— Молодец! — похвалила его Нина. — Это по-нашему!

Воробьиная стая, словно по команде, снялась с места и перенеслась через улицу на ветки почерневшей от старости и городской копоти липы.

— Ожили! Весну почуяли! — проводила их Нина взглядом и посмотрела на солнце.

Весна под Москвой запаздывала. В десятых числах апреля прошла пурга, а потом установилась пасмурная ветреная погода. Только в последние три дня снег таял по-настоящему.

Обходя лужи на булыжной мостовой, к Нине подошла операционная сестра Лида Сукновалова.

— Товарищ военврач, разрешите обратиться к вам но личному делу. Можно мне сегодня на ночь получить увольнительную?

— А что случилось? Да еще на ночь…

— Знаете, завтра утром Генка Скубенко на фронт уезжает. По-моему, вы помните его. Танкист. Еще плечо было обгорелое….

— На ночь? Нет. До девяти вечера могу отпустить. Тем более, что ты в него влюблена.

— Нина Федоровна!

— Лида, он же из тебя веревки может вить, а ты терпеть будешь. Так ведь?

— Хоть сегодня за него на плаху.

— Вот, вот. А потом он уедет. Он будет знать, что вокруг тебя сотни таких же Генок. Подумай, какие у него будут мысли в голове.

— Я ему буду до самого гроба верна. Как вы не понимаете?

— Да не губи ты ваше счастье, если очень любишь. Потом он сам поймет, что ты была права и вечно будет уважать.

Убедить девушку Нина не сумела. По глазам ее она видела, что если не разрешить, Лида допустит самовольную отлучку. Ругать тоже было бесполезно: что поделаешь, если это действительно любовь?

Нина сама не знала, как бы поступила, если бы здесь оказался Николай. А он не приехал. Написал, что лежит в медсанбате. Это известие так огорчило ее, что она ответила ему резким письмом: сам не захотел — с такими ранами в медсанбате оставлять не имеют права. Теперь каялась: зачем надо было портить ему настроение?

А Коля был нужен. Так нужен! Он, конечно, не понимал, как трудно красивой девушке быть все время среди военных. Где ему? И как трудно поставить себя в такое положение, чтобы никто к тебе не приставал.

Смертельно надоел майор Русанов. Этот вертлявый самоуверенный человек появился больше месяца назад. И с тех пор не давал Нине проходу. Потом он оказался среди больных, но каждый вечер, одетый в форму, хотя больным это запрещалось, вычищенный, выглаженный, ходил по дороге, поджидая Нину.

Противно и оскорбительно было все это. Ей даже казалось, что на нее из-за этого Русанова в госпитале смотрят уже не так, как прежде. Но к кому пойдешь и кому пожалуешься?

В этот день Нина работала до самого вечера: пришлось делать срочную операцию.

Уже в седьмом часу она спустилась в гардеробную, усталая и разбитая: операция на этот раз оказалась очень трудной.

Надевая шинель, Нина взглянула в окно. Перед зданием госпиталя на скамейках сидело десятка три выздоравливающих. Среди них был и Русанов.

В гардеробную зашел начальник госпиталя Сокольский.

— Домой, Нина Федоровна?

— Да, доктор. Домой.

— Обождите, нам по пути.

— Доктор, вы можете мне помочь в одном деле?

— Может быть, завтра, Нина Федоровна?

— Нет. Сейчас. На улице, — сказала Нина и, не дожидаясь согласия Сокольского, выскользнула из гардеробной.

Едва она появилась на крыльце, майор Русанов бросился ей навстречу. Он старался увести ее в сторону от выздоравливающих.

— Нина Федоровна, здравствуйте. Какая замечательная сегодня погода. Я вас провожу. У меня к вам просьба… Конечно, дело ваше… Дело в том, что у меня сегодня день рождения. Вы знаете ведь, скоро я на фронт. Хотел бы вас, просить на вечер. На квартире моего приятеля… Составьте нам компанию…

Нина, не слушая его, направилась к группе выздоравливающих, а сама смотрела на двери госпиталя.

Наконец на крыльце появился Сокольский и, поискав ее глазами, направился к ней.

