Я задумчиво смотрел на барона. Он самодовольно сиял, точно отполированный кинжал: холодный, решительный, опасный. Я, правда, не опасался, но его слова все же таили истинную угрозу. Пусть и не мне. Да, такой обычай был когда-то, только очень давно. Хотя, если самодур силен, то он может утвердить любые законы, в том числе и древние. На то он и самодур, что не понимает вытекающих последствий, о которых нам неустанно напоминает история. На то он и глупец, чтобы небрежно относиться к истории.

Я перевел взгляд вперед, изучая бурую дорогу. Дорога. Она так ярко символизирует время. Мы всегда видим, что впереди, в обозримом будущем. Но мы не видим на тысячи шагов вперед. Лишь догадываемся. Мы всегда можем оглянуться и осмотреть прошедший путь. Но мы не видим то, что осталось далеко позади. Лишь помним. Однако каждый догадывается и помнит по-своему. Ведь память схватывает и хранит лишь то, что представлялось важным и значимым. То, что сохранилось ярким впечатлением и оставило неизгладимый след. Но ведь все люди разные. А потому и впечатления у всех разные. И каждый по-разному определяет для себя важность и значимость чего бы то ни было.

Теперь ясно, что для барона столь значимо и ярко. На миг я задумался, а после заявил:

— Мне казалось, такой обычай давно как растворился в истории.

— На то она и история. Она ж как книга летописей — в ней мы черпаем благие знания для себя, — подмигнул мне барон.

— Но король Вальгред не одобряет подобное, — с плохо скрываемым укором произнес я. — Иначе он рискует потерять власть. Ведь такое отношение к простому люду сразу прочертит глубокую пропасть между ними. И наполнит ее враждой. Рано или поздно народ, доведенный до отчаяния, может поднять восстание. История, кстати, изобилует подобными случаями, поэтому не следует воспринимать историю однобоко.

— Вальгред, Вальгред! — отмахнулся Лой. — Да, Вальгред мудрый и справедливый монарх, но и он тоже частенько применяет силу. Понимаешь меня, странник. Смысл здесь не в плотском удовольствии, а в силе, с помощью которой ты можешь вырвать лакомый кусок из рук любого. К тому же Вальгред ничего и не ведает. Я в страхе держу своих крестьян. Они знают, кто такой барон Лой де Гарра. Они знают, как опасно шутить со мной, иначе можно не то, что без невесты остаться — без головы!

Я метнул на него неприметный взгляд. Воинственный и уверенный. Властный и твердый. От него пахло силой. Большой силой. Но не всесилием…

— По-моему, ты перегибаешь палку, почтенный барон, — тихо высказал я.

— А по-моему нет! — жестко оскалился рыцарь. — В моих владениях есть лишь один закон. И имя ему — Лой де Гарра. Я же не претендую на стольных красавиц. Не лезу в соседние деревни. Словом, не зарюсь на чужое. Но у меня действуют такие порядки.

Мы мерно двигались впереди небольшого воинства, покачиваясь в седлах. Мимо проплывали живописные пейзажи. Позади, скрипела и лязгала пехота, стуча подбитыми сапогами по каменистым насыпям. Им жалобно подпевали подводы с припасами, оружием и хмурым Ричардом. Подковы коней выбивали неслаженный ритм. Я покивал и заговорил:

— Не спорю, твое право вершить произвол, но как же истинно рыцарские благодетели: честь, достоинство, великодушие, помощь слабым и обездоленным? Ты же, получается, сам пользуешься чужой слабостью и отбираешь, как сам выразился, лакомые куски у тех, кто много слабее тебя. Ведь это не согласуется с понятиями о рыцарской чести. Они же не могут противостоять тебе.

— А сам? — с упреком покосился он на меня. — Сам только что признался, как совращал чужих дев.

— Во-первых, я не рыцарь. И кодексы вашей чести — не для меня. А во-вторых, я никогда не совращаю, — утвердительно напомнил я. — А если они сами бегут ко мне, то в том лишь их желание, причем зачастую очень сильное. Они утешения ищут. И опять же, против произвола мужа. Я же не просто утешаю, но еще и убеждаю, что мужей своих любить надо. Но ты овладеваешь девушками помимо их воли. Разве это честно?

— Ха, честь, — осклабился барон. — Да что тебе известно о чести, простолюдин? То удел дворян, и судить о ней дозволено лишь дворянам. Честь! Честь — это следование каким-то установленным законам и порядкам. А раз я сам устанавливаю их? Честь — это еще и почитание своего господина. А раз я им господин, то кого должны они почитать? Ну нравятся мне молоденькие красавицы, и что? Я должен лишать себя сей радости, когда легко могу иметь ее. Ведь я рожден дворянином, мой титул наследственный. Ведь я имею войско, которое может подчинять крестьян. Почему же не пользоваться своим врожденным правом силы в полной мере? Да пусть радуются, что моя милость соизволила к их семейному союзу приобщиться. Ведь они мое благорасположение получают. Ведь если мне девица понравилась, то я щедро одарю потом ее семью…

— Причем платишь тем, что отбираешь у тех же крестьян, — глухо засмеялся я.

— Таков порядок, — отрывисто и угрожающе выдал барон. — Не я его придумывал.

— А если невеста страшна? — предположил я.

— Таковых я не трогаю, — голос его снова стал спокойным.

Я с радостью вздохнул.

— Ну хоть кому-то легко дышать.

— Таких я отдаю своим приближенным, — с равнодушием добавил он, словно речь шла о скоте.

Я передернул плечами. Такого жестокого порабощения чужих желаний мне еще не доводилось встречать. Барон же, довольный собой, польщенно улыбался.

— Говорю же — я абсолютная власть. И никто мне слова поперек не скажет.

— Даже король? — уточнил я.

— Король не узнает. А узнает, так что ему до того? У него своих забот полно. В королевских дворцах, кстати, и не такое происходит. Ему же главное в нужный час увидеть меня с дружиной в своем войске. Как вот сейчас. На северной границе ныне неспокойно. Говорят, один из герцогов переметнулся на сторону соседнего короля и намеревается повоевать за трон. Что, скиталец, думаешь мне большая нужда за чей-то трон воевать? Они за власть грызутся, а мы голову в их пекло суй? Думаешь, нам это надо? А приходится. Так вот. Огонь легко вспыхнет, если не достичь согласия. Если напряжение сильно, достаточно лишь искры и грянет кровопролитная битва. А в битвах, да будет тебе известно, ох как часто слетают головы. Вот и пользуюсь я жизнью в полной мере, пока жив еще. Другой барон придет — другие порядки установит. Я же буду жить так, как пожелаю.

— Это очень мудро и правильно, — кивнул я.

— Вот видишь, — из его груди вырвалось облегчение. — Наконец-то я переубедил тебя.

— Но лишь до тех пор, пока это не вредит остальным, — существенно дополнил я.

— Да они сами своего блага не понимают, — вновь повышая тон, заговорил барон. — Уважь меня, и станешь жить припеваючи. Прояви непокорство — получишь плети, а я все равно возьму то, что по праву мое. Изначальный выбор за ними. Как и мои законы стоят за мной.

— Ладно, почтенный Лой, дело твое. Никому не по силам изменить твоих истин. Да только одно не забывай.

— Чего? — с интересом повернулся он ко мне.

— Закон сохранения желаний, — вкрадчиво пояснил я.

— Что еще за закон? — пренебрежительно спросил он, пристально всматриваясь в меня.

— Простой и извечный закон, — добавил я.

— Ну? — потребовал он.

— Посягая на чужое желание, посягаешь на свое. Если попрал чужое желание, то жди, что тебе ответят тем же. Если ущемил чьи-то интересы, то не думай, что с рук сойдет. Рано или поздно отзовется. Причем зачастую тогда, когда ты не готов.

Он задумался над моими словами, поскреб короткую темную бороду. Я умолк и любовался видом далеких озер. Мы взошли на вершину очередного холма, отсюда открывался потрясающий вид. По зеркалу водной глади скользили едва приметные точки уток и гусей, по отмелям бродили длинноногие цапли, вылавливая серебристых рыбешек. То и дело они запрокидывали головы и наслаждались лакомством. А вот каково рыбешкам? Хочется ли им становиться лакомством и насыщать чужие утробы? Но их, похоже, никто не спрашивал.

Барон заерзал в седле, скрипя наплечниками о кирасу. Тоже воззрился вдаль. Усмехнулся и произнес: