— Сядем, Нина, отдохнем.

— Устал?

— Куда нам торопиться?

— К отбою не опоздаем? Ну, ладно, посидим. Николай постелил ей свой пиджак, а сам сел на траву. Нина была несколько смущена и пыталась скрыть это за потоком слов.

— Интересная сегодня погода: жара, буря, а теперь вот опять тихо. Каждая травинка отдыхает. Хорошо бы сейчас идти, идти, идти, встретить на высокой горе восход солнца, а вместе с солнцем — большую радость. Ну, чтобы все в этот день радовались. Ты веришь, Коля, в такое большое счастье?

— Почему бы нет?

— А потом, — продолжала она, откусывая стебелек травы, — под вечер, немного утомленной, уйти от людей в лес и слушать соловья…

— И я с тобой…

— Ну, это тебя не касается! Ты ведь у нас мудрый ученый, ты станешь равнодушно созерцать мир с высоты философской мысли. Постой, как это у Пушкина? А, вспомнила:

Добру и злу внимая равнодушно…

— Скажи, Нина, почему ты поступила в медицинский?

— Не люблю я, Коля, когда смеются над моей специальностью, — сказала Нина серьезно.

— Ты меня не поняла. Профессия врача — очень трудная и ответственная.

— А мне ничего не давалось легко. Я знала это. Когда училась в первом классе, у меня почти одновременно умерли отец и мать. Учительница говорила, что если бы были врачи, их удалось бы спасти. Тогда я и решила…

— Нравится специальность?

— Знаешь, сколько слез было вначале, — со вздохом ответила Нина. — Я уж хотела уйти… Но как подумаешь о людях… Теперь меня другое волнует… Можно во многих случаях обойтись без хирургического вмешательства? Можно. Так надо найти способ!

Разговаривая, она машинально откусывала стебель травы и неожиданно увидела лицо Николая близко от себя.

Вдруг он порывисто обнял ее и поцеловал в губы. Вырываясь, она удар. ила его по щеке и гневно сказала:

— И ты… Такой же! — На глазах у нее появились слезы.

— Нина! Что ты! Зачем? — крикнул он. — Я же люблю тебя! Слышишь? Нина! Что же мне делать, если я люблю тебя?

Утро застало их на высокой горе.

Верхние края узкой тучки, застывшей над горизонтом, вспыхнули от ярких огненных лучей. С каждой минутой цвет их менялся. То они были темные, почти черные, то становились оранжевыми или отливали манящей голубизной. На долю секунды мелькнул зеленый свет, и вслед за этим над тучей появился край солнечного диска, и первые лучи, обнажив тонущие в утреннем сумраке дальние холмы, узкой полосой упали на свинцовую поверхность Камы.

— Смотри, Коля, смотри! Это же наше с тобой солнце, — сказала Нина. — Солнце нашего счастья. Слышишь, Коля? Запомним это на всю жизнь.

— Я все запомню. Глупо в наше время давать клятвы, но я скажу: пока солнце светит для меня, я не забуду, что у меня есть Нина. И что я люблю ее.

— Повтори, Коля. Еще раз повтори.

— Как хорошо, что мы встретились здесь.

— Если очень любишь, все равно встретились бы.

— Потеряли бы друг друга навсегда…

— Разыскал бы, если любишь по-настоящему… Но ты говоришь так, будто предстоит невесть какая разлука…

— Понимаешь, Нина, за тебя… За таких… Нельзя мне оставаться.

Нина не обратила внимания на его слова. Она смотрела на горизонт и думала об этом дне. Ведь еще вчера, уезжая на прогулку, она чувствовала, что сегодня он скажет ей то, чего она так ждала, и что сегодня начнется другая жизнь.

Да, она знала это, могла бы изменить ход событий, но… Тогда бы было больно тому, кто сейчас стоит рядом. Разве можно ему нанести такую рану, если вся его вина состоит в том, что он любит? А сама? Ведь и сама она этого ждала и шла навстречу.

В дом отдыха вернулись часа за три до подъема. Николай уговаривал подождать под старой липой, но Нина не согласилась.

— Поспим немного, а там целый день впереди, — сказала она.

