Стены надвигались грозной тяжелой массой. По мере приближения я все выше задирал голову. И замирал. Едва не к самому небу взлетали высокие круглые башни с узкими крестообразными бойницами. Они словно олицетворяли всю высоту того замысла, что воздвиг их на когда-то пустынном месте. Они сурово и испытующе смотрели с той высоты на всех путников, что сновали у их подножия. Лишь птицы могли соперничать с ними, или иные крылатые существа. Невольно вспомнились легенды и пророчества об ангелах и демонах — воителях небес и подземных миров.

Повсюду торжественно вились королевские штандарты — золотой грифон на алом фоне. Каменные грифоны украшали башни, кованые грифоны мерцали на массивных воротах. Древний мифический орел с львиным торсом приветствовал всех въезжающих в главный город королевства.

Тракт заметно оживился. Из города и в город спешило много повозок, карет, двуколых колесниц, конных разъездов, одиноких всадников и просто пеших людей. Везли дрова, сено, овес, бочки с вином и медом, шкуры, меха, полотно, корзины с рыбой, копченые окорока и много чего другого. Мелькали чумазые углежоги и смолокуры, важные стеклодувы, веселые бондари, искусанные пчелами бортники, могучие кузнецы, пестро одетые хамовники, портные, кожевники, гончары и прочие ремесленники. Я с интересом наблюдал за ними, приглядывался, прислушивался и принюхивался. Да, недаром говорят, мол, у каждого дела свой особый запах. Но гораздо интереснее все-таки желания тех, кто занимается своим любимым делом. Ведь именно они толкают человека сделать свой выбор и чем-то заняться в этой жизни.

Под ногами сновало много бродячих собак. Они стайками окружали тех, кто вез съестные продукты, и вымаливали жалобными глазами милосердия. Иной раз срабатывало. Им швыряли то протухшие рыбьи хвосты и головы, то кости, то черствую краюху. Они накидывались на лакомства, с презрительным яростным рычанием отгоняли друг друга, вырывали особо крупные куски. Иной раз бешено дрались в клубах едкой пыли. А после снова дружно виляли хвостами, завидев новые садки с рыбой. Взирая на них с высоты телеги, я с радостью осознавал свое нечеловеческое происхождение. Так как ничем они не отличались от многих людей — жадных, слабых и постоянно ждущих подачек от того, кто много выше их.

Хотя, с другой стороны, я всегда завидовал таковым, ведь кроме объедков им иного счастья не надо. Вернее для них нет разницы, что есть: кости, или лакомые куски. Зато, когда они лежат и млеют на обочине, грея под солнышком сытые круглые бока, моя зависть их первородному счастью не знает предела. Ведь я сам люблю понежится в тенечке, после сытного обеда, в объятиях девичьих рук. Да только если мне еда вдруг становится нужна, я добываю ее сам, а не виляю хвостом и не заглядываю в глаза. Хоть и умею это делать искусно. Просто считаю подобное — уделом слабых людей. А им бросают лишь объедки. Я же люблю пиры достойные королей. Хотя при этом могу вообще жить без пищи.

Проезжали и городские стражи. Они сразу выделялись среди толпы как облачением, так просто обликом и статью. Все в бронях, в алых королевских плащах и вооружены до зубов. Плечи широкие, лица веселые, но глаза острые и хваткие. Они приветствовали Пудилу, так как все знали его. И подозрительно косились на меня.

Один из стражей придержал каурого коня и поравнялся с нами. Дорогое вычурное седло, богатый чепрак, сам в кольчуге, легком нагруднике и высоком шлеме. Шлем венчала серебряная голова орла, сурово смотрящая вниз. И белый конский хвост. На богатом золотом поясе висел длинный кавалерийский меч в искусных ножнах. На руках и ногах чеканные наручи и поножи, искусно наведенные чернью. С плеч спадал алый плащ с золотым грифоном на плече.

— Приветствую почтенного Пудилу, — отсалютовал он железной рукой. Сразу чувствовался сотник, если не тысячник — голос громкий и четкий, а тон повелительный.

— И тебе привет, Грапа — Орлиная голова, — учтиво и сухо проронил кузнец. Он смотрел на стража без тени боязни и покорности. Видимо, давно знакомы.

— Никак броню новую сладил? — Грапа приблизился к борту и любознательно заглянул в телегу.

— Есть чуток, — кивнул Пудила с легкой улыбкой, таящей гордость за свой труд.

— Все для господ наших полные латные доспехи? — спросил городской страж, свысока осматривая меня цепким наметанным взглядом. Я оставался безучастным. Поглядывал то на кузнеца, то на Грапу, то на Гриворыла. А то и вовсе на встречных девиц с корзинами фруктов. Но последних оказалось немного. Поэтому чаще приходилось взирать на стены, любуясь их многовековой кладкой.

— Для вас тоже с десяток найдется, — многообещающе посулил кузнец. — Господа господами, но и почтенных стражей мы тоже не забываем. Тем более, они по достоинству ценят наш труд. Наше же дело простое — трудиться, да людей радовать. Вот и радуем. Надеюсь, ты, уважаемый Грапа, тоже возрадуешься. Ну… и оценишь разумеется.

Глава стражи широко улыбнулся, и суровость сошла с его лица. Хоть шлем и затемнял его, но оно засияло. Серые глаза на миг вспыхнули, но тут же снова сощурились. Однако свет удовлетворения так и лучился сквозь них. Неужели, свершилось то, о чем он давно мечтал? Похоже. Грапа покрутил густые пшеничные усы и снова вытянул шею, шурша бармицей. Гриворыл косо посмотрел на него, но сдержал недовольно ржание.

— Неужели бахтерец мне привез? — во взгляде стража затаился едва не детский восторг.

— Привез, — вторил Пудила, щелкнув вожжами.

— Вот радость-то! — всплеснул руками Грапа. — Неужели такой, как я хотел?!

— Угу, именно такой, — буркнул Пудила.

— С фигурными пластинками?

— Угу.

— Ну, Пудила мастер, ну уважил! — воскликнул Грапа, сдерживая всю свою радость. — Ты сейчас в королевскую оружейную?

— Ну да.

— Я тоже там скоро буду, — весело крикнул он. — Увидимся.

И он, пришпорив коня, поскакал вслед за удаляющимся отрядом своих подчиненных. Я провожал его взглядом, слушал равномерный топот копыт, принюхивался к шлейфу вьющихся желаний. Сглотнул, улыбнулся и в задумчивости поскреб скулу. Тем временем алый плащ растворился в клубах пыли. Я перевел взгляд на Пудилу, затем на его товар, затем снова на кузнеца. И рассудительно сказал:

— Да, почетная у тебя работа. Все знают, здороваются. Стражники городские уважают. Да и высокородные рыцари, видимо.

Он тоже глянул вслед ушедшим стражникам и кивнул.

— Да, Роберт, этого не отнять. Но уважают не за красивые глазки, не за речи хвалебные, а за мастерство. Я один из немногих, чье мастерство столь высоко. А был бы простым крестьянином, так меня бы и гоняли плетьми. Это они любят.

— Ну а в столицу не думал перебраться? — я вопрошающе глянул на него. — Жил бы при дворе, да ковал доспехи.

Пудила состроил кислую гримасу, и покачал большой взъерошенной головой.

— Э, нет, такое не для меня. Мне простор нужен, солнце, ветер, свежий воздух. А тут, среди камней душно, уныло и серо, все вокруг галдят и шумят. Все перед глазами мелькает. И смрад такой, что едва не задыхаешься. Здесь же и люди живут, здесь тебе и кузни чадят, рядом помои в сточные ямы сливают, и скотину режут, и все прочие прелести. И все в едином тесном клубке, который каменной толщей ограничен. Нет, большой город не для меня. Мне уютнее у себя в деревеньке. Тут речка, там рощи, здесь поля. Птицы поют, пчелы жужжат, собачки лают, ребятишки веселятся. Красота. И вольный ветер. Вдохну я его, и работа с новой силой закипает. А тут? Да я тут и двух дней не стерплю!

Я покивал.

— Да, понимаю тебя.

— Чего? Тоже в городах жил?

— Бывало.

— Тоже не нравится?

— Случается.

— Вот, видишь, тебе тоже не по нраву, — отметил он, глядя на высокие стены. С каждым шагом Гриворыла они становились все выше и массивнее. Будто на нас надвигался огромный исполинский монстр, жадно распахнувший пасть ворот. А еще дальше в глубине этой непробиваемой толщи зияла бездна ненасытного чрева. Временами она глотала то людей, то коней, то повозки и кареты. Видимо и нам уготовлена такая судьба.