За ужином Нехама почти не притронулась к еде