Расстались в коридоре. Николай проводил Нину взглядом. Вот она, тихо постукивая высокими каблуками по деревянному полу, дошла до своей комнаты, остановилась и, встретившись с его восторженным взглядом, погрозила пальцем и тут же шаловливо поцеловала его. Николай кинулся к ней, но она торопливо юркнула в комнату.

Глава вторая

С утра над городом нависли тяжелые тучи. Поднялся прохладный влажный ветер, а под вечер хлынул дождь. Потом выглянуло солнце, улицы стали неузнаваемы: листья деревьев, обмытые ливнем, блестели, как обновленные; дома будто помолодели; воздух стал чище, прозрачнее.

Еще во время дождя у витрины местной газеты начали толпиться люди. Витрина висела низко, и читать сообщение могли одновременно лишь те, кто стоял совсем близко от нее. Но и те, что уже прочитали, не спешили уходить: вновь и вновь перечитывали они сообщение. Толпа росла. Одни старались пробиться к витрине, другие заглядывали через головы, но им ничего не удавалось прочитать, кроме заголовка: «Провокации японской военщины»…

Группа студентов-выпускников вышла из института.

— Что это? Что там такое? — спросил Сергей Заякин у человека, который боком выбирался из толпы.

— Японцы провокации устраивают в Монгольской Народной Республике, — мрачно ответил незнакомец. — Бои сильные идут. И наши тоже там…

— Наши войска?

— Ну да. Так и сказано: советские и монгольские войска.

— Не может быть!

— Прочитайте сами.

К студентам подошел декан факультета.

— Что это, Владимир Александрович? Война? — спросил Сергей. — Так, пожалуй, и госэкзамены не успеем сдать.

— А кому ты там нужен? — насмешливо и зло спросила Аня. — Чтобы под ногами у добрых людей путаться?

Сергей обиделся и торопливой скороговоркой выпалил:

— Воевать так воевать! Пиши в обоз на самую последнюю повозку! Там наверняка пригожусь!

— Вместо пугала? Смотри ты, как расхрабрился!

— Не знаю, что и сказать. Очередной шантаж, как на Хасане, или что-то посерьезнее? — Профессору хотелось прекратить неприятную перебранку. — Думаю, что начать войну они не посмеют. Теперь не девятьсот четвертый год. Японцы уже имели возможность в этом убедиться.

— Реакционная военщина никогда умом не отличалась, — заметил Геннадий Иванович.

— Так-то оно так, — неопределенно пробормотал кто-то и замолчал.

— Пошли в общежитие, — предложил Дедушкин. — В семь часов по радио будут последние известия.

По дороге Аня и Сергей отстали. После долгого молчания Сергей заговорил, будто размышляя сам с собой:

— Из-за этой проклятой близорукости я скоро окажусь никому не нужным человеком!

— Перестань! — оборвала Аня. — Городишь всякую чепуху, а потом разыгрываешь трагедии! Какой ты неуравновешенный, право. Раскричался, как петух на навозной куче!

— Аня!

— Как тебе не стыдно? — продолжала она наседать на Сергея. — Начал хвастаться перед Владимиром Александровичем.

— Я сказал то, что думал. В случае войны я не останусь в стороне.

— Ходишь мешок-мешком, а мечтаешь о военной службе!

— Так я же ничего такого не сказал…

— Глупо получилось! Очень глупо…

Но это уже было началом примирения. Вскоре они сидели на скамейке около общежития, укрывшись одним пиджаком.

Всего четверо суток оставалось Нине отдыхать. Она уже с грустью думала о том, что придется вернуться в опустевшее на лето общежитие. Другие уезжают домой, а ей некуда. Хоть бы найти на лето какую-нибудь работу…

На выходной день в дом отдыха из города приехали гости, а из соседних колхозов и с пристани пришла молодежь. Под вечер начались танцы.

Нина смотрела на танцующих. К ней уже подходили несколько парней и приглашали, но она отказалась — ждала Колю. Сегодня они вдвоем ходили в лес и только недавно вернулись. Он пошел переодеться, но как долго его нет! «Заснул, наверное, хороший мой», — подумала Нина и чуть не засмеялась. Мой! Странно. Она уже называет его своим…

Потом она начала сердиться. Его ждешь, потому что без него — все не так, а он опаздывает!

Подошел Федор. Он только что выкупался. Его волосы, черные как смоль, остриженные под бобрик, были мокрыми; не успела просохнуть и рубашка с короткими рукавами.