— Я вас слушаю, Нина Федоровна, — сказал он, не понимая, чем он должен помочь.

— Доктор, — обратилась к нему Нина, взяв Русанова за рукав гимнастерки и подводя поближе к Сокольскому. — Я хочу посоветоваться насчет этого больного. Меня он очень беспокоит.

— Опасные симптомы? — понял ее Сокольский.

— О, да.

— Поближе, майор. Нина Федоровна, ваш диагноз?

— Любовь, доктор.

— Опасные симптомы. Весьма опасные! — сказал Сокольский, презрительно разглядывая майора. — Стоять, майор!

Русанов белел и краснел.

— Болезнь излечимая, — сказал Сокольский, чуть усмехнувшись. — Направить на передовую. Это самое верное и единственное средство.

— Наблюдаются патологические симптомы, доктор. Он совершенно уверен, что все победы на фронтах одерживала часть, которую он возглавляет, — полевая армейская хлебопекарня.

— Понятно. И, кроме того, он, как герой, убежден, конечно, что все женщины и девушки созданы для него? Так, Нина Федоровна?

— Так, доктор.

— Завтра же выписать из госпиталя, — бросил Сокольский и прошел мимо опозоренного майора.

Майора Русанова на другой, день действительно выписали из госпиталя. А Нина только через много дней поняла, что этот случай избавил ее от всех желающих поухаживать за ней. И работать после этого стало легче.

Во второй этаж сельского клуба, где находилась канцелярия медсанбата, Николай поднялся с трудом.

С тех пор как он начал ходить, почти не пользуясь костылями, он каждый день появлялся здесь, ожидая почты.

Уже много дней не приходил ответ от Нины на его письмо.

Николай хандрил и мучился всякими сомнениями.

— Вам еще пишут, товарищ старший лейтенант, — встретила его одна из сотрудниц, едва он переступил порог.

— Хоть. бы сами, что ли, написали, девушки, — проговорил он, чтобы скрыть свое огорчение.

— Да не слушайте вы ее, — пыталась успокоить другая. — Почта еще не разобрана. Посидите немного. Я мигом…

Николай сел и стал смотреть на руки девушки. Перед глазами мелькали синие, желтые, розовые конверты, солдатские треугольники.

— Есть! — сказала девушка и протянула ему белый конверт.

Николай прочел письмо, а через полчаса уже трясся в кузове автомашины по направлению к переднему краю. На повороте дороги к деревне Осиновке он постучал. Шофер помог ему спуститься на землю.

Километра два от шоссейной дороги до сожженной деревни. показались ему бесконечно длинными.

В батарее заметили его приближение. Навстречу вышли Володя Казаков, Заюир Мухаметдинов и несколько свободных от наряда артиллеристов. Николай сразу почувствовал себя как в своей семье.

— Где Андрюша?

— Спит в блиндаже. С тех пор как вы ушли из батареи, он не появлялся на огневой. Все время торчал на наблюдательном. Только сегодня ему разрешили вернуться…

Николай кое-как добрался до огневой позиции и сел на бревно перед входом в блиндаж, чтобы передохнуть.

Андрей не спал. Из блиндажа доносился его голос. Сидя на койке, он пел:

Андрей тосковал. Тосковал отчаянно, безнадежно, как человек, годами лишенный того, чем красива человеческая жизнь. Это была та минута фронтовика, когда все видится в мрачном свете. Николай понял это, как только услышал его голос. Когда он окликнул Андрея, тот встрепенулся и стрелой кинулся к выходу, на ходу одергивая гимнастерку.

— Коля! Друг! Откуда ты? — выкрикивал он. — Ох ты, калека! Ну что? В блиндаж пойдем или здесь посидишь? Может, тебя на руках занести?

— Но, но, — проворчал Николай. — Полегче насчет калеки. Сам зайду, когда отдышусь. Ну, здоров, лешак тебя унеси.

Когда улеглись первые радости встречи, Николай спросил:

— Писем мне нет?

— Есть парочка. Сейчас принесу.

Устроившись поудобнее, Николай прочитал первое письмо.

— А где другое? — спросил он.