— Мудрено толкуешь, Роберт, мудрено, — пристыжено загудел он. — Не думал я о таком.

— И лучше не думай, — с досадой махнул я рукой. — Лучше не думай! Не то… а, чего тебе объяснишь?!

— Чего? — встрепенулся он.

— Да ничего…

— Нет, скажи!

— Так я и сказал.

— Чего?!

— А того! — подобрался я, словно тетива арбалета. — Труд свой ценить надо. И если ты, Пудила, не сделаешь этого, то за тебя это сделают другие. Не удивлюсь, если твой граф продаст тот доспех тысячи за полторы, а то и две.

— Да кому ж он продаст-то? — не понимал кузнец.

Из моей груди вырвался усталый вздох.

— Поверь, он отчитываться перед тобой не станет.

— Так как он продаст? — ворчал Пудила, бросая на меня колкие взгляды. — Тут же герб его родовой?

— Хоть это радует, — облегченно отметил я, проводя рукой по золоченому гербу. — Но тем самым он еще дороже. Тут уже честь родовая, а она бесценна.

— Так вот! — обрадовался он.

— Но твой труд все равно многократно дороже, — настойчиво повторил я, и снова взглянул на герб. — А не будь герба, так и вовсе ничто его не остановит, если ему выгодную сумму предложат.

— Пусть так, — согласно молвил он. — Да только мне много золота без надобности. Зачем мне тыща? Куда мне ее девать? Я все равно до конца дней молотом стучать буду. А самая лучшая награда — твоя похвала. Ты от души нахваливаешь мой труд. И мне это приятно. И граф доволен останется. И все остальные. Главное — я людям благо несу. Радую их своим трудом.

— Так не благодарны они! — раздосадовано воскликнул я. — О твоем имени никто не вспомнит, когда эту вещь будут одевать!

Кузнец смущенно опустил глаза, задумался и тихо произнес:

— Ну и пусть. Бог отблагодарит.

Некоторое время мы молчали. Я смотрел вдаль, Пудила насвистывал под нос, а Гриворыл тряс хвостом и трусил. Да, я давно это понял. Я давно понял, почему такие люди верят в Бога. Для них Бог — это все, выходящее за рамки понимания. Когда мышление не может найти выход, то они и прибегают к подобному образу. К тому, кто решит все их проблемы. Бог отблагодарит, Бог рассудит, Бог покарает, Бог воздаст, Бог простит, Бог знает и прочее. Такими словами они оправдывают свое нежелание мыслить глубже. И дают понять проницательным, что далее мысль их не идет. Бог, и все тут! Но только не всегда он выполняет то, о чем просят люди. А люди даже не хотят задумываться — почему. И продолжают действовать старыми методами. Хотя и не подозревают, как близко стоят они от порога этой разгадки. Нужно лишь шагнуть… ведь Творец истинно существует.

Телега наскочила на кочку, и меня ощутимо встряхнуло, прервав размышления.

— Значит, Пудила, ты в Бога веришь?

— Ну да. Все мы верим, — отозвался он.

— А откуда знаешь, что он есть?

— Все знают… да и священники постоянно о нем толкуют.

— И ты им веришь?

— Ну да.

— А знаешь ли ты, каким богам поклонялись твои далекие предки?

— Вроде… солнцу… а что?

— Да нет, ничего, — отрешенно ответил я. — Ничего…

Такие темы я просто не хотел затрагивать с ним. И так все понятно — туманный расплывчатый образ всемогущего владыки, который способен на все. Да, на все…

— А здесь чего, — снова обернулся я, всматриваясь в груду начищенного железа. — Хм, да это же бахтерец.

— Ага, — гордо поддакнул он. — Бахтерец.

— Сам плел?

— Я пластинки отковывал, а плели сынки, — сказал Пудила, достав флягу. Сделал пару глотков, протянул мне. Я тоже отпил. Колодезная вода прогнала жажду и влила новые свежие силы. Я утер губы рукавом, вернул флягу кузнецу. Он продолжал:

— Долголоб еще подмог малость — от нечего делать кусочек сплел. Так гордился потом…

— Интересные пластинки, — я провел пальцами по мелким частицам доспеха. — Обычно они прямые — а твои фигурные.

— Да, повозился — будь здоров, — Пудила развернулся и бросил довольный взгляд на свою работу. От него пахло двойной гордостью: за себя, и за своих детей. — Точилом форму придавали. Представь, каждую так обтачивали. День и ночь возились — уж так им это по нраву пришлось. Три недели точили, пока все не выточили. А после еще неделю отлеживались — руки ныли. Так потом еще каждое кольцо склепывали… Но постарались на славу, молодцы. Зато красиво.

— Да, красиво, — согласился я, водя рукой по мелким пластинкам, бегущим сверху внахлест.

— В южных странах они внахлест снизу делают, — вспомнив, пояснил я.

— Слыхали, — кивнул он. — И видали. Это, наверное, чтобы ножом снизу не пырнули. Да только разницы особой нет. Если пластинки плотно прилегают, да еще нахлест тройной, то никаким ножом ты его не пробьешь. Это надо тонкий узкий нож, да еще поковыряться. В бою, разумеется, никто ждать не станет, пока до его сердца доковыряются. Вон туда еще глянь. Там пара колонтарей и юшман. Знаешь, что это?

Я оглянулся и завистливо присвистнул, забыв даже ответить.

— Ого. Сколько их. А зачем они?

Он впился в меня осуждающим взглядом и усмехнулся.

— Вопросы у тебя, Роберт. Сам вроде не дурак. К тому же кузнец. Зачем броня? Чтоб укрывала.

— Я не о том. Кираса на турнир — понятно. А это ж все разновидности кольчуг — гибкие подвижные брони. Ни один рыцарь не отважится одеть такое одеянье, и вступить в конный поединок на копьях. Копье, оно ж как таран — только цельная пластина удержит.

— А, вон ты о чем, — в его глазах отразилось самодовольство. Он оглянулся, еще раз осмотрел свою работу, поправил полог. — Так это ж для городской стражи. Их никто копьями не бьет с размаху. Зато ножом полосонуть в тесном кабаке — это пожалуйста. Потому-то гибкая броня для них как нельзя лучше подходит. Панцирь надежен, да только не шибко удобен. В нем не согнешься и не разогнешься. А ежели резко согнуться, то можно верхним кантом зубы вышибить. А кольчатую бронь надел — так словно кожа вторая. К тому же часто ее под одежду поддевают, чтоб не углядели. А кирасу поддень? Скажут чего, забеременел? А родовитые наши так постоянно на людях только в рубахах слоеных — это я их так прозвал. Сверху шелк, или парча, а снизу лен. А между ними тонкая кольчуга. Она и не тяжела, и от предательского ножичка упасет. Обычно кольчугу туда без рукавов и без юбки делают, чтоб полегче. Грудь — спина прикрыты, и уже за жизнь спокоен. От меча и топора, понятное дело, не спасет, но вот нож остановит.

— Смотря какой нож, — важно уточнил я. — И смотря как бить.

— Это все понятно, — раздраженно промолвил он. — Я так и вовсе голову любому оторву одними руками. Но все же лучше так, чем никак.

— Ну да. Лучше так.

— Особенно когда убийца подосланный видит рубаху, то не думает о сокрытой броне.

— Убийцы тоже разные, — нравоучительно продолжал я. — Если он настоящий мастер, то пользуется тонкой трехгранной иглой, в большинстве случаев отравленной. Там уж ни одна кольчуга не убережет.

Пудила нахмурился и помрачнел.

— Ох, Роберт, жути не нагоняй. Пусть пользуются — мне то что. Главное — чтоб меня не трогали.

Я вздохнул и раздосадовано покачал головой.

— Вот все вы так говорите. Потому вас и трогают.

— Пусть, Бог с ними, — отмахнулся кузнец и подстегнул лошадку.

Когда звучат подобные фразы, то мне они говорят о логическом завершении темы. Они указывают на то, что тема исчерпана, и для меня всегда служат сигналом для прекращения пытки ума собеседника. Что ж, увы, увы.

— Лишь бы Гриворыл не болел, — добавил Пудила.

Гриворыл обернулся, внимательно посмотрел на хозяина, но говорить ничего не стал. Ему было некогда.

Дорога тянулась бесконечной пыльной лентой, петляла между густыми рощицами, зеленеющими холмами, перекидывалась через ручьи и речушки каменными и деревянными мостами, сбегала в тенистые низины и снова карабкалась ввысь. Вдали мелькали небольшие поселения и отдельно стоящие фермы. Они ютились в глубине фруктовых садов, за ярко выкрашенными заборами. А также угадывались еще издали по высоким скрипучим мельницам, струйкам легкого дыма, и звонкому стуку кузнецов. К поселениям тянулись укатанные отростки дороги, испещренные множеством колес, подков и сапог. И везде деревянные указатели с заботливо вырезанными названиями обжитых мест. Да, благодатная и ухоженная страна. Я взирал на нее с любопытством и симпатией.