом Красного Знамени.

В списке награжденных были Барановский, Степаненко, Захаров и еще несколько знакомых из Климковичей.

Уже перед уходом, когда Аня успокоилась от первых волнений, связанных с неожиданным известием о Сергее, Андрей Егорович сказал:

— Я ведь к вам, Анна Григорьевна, по делу. По поручению райкома и райисполкома… Директором детско-го дома хотим вас рекомендовать.

— Меня? Директором?

— Для детей это было бы очень хорошо.

— Но я же не справлюсь, да и не дадут мне работать.

— Это вы про Ивлянскую и ее подхалимов? С нею дело кончено. А детям нужна заботливая мать, Анна Григорьевна. Вас они любят. Сами понимаете, как это важно.

Предложение было так неожиданно, что Аня растерялась и ничего вразумительного в тот вечер не сумела ответить.

Глава пятая

Неистово чирикая, копошилась в ветвях акаций и тополей под окнами квартиры сотрудников госпиталя стая воробьев. Некоторые из них были черны от сажи: прилетели с пожарищ сожженных деревень.

В стороне, примостившись на острых концах реечного забора, отчаянно бранились два воробья.

Один из них явно был с фронта — крылья опалены огнем и сам похож на скворца, а другой — чистый, выхоленный, явно тыловой.

— Чим-чим-чим! Чими-чими-чими! — скороговоркой и очень воинственно выпаливал чистый. — За каким чертом приперся сюда? Еще лезешь в нашу стаю! Убирайся, грязный бродяга, пока не поздно!

— Чим-чим-чиррик! — с достоинством отвечал воробей с фронта. — Видали мы вашего брата, тыловиков. Сидите тут за нашими спинами…

— Чим-чим-чим! — горячился тыловик. — Знаем, какой ты фронтовик! Опалил свои крылья в печной трубе и выдаешь себя за храброго. Ты же и немца живого не видал! Говорю тебе, уходи, пока цел! А то вот чиррикну! Костей и перьев не соберешь!

— Чиррик! Сопляк!

— Ах, ты еще дразнишь меня в моей Собственной стае?

— Плевать я хотел на таких тыловиков! Чи-рик! Нина, стоявшая на крыльце, с улыбкой наблюдала за этой бранью и явно симпатизировала опаленному.

— Правильно, друг! Правильно! — подбадривала она фронтовика. — Дай ему! Дай! Проучи! Пусть не клевещет на наших!

Черный воробей и сам был не промах. Он нахально перелетел на соседнюю рейку, согнал чистого, уселся на его место и, победоносно чирикая, несколько раз прыжками обернулся вокруг себя.