Еще в конце января Гитлер подписал «Чрезвычайную программу», в соответствии с которой все и без того напряженные ресурсы были направлены исключительно на удовлетворение военных нужд страны. Однако важнейшие военные разработки не только не были остановлены, но по-прежнему получали все необходимое.

Обсуждение работ, связанных с новой программой, состоялось в Имперском исследовательском совете 26 февраля во второй половине дня. Герлах выезжал для этого в Берлин. На совете ему оставалось лишь выбирать меньшее из двух зол: чтобы вообще «оставить в живых» урановый проект, ему пришлось «зарубить» примерно половину всех научно-исследовательских работ. В тот же день Герлах направил в экономическую секцию совета письмо, озаглавленное «Чрезвычайная программа, проект получения энергии».

В письме, составленном в тщательно обдуманных формулировках, Герлах сообщал, что руководимые им ученые подошли к этапу «окончательной разработки», и просил обеспечить полную неприкосновенность институтов Фонда кайзера Вильгельма в Берлин-Далеме, Гейдельберге, Хейсингене и Тайльфингене, а также неприкосновенность его собственных групп в Штадтильме, Хайгерлохе и Мюнхене; работ Хартека по разделению изотопов, работ профессоров Штеттера и Кирхнера по быстрым нейтронам, работ над методами получения тяжелой воды, проводимых фирмами «ИГ Фарбениндустри» и «Бамаг-Мегуин», производства урана фирмами «Ауэр гезельшафт» и «Дегусса», а также исследовательских работ в области циклотронов и бетатронов. «Эти работы, — писал Герлах, — в соответствии с «Чрезвычайной программой» фюрера должны пользоваться всеми правами в части обеспечения энергией, материалами, а также в части неприкосновенности персонала». От всего остального пришлось теперь отказаться.

28 февраля Герлах возвратился в Штадтильм. Здесь ему в последний раз пришлось пустить в ход свой главный козырь — напомнить, что физики работают над созданием взрывчатки. Герлах серьезно опасался за здоровье работников группы Дибнера, которым приходилось попадать под рентгеновское, гамма- и нейтронное облучение; все они были уже сильно истощены и дальнейшее недоедание грозило развитием заболевания крови. Герлах направил письмо в Бюро пищевых продуктов Веймара, в котором требовал снабжать его группу как полагалось для работников, связанных с изготовлением взрывчатых веществ.

В этот же день закончились все приготовления к эксперименту в Хаигерлохе. Ученые собрались в тесных закоулках подземной лаборатории. Начался медленный и осторожный спуск крышки с прикрепленными к ней гирляндами. Ее опустили на место, а затем наложили на нее тарелкообразную металлическую крышку и скрепили ее болтами с контейнером. В бассейн залили обычную воду с добавленным в нее антикоррозионным веществом, а затем в последний раз окончательно проверили герметичность всех соединений. И, наконец, началось самое главное: через центральную трубку в реактор медленно пустили тяжелую воду. Закачку тяжелой воды часто останавливали и проводили измерения коэффициента умножения нейтронов внутри и снаружи алюминиевого контейнера. По мере того как внутренний контейнер заполнялся тяжелой водой, показания приборов возрастали и у всех присутствующих появлялась надежда, что в котле создадутся критические условия. Показания приборов неуклонно увеличивались, и, когда они превзошли все достигнутые в ходе прежних опытов, ни Гейзенберг, ни Виртц уже не могли скрыть волнения.

По предложению Гейзенберга, они тут же строили график величины, обратной коэффициенту умножения нейтронов; на этом графике было очень легко определить точку, в которой условия должны были бы стать критическими; тогда котел продолжал бы работать, не нуждаясь в постороннем источнике нейтронов, опущенном в его центр по каналу.

В эти минуты Виртц впервые ясно понял, как ничтожен их опыт работы с урановым котлом и (что было важнее всего) как легкомысленно пренебрегли они даже самыми элементарными мерами безопасности. Они практически ничего не знали о постоянной времени котла и не позаботились снабдить его даже самой примитивной регулирующей и измерительной аппаратурой. И, если бы критические условия возникли, помог ли бы кусок кадмия прервать цепную реакцию? В то же время, не зная об успехе Ферми, Виртц и другие с гордостью думали, что именно им впервые в истории удастся осуществить цепную реакцию.

