Тем не менее это полностью не рассеяло глубоко укоренившегося в сознании Джонса подозрения, что Майкл Перрин и Уэлш так задумали и организовали все дело специально ради обеспечения собственного монопольного права быть поставщиками атомных разведывательных данных для британских властей.
Допрос немецких ученых продолжался до конца апреля. В дневнике Багге сохранилась запись от 29 апреля: «Гоудсмит допрашивал меня, Виртца и фон Вайцзеккера. Самый важный вопрос: Где Дибнер? Но никто этого не знает».
Столь же большое значение придавалось и поискам Гейзенберга. Герлаха нашли 1 мая, его захватили за работой в физической лаборатории Мюнхенского университета. С тех пор как мы потеряли его из виду, ему довелось пережить немало неприятностей. 19 апреля Герлаху стало известно о выдаче эсэсовцами ордера на его арест. Со своим помощником он укрылся в горах Баварии, здесь они надеялись переждать события. Однако Герлах и тут пытался разыскать колонну, с которой отправился Дибнер, и установить с ней связь. Он несколько раз пытался навести о ней справки по телефону, рассылал телеграммы. Это не принесло успеха. В день последнего выступления Гитлера, призывавшего не сдавать Берлин, — это было 22 апреля — Герлах получил приказ выехать в Инсбрук и подготовить все к прибытию лаборатории Дибнера. Трое суток Герлах рыскал в горах в поисках своих. Во время блужданий его даже арестовали, приняв за английского шпиона. Но, к счастью для него, все кончилось благополучно, и он в конце концов отыскал колонну в деревушке на полпути между Тельцем и Тегернзее. Почти весь эсэсовский конвой, сопровождающий колонну, был захвачен в плен в случайной стычке с союзниками. Утром 25 апреля Герлах разделил колонну автомобилей на несколько групп, часть которых направил в Гармиш-Партенкирхен, а сам с другой группой машин, груженных не которым количеством урана и тяжелой воды, вернулся в Мюнхен.
Здесь он разыскал эвакуированное управление Имперского исследовательского совета и, в последний раз воспользовавшись правами полномочного представителя, забрал оставшиеся наличные деньги — полмиллиона марок, чтобы расплатиться по самым важным счетам и раздать людям жалование.
В Мюнхене была тишина. «Дрок, посаженный мамой, усыпан цветами», — записал Герлах в дневнике. Он положил полмиллиона марок на свой банковский счет в Мюнхене, и этот взнос, уже пересчитанный на новые деньги, оставался неприкосновенным вплоть до возвращения Герлаха из английского плена в 1946 году. Союзники вошли в Мюнхен 30 апреля. А на следующий день резко похолодало и началась сильная метель. В 5 часов вечера Герлаха посетил доктор Бауман, сотрудник Миссии Алсос. Герлах показался Бауману одичавшим и больным…
Вскоре забрали и Дибнера. Его настигли в деревне, примерно в двадцати милях к юго-востоку от Мюнхена; при нем обнаружили восемьдесят тысяч марок. Днем позже в Урфельде, в доме Гейзенберга появился полковник Паш. Чемоданы нобелевского лауреата стояли уже в полной готовности. Бодрым шагом Гейзенберг направился к ожидавшему бронетранспортеру и уселся между вооруженными американскими солдатами. Под конвоем двух тяжелых танков, один из которых шел впереди, а другой танк и несколько джипов — позади, бронетранспортер проехал по главной улице Урфельда. В собравшейся на улице толпе отъезд Гейзенберга произвел должное впечатление, и некоторые острили, что подобный эскорт вполне подошел бы и для самого Гитлера. Гейзенберга и Дибнера перевезли в новую штаб-квартиру Миссии Алсос в Гейдельберге.
В отличие от других немецких ученых пленный Дибнер оставался неизменно замкнутым и угрюмым. А враждебность к нему Гейзенберга и его коллег была столь неприкрытой, что ее замечали даже американцы. «Их общение с Дибнером сводилось к обмену междометиями», — писал Гоудсмит.
О результатах совместной англо-американской операции по обследованию «подозрительных пунктов в районе Штутгарта» Черчиллю было доложено 2 мая. Был захвачен практически весь уран и вся тяжелая вода и, что особенно важно, удалось захватить крупнейших немецких атомщиков и почти всю научную документацию.
Лорд Черуэлл так прокомментировал полученные результаты: «Особое удовлетворение доставляет вывод о том, что немцы в своих работах отстали от американцев и англичан по меньшей мере на три года».
Однако в меморандуме, подготовленном для Черчилля, научный советник не упомянул, что немецкие ученые на три года раньше американцев и англичан завершили теоретическое обоснование основных вопросов в области атомной энергии.
Этим, пожалуй, и стоит закончить наше повествование о ядерных исследованиях в Германии и о главных участниках немецкого атомного проекта.
Но все же стоит сказать еще несколько слов об одном из них. Он все еще пребывал на свободе, когда остальные уже находились в Париже и, еще не привыкнув к своему новому положению, со страхом думали о собственной судьбе и судьбах родных и близких. Двое офицеров Миссии Алсос, не уведомив британские оккупационные власти, переехали границу английской зоны и направились в Гамбург. Здесь они разыскали профессора Пауля Хартека — того самого человека, который определенно был способен сделать бомбу и сделал бы ее, если бы ему предоставили достаточные средства, материалы и людей. Хартека усадили в джип и вывезли из английской зоны.
Хартек, по-прежнему бодрый и уверенный в себе, вскоре понял, что джип мчится в Париж. И пока джип колесил по дорогам Франции, перед мысленным взором Хартека промелькнули все события, начиная с того апрельского дня 1939 года, когда они с Вилли Гротом писали письмо в военное министерство: совещания и конференции в Берлине, кризис с тяжелой водой, разработка ультрацентрифуги, надежды и разочарования. Но вот джип въехал в радостный весенний Париж, украшенный флагами, заполненный толпами французов. В накидке и берете, с коротко подстриженными офицерскими усиками Хартек выглядел весьма внушительно и даже походил на офицера союзных войск. Джип вез его по парижским предместьям как раз в то время, когда парижане выстроились на тротуарах в ожидании военного парада. И на всем пути они громкими приветствиями встречали майора, сидящего за рулем украшенного опознавательными знаками джипа, и его воинственного на вид пассажира. Хартек ответил парижанам. Он встал в машине и поднес руку к берету тем же движением, каким отдают честь.
Итоги
В последние дни войны по южной Германии распространились дикие слухи; в Мюнхене из дома в дом их переносили партийные функционеры, убеждая население в том, что со дня на день немецкая армия использует атомную бомбу. Как ни поразительно это, многие еще верили им.
Вот, например, свидетельство полковника Гейста, руководителя технических исследований в министерстве Шпеера. Спасаясь в толпе беженцев, он случайно встретился со своей женой. Она попросила его сказать ей правду об «ужасном оружии», с помощью которого Гитлер грозился победить союзников даже в последние дни. Гейст ответил ей, что никакого нового оружия у Германии нет, хотя некогда и существовала надежда на создание атомной бомбы.
Не только в Германии многие не могли поверить, что немцы не делали почти ничего для создания атомной бомбы. Долгое время не затихали слухи о заводе атомных бомб на захваченном советскими войсками острове Борнхольм. А в некоторых странах широкое распространение получил слух о том, что бомбы, сброшенные американцами на Хиросиму и Нагасаки, были 'захвачены в Германии.
Вскоре после ареста министр снабжения Шпеер дал следующие показания относительно немецкого уранового проекта: «Как и в Америке, наши ученые в течение долгого времени занимались изучением расщепления атома. Вы, американцы, продвинулись значительно дальше нас: у вас есть большие циклотроны. В Германии же только во время моего руководства все это стало получать хоть какую-то поддержку, и я приказал начать изготовление нескольких не очень крупных циклотронов; ныне один циклотрон имеется в Гейдельберге. Но, на мой взгляд, мы далеко отстали от уровня, достигнутого в Америке». На вопрос, играла ли тяжелая вода какую-либо роль в планах будущего использования атомной энергии, Шпеер отвечал так: «Нам ни разу не удалось выйти за пределы примитивных лабораторных экспериментов, но и они никогда не были доведены до такого уровня, который позволил бы сделать решающие выводы». Через неделю после первого показания Шпеера опять допрашивали о немецких атомных исследованиях, новым в его ответах явилось лишь упоминание о Гейзенберге и Боте как об ответственных руководителях, а затем он повторно выразил уверенность в значительном отставании Германии в деле создания атомной бомбы; по его мнению, чтобы достигнуть американского уровня, немцам требовалось десять лет.