«Нашла коса на камень», — подумал Колесниченко. Ему почему-то сразу показалось, что Зина терпеть не может Федора.

— Дмитрий Петрович, закурите, — сказала Нина. — Комаров меньше будет.

— Это можно, — согласился он и, когда отъехали от берега, сказал: — А жаль, что сорвалась прогулка.

— Она еще продолжается. Оставим лодку и по берегу пойдем к озерам, — предложил Николай.

— Опять комаров кормить? — усмехнулся Колесниченко. — Нет уж… Покорно благодарю.

— А там их нет, Дмитрий Петрович. Мы уже бывали, — успокоила его Нина.

Выбравшись по крутому склону на гору, вошли в сосновый бор. Могучие старые сосны тянулись вверх. Сквозь их густые вершины едва пробивались лучи полуденного солнца. Под соснами было сухо и прохладно, пахло смолой и травами.

Вскоре начался мелкий и редкий березняк. Молодежь разбрелась по расчищенным для покоса полянкам.

Петляя между низкорослыми деревьями, Дмитрий Петрович медленно шел вперед, наслаждаясь бесконечно возникавшими перед ним все новыми и новыми картинами. В тени развесистой березки он присел отдохнуть. Где-то недалеко раздавались голоса Зины и Клавы.

Зашуршала трава, послышался хруст хвороста.

— Куда тебе столько цветов? — услышал Колесниченко голос Николая.

— Венок сплету, — ответила Нина.

— В таком случае, может быть, и мои пригодятся?

— Ой, какие незабудки! У тебя, Коля, есть вкус.

— Незабудки? Разве это незабудки? А я думал — анютины глазки… — лукаво сказал Николай.

— Ах ты, Коля, Колечка! Разве анютины глазки такие? — Нина засмеялась так задушевно и заразительно, что Дмитрий Петрович невольно улыбнулся.

Сквозь густые ветви мелькнула белая кофточка, и Нина вышла на полянку. Вслед за ней появился Николай. Они остановились в нескольких шагах от березки.

— Знаешь, когда я собирал, я не думал о названиях. Я просто хотел набрать под цвет твоих глаз… У тебя они действительно как незабудки. Кто хоть раз увидит их, тому едва ли суждено позабыть. Нет, не забыть, — закончил он немного грустно.

Нина смущенно опустила голову. Потом она быстро пошла вперед. Николай, радостный и немного растерянный, остался на месте. Он повертел перед собой незабудку, понюхал ее, засмеялся и, зажав в руке, побежал за Ниной.

Колесниченко закурил и опустился на траву. Он долго лежал, улыбаясь голубому небу.

Ночью не было росы. Солнце взошло в оранжево-красном небе и медленно, словно растаяв, скрылось в молочном тумане бесформенных туч. Часов в десять подул сухой, обжигающий ветер. К обеду закружились, заплясали на дорогах длинными воронками вихри, сметая мелкий мусор, понеслись над полями… Облака рыжеватой пыли заклубились над выжженными зноем пашнями. Заволновался старый бор: зашумели ветвями ели, заскрипели перестойные сосны. Кама оделась пеленой скачущих волн.

Внезапно ветер утих. В одно мгновение расслабленно повисли, как бы в недоумении, листья деревьев. Только сосновый бор, словно не веря наступившей тишине, продолжал скрипеть и стонать. Сверкнула молния, прорезав темные тучи, и стрелой ринулась вниз. Раскатисто прокатился гром и, как по команде, посыпались на пересохшую землю крупные капли дождя. Еще вспышка молнии — капли заторопились, зачастили, поднимая мелкие брызги, и хлынул, как из ведра, проливной весенний дождь — молодой, шумный, веселый.

Гроза загнала отдыхающих домой. Обычно пустовавшие красный уголок, библиотека и биллиардная заполнились шумной публикой.

Нина искала Николая по всему дому отдыха. Перед грозой они всей компанией были в том самом березняке, который так понравился Колесниченко, не заметили, как подкралась гроза, а когда хватились, было поздно. Пока добежали до общежития, промокли до нитки.

Николай был в бильярдной. Нина едва узнала его. В белой вышитой рубашке, в галифе и сапогах, он казался выше, подобраннее и строже, чем обычно. Таким она видела его впервые.

— Коля, мы ждем тебя, — сказала она.

— Сейчас, Нина. Последний удар. Или выиграю или…

Не договорив, он приготовился к удару. Целился долго. Губы его вытянулись: он почти беззвучно насвистывал какую-то мелодию. Левый глаз был прищурен. Нина не увидела движения его руки, но удар получился короткий, звонкий. Два шара стремительно покатились по ровной суконной площадке и упали в разные лузы.

— Здорово!

— Девять!

— Классический удар!

Николай положил кий и глубоко вздохнул, как человек, совершивший трудное дело, и тут же, встретившись взглядом с Ниной, улыбнулся. В коридоре она спросила:

— Скажи, о чем ты думал, когда забивал последние шары?

— Если бы ты знала, — засмеялся он, глядя на нее, — то высмеяла бы меня и сказала: «Рехнулся человек». Просто загадал, можно ли добиться того, чего очень хочется если приложить все силы?

— Ну и что же? Можно? Николай промолчал.

На веранде за шахматным столиком их ожидали Дмитрий Петрович и Федор. В креслах у окна рукодельничали Зина и Клава.

Гроза прошла. Теперь уже вдалеке громоздились друг на друга темные тучи. Изредка по ним пробегали светлые струйки молний, потом раздавались приглушенные раскаты грома. Капало с крыш и с листьев деревьев. Обильно политая земля отдыхала и нежилась после продолжительной засухи.

— Красота-а! — заметил Колесниченко, глядя на виднеющиеся вдали колхозные поля. — Тысячи пудов хлеба упали с неба. Еще два-три раза промочит так — и никакая засуха не страшна.

— В вас, Дмитрий Петрович, оказывается, крестьянин сидит, — пошутил Федор.

— А чего ж тут удивительного? Разве я человек без роду и племени? Да я и сам когда-то пахал, участвовал в организации колхоза, а мой отец был в числе первых вступивших.

— Смотрите, какая прелесть! — прервал их разговор возглас Зины.

Над мелким березняком повисли три радуги. Одна из них, нижняя, была особенно яркая.

— Совсем близко, — заметил Николай.

— Близко, да не подступишься, — отозвался Колесниченко, перемешивая длинными волосатыми пальцами костяшки домино. — Представьте, с этим явлением у наших предков было связано понятие о счастье. Считали, что тот, кто пройдет под радугой, получит вечное счастье.

— Э-э! Выходит, значит, никому на земле не увидеть его, — засмеялся Николай. — Попробуй пройди под ней — радуга или исчезнет или отдалится. Смысл, стало быть, в том, что никому не видать счастья? Бедные люди! Стоит ли им жить на свете, если счастья нет!

— Доля правды в этой народной мудрости есть, — вставил Федор, подходя к барьеру веранды.

— Разве в мире нет счастливых? Одни несчастные существа обитают? Ты, Федя, того… загнул немного, — сейчас же возразил Николай.

— Не спорьте напрасно, — примирительно сказал Колесниченко. — Счастье каждый понимает по-своему.

Начинавшийся было спор тут же, однако, заглох. На веранде появилась сотрудница дома отдыха и спросила: — Вы не знаете доцента Колесниченко?

— А что такое? Я — Колесниченко.

— Вот. Телеграмма вам…

Колесниченко прочитал телеграмму и нахмурился;

— Опять выполнил досрочно план отдыха!

— Что такое?

— Отзывают. У меня почему-то всегда так, — недовольно ответил Дмитрий Петрович. — В прошлом году декана пришлось замещать, потом председателя месткома. А что теперь случилось, не знаю. Ну, ладно! — с досадой махнул он рукой. — До парохода никто нам не помешает отдохнуть. В нашем распоряжении еще пять часов. Организуем прощальный обед на вольном воздухе… Девушки, я вас прошу — сходите в столовую, договоритесь насчет посуды. Что там надо, я не знаю. Это по вашей части. Тебе, Федя, придется отправиться в магазин. А мы с тобой, Коля, попытаемся попасть в буфет проходящего парохода…

Колесниченко уехал вечером. Пароход медленно отвалил от пристани и, сверкая множеством огней, вышел на простор реки и скоро скрылся за поворотом. Поплескавшись с шумом около дебаркадера, волны ушли по берегу вслед за пароходом. На тусклой поверхности воды закачались длинные огни бакенов. За Камой против пристани кто-то разжег костер. Невдалеке крякали дикие утки. Из-за леса за рекой в оранжевом зареве поднималась луна.