Наконец, в реактор закачали всю тяжелую воду, все полторы тонны. Но бесконечного возрастания размножения нейтронов не случилось — надежда добиться решающего результата рассеялась.

Вместо ожидаемого лавинообразного нарастания числа нейтронов котел на каждые сто нейтронов, введенных от расположенного в центре источника, давал шестьсот семьдесят нейтронов у поверхности. Этот результат был значительно выше всех достигнутых прежде, но и ему было далеко до желаемого. Расчеты показали, что, если бы группа Гейзенберга при той же геометрии котла имела еще на пятьдесят процентов больше урана и тяжелой воды, цепная реакция возникла бы.

Иными словами, Гейзенбергу и его сотрудникам не хватило семисот пятидесяти килограммов тяжелой воды и чуть меньше урана. Если бы опыт проводили в двухстах километрах от Хайгерлоха, в Штадтильме, там вместе с запасами группы Дибнера хватило бы и урана, и тяжелой воды.

Армии союзников с востока и с запада теснили немецкие войска, фронты уже проходили по самой Германии. 22 марта Герлах на неделю приехал в Берлин, чтобы окончательно свернуть дела в своем столичном управлении. Доктор Беркеи и все остальные руководящие работники уже находились вместе с семьями в Штадтильме.

В Берлине до Герлаха дошла неправильно понятая им новость о работах группы Гейзенберга. Он неверно истолковал сообщение и решил, что котел в Хаигерлохе доведен до критического состояния. Взволнованный этим сообщением, Герлах немедленно позвонил Розбауду и попросил того приехать. Когда Розбауд вошел в кабинет, Герлах вместо приветствия воскликнул: «Die Maschine geht! (Машина работает!)».

Впоследствии Розбауд признавался, что новость подействовала на него ошеломляюще. Он спросил Герлаха, как это стало известно; профессор ответил, что ему сообщили о полном соответствии новейших результатов с теорией. Розбауд прервал Герлаха — между подтверждением теории и практическим ее освоением есть большая разница; он напомнил Герлаху о тех огромных трудностях, которые пришлось преодолеть Бошу, чтобы претворить в производственную практику созданную Габером теорию. Но уверенность Герлаха осталась непоколебленной, и он предался мечтам о проведении первых «химических реакций» в ближайшие полгода и о том, что их исследовательские группы расквартируют в «Альпийском редуте» Гитлера. Герлах переменился буквально на глазах, и это потрясло его давнего приятеля Розбауда. Впоследствии Розбауд сравнивал Герлаха с ребенком, который никак не хочет оторваться от своих игрушек. В этом между ученым и артистом нет разницы: «Когда их захватывает какая-нибудь идея, они забывают о реальности».

Для Герлаха это был триумф: «Теперь можно будет обойтись без нефти, без радия!» — воскликнул он. На эти восклицания Розбауд ответил весьма непатриотично: «Слава богу, это случилось слишком поздно!» Герлах не соглашался; по его мнению, мудрое правительство, сознающее свои обязанности и ответственность, могло бы использовать бесценное открытие, чтобы выторговать более приемлемые условия мира; ведь теперь Германии известно нечто исключительно важное и ценное, чего не знают в других странах. Но все же на какое-то мгновение чувство реальности одержало верх и Герлах признал: «Наше правительство не только не умно, ему даже в самой малой степени не свойственно чувство ответственности». Розбауд не дал прерваться новому ходу мыслей. Будь он на месте союзников, сказал Розбауд, он либо уничтожил бы любого ученого, попытавшегося начать политический торг, либо заточил бы его в тюрьму и держал бы там до тех пор, пока тот не «расскажет абсолютно все, что ему известно о реакторе или бомбе»[48], тем более что и американцы, и русские, вероятно, далеко продвинулись в области ядерных исследований.