— Отнюдь. Я ничего никогда не скрываю. Разве можно скрыть целый мир? Вот он, — я широко развел руками. — Он открыт и доступен каждому. Да только не всякий силен понять его.

— Значит, ты странствующий пилигрим, — подытожил барон.

— Зови, как хочешь. Пилигрим так пилигрим, — кивнул я.

— Наверняка много где странствуешь, — рассматривал он меня, с новым интересом изучая рваный плащ и сапоги. — Наверное, где-то тебя ограбили, саданули дубиной по голове и отшибли память. Нет, скорее за длинный язык. С тех пор ты и ходишь, как неприкаянный. Может, стоит в церкви побывать, исповедаться, причастится. Там, глядишь, Бог вернет тебе память.

Я загадочно улыбнулся.

— Я бы, наоборот, с удовольствием многое забыл. Как пелось в одной песне, когда человек просил завязать ему глаза, ибо видит он все. Но, увы — нельзя. Память есть память. И она свята.

На некоторое время он потерял ко мне интерес. Обернулся, что-то крикнул пехотным десятникам. Затем конной дружине. Пара кавалеристов выехала вперед, явив нам кованые спины. У седел темнели притороченные арбалеты, на поясах помимо мечей висели еще и чеканы. Щитов, в отличие от пехоты, они не имели. (Пехота, правда, тоже маршировала без щитов, но они выглядывали из-под пологов телег). Лой де Гарра о чем-то коротко распорядился. Воины одели шлема и спешной рысью помчались куда-то вперед. Барон проводил их взглядом, и вновь повернулся ко мне.

— Ладно, ну а сейчас куда путь держишь? — осторожно полюбопытствовал он.

— Куда и ты — к северной границе, — я тоже наблюдал за оседающими облаками пыли и слушал равномерный тающий грохот копыт.

— Что, в наемники решил податься? — уточнил барон.

— Наемники воюют за золото, — напомнил я. — Я тоже часто воюю, но на золото не прельщаюсь…

— Да ну?! — ехидно усмехнулся Лой де Гарра.

— Ну да, — подтвердил я. — Разве по мне видно, что я богат?

Барон разом погас. Даже солнце перестало сиять на его кирасе и наплечниках.

— Ну да, — согласно вторил он. — Ты нищий.

— Я не нищий, — с достоинством возразил я. — Просто мне не нужно золото.

— Если человеку не нужно золото, то он опасен для общества. Подобная философия пахнет фанатизмом. Ты, наверное, одержим какой-то бредовой идеей.

— Я просто не человек, — ответил я.

— По тебе видно, — снова усмехнулся барон, обводя меня пытливым взглядом. — Ни один нормальный человек не станет разгуливать без золота и в одиночку.

— Но ведь золото мы потом обмениваем на что-то. Это общепринятая условность. Или символ. А реальная его ценность лишь декоративная.

— Это и дураку ясно, — растянул улыбку рыцарь, — но без этой условности у тебя ничего не будет. Ты не сможешь остановиться на ночлег, ты не сможешь насытиться пищей. Ты ничего не можешь!

— Ничего, если ты человек, — внес я существенную поправку. — У меня, к примеру, все есть.

— Да что у тебя есть?! — резко вскинулся он, да так, что конь под ним оступился. — Покажи?!

Я сделал широкий жест руками.

— Вот.

— Ну где, где?! — допытывался барон, со скрипом вращая шеей, укрытой кольчужным ожерельем.

— Ну вот, вот, — тыкал я пальцем во все подряд. — Вот оно все.

— Эта земля принадлежит королевству, — многозначительно заключил Лой де Гарра. — Ею правит король Вальгред Третий. Отдельные земли принадлежат нам — баронам, графам и герцогам. У тебя же и жалкого клочка нет.

— Но я еду по этой земле, — заметил я, всматриваясь в синеющие вдали горы. — Я наслаждаюсь ею. Я вбираю в себя ее силу. Могу напиться из ручья, могу поймать и зажарить куропатку. Я могу получить все блага, что дает нам земля.

— Но она не твоя, — то ли с усмешкой, толи с вызовом бросил он.

Я глубоко вздохнул и заговорил:

— Так право собственности в том и заключается, что ею можно воспользоваться в любой момент. Я же, почтенный барон, хоть каждый день могу тут ездить. И никто мне ничего не скажет. Даже сам король. Понимаешь меня. Право собственности оно тоже условно. К примеру, твоим конем может воспользоваться кто-то другой. Пусть на время. Твой меч может оказаться в чужих руках. Твоим замком правит кто-то другой во время твоего отсутствия.

Он бросил на меня строгий взгляд.

— Да, но я сам решаю, кому дать право временно обладать моей собственностью. Я сам назначаю доверенных людей.

Я усмехнулся и продолжал:

— Хорошо. Другой пример — после свадьбы женщина становится собственностью мужа. Ведь так. Но все это тоже условно. Потому как ты сам, за свою долгую жизнь имел возможность убедиться в этом. Наверняка ты сам наслаждался чужими женами. Или хотя бы случаи такие слышал не раз. О том, разумеется, стараются не распространяться, но слухи все же беспочвенно не рождаются. Бывает даже, девушкой наслаждаются все, кроме мужа, или там — жениха. Хотя и мужья не теряются. Не у всех так, но очень уж часты подобные случаи. Сколько странствую по миру — везде так, лишь с небольшими отличиями и особенностями. При этом все старательно делают вид, мол ничего не происходит.

Барон насторожился, точно охотничий пес и как-то по-новому воззрился на меня. От него запахло воспоминаниями, перевитыми страстью и соблазнами. Я сознательно замолчал, но он кашлянул и настойчиво попросил:

— Продолжай.

— А чего продолжать, — сдерживая улыбку, продолжал я. — Я сам часто ласкал чужих жен, причем изначально того не желая. Они сами шли ко мне, не взирая на мою отталкивающую внешность. Выходит, они искали в моих объятиях иного, чем просто ласки. Я даже отпираюсь поначалу, уповая на то, что необходимо быть верными друг другу. Но что делать, когда она едва не впивается в тебя. А после изливает душу и обиды на своего избранника, который сам изменяет ей направо и налево. Она попросту не хочет выглядеть в своих же глазах обманутой дурой. Но все это неважно. Но важно то, что изначальная собственность условна. Особенно собственность на другого человека.

— Вот он ты каков, — взгляд барона сузился, а рот растянулся в улыбке.

— Да я таков.

— Здесь мы с тобой схожи, — он улыбнулся еще шире. — Но не во всем. Да, я тоже обожаю чужих женщин. Но не жду, пока они прибегут ко мне, а сам их увожу.

— Да?

— Да.

Я пристально осмотрел его, точно лекарь больного.

— И до сих пор цел и невредим?

— А кто мне что сделает? — вызывающе выпятил он стальную грудь.

— Обычно такие дела заканчиваются трагически, — напомнил я. — Нередко дуэлями…

— Ты не понял, скиталец! — прервал он меня. — О дуэли и речи быть не может. Дуэль — удел дворян.

Я насторожился.

— Неужели ты…

— Вот именно, — хохотнул он, похотливо облизывая губы. Ему явно доставляло удовольствие говорить о том. — В своем баронстве я ввел древний обычай — право первой брачной ночи.

Он самодовольно потер руки в перчатках, предаваясь воспоминаниям. Я напрягся, хотя всем своим обликом не подавал вида. За время бесконечных скитаний, я многого насмотрелся и наслушался. Поэтому меня трудно удивить. Но всякий раз, сталкиваясь с неизвестным или невиданным, возникает интерес и жажда познания желаний. Тех, что лежат у источника того или иного явления. Тех изначальных желаний, что становятся первопричиной. Барон вызывающе глядел на меня, словно решал — стоит ли продолжать. Я молча ждал, потому как знал — дождусь. Лой де Гарра ухмыльнулся, мечтательно посмотрел по сторонам и снова заговорил:

— Да, право первой брачной ночи. Ведь это так здорово, так сладко, так интригующе. И не столько само действие прельщает, сколько упоение собственным всесилием и всемогуществом. Ты не представляешь, какая то сласть в разгар свадьбы нагрянуть с дружиной в деревню, поставить всех под арбалеты, и увести с собой юную красавицу. Она визжит, брыкается, а ты ее лапаешь на глазах у молодого женишка. Или фантазируешь вслух, что ты с ней станешь делать. А он стоит в бессилии и краснеет от злости. Кулаки сжимает и губы кусает. Бывают особо горячие. Они безумно бросаются защищать своих благоверных. Но что он может сделать против дружины? Ведь не все такие, как ты. Не все могут рыцарей из седел вырывать. Да и ты против десятка вряд ли сладишь. А против трех и подавно. Но я никогда их не убиваю. Так, плетями посеку до полусмерти — пусть ведают, кто их истинный хозяин. Нет, я не хвастаюсь милосердием. Просто вдвойне слаще оставить его в живых, а денька через три привезти ему изможденную растрепанную невесту, и швырнуть со словами: «Забирай свою подстилку. Пришло и твое время попользоваться ею». Ха-ха-ха! Ох, как я люблю такие мгновения. Как люблю смотреть в их погасшие глаза, как люблю упиваться их муками и бессилием. Вот она — власть! Это тебе, путник, не с любовницами по сеновалам зажиматься, которые после долгих лет от сварливого или ревнивого мужа к тебе бегут. Это абсолютная власть и возможность творить все, что только заблагорассудится. Особенно сладки нетронутые девушки. Молоденькие, сочные, нежные. Эх! И ты купаешься в своей власти над ними, становясь для нее первым мужчиной. Как они визжат, как они стонут, плачут и молят вернуть их обратно. А меня это еще больше заводит. Я сполна получаю все. Я удовлетворяю все свои прихоти, а она не может ничего поделать. Если норовит с собой покончить, то угрожаю расправиться с ее женишком. Действует — смиряются. Это… это как лошадь дикую обуздывать. Лишь сила способна совладать с непокорством. Покорение — это самая сласть. Ради этого стоит жертвовать своей человечностью. Бывают еще — сами с удовольствием прыгают на мое ложе, даже уговаривать не приходится. Таких обычно я сразу отпускаю, они мне неинтересны. Бывают неожиданные сюрпризы. Она жениху зубы заговаривает, мол непорочна, а на самом деле уже давно как предается соблазну. Причем так умело и ловко скрывает свою тайну, что до последнего момента изображает недотрогу. А начни выяснять, так пол деревни ее уже попробовали. Таких я могу даже выпороть за ложь и обман. Причем не за себя обидно, а за олухов этих прыщавых, кому девки песенки слащавые напевают. Хотя, с другой стороны, если она правду раньше времени расскажет, то может и замуж не выйти. Но все же для порядку выпороть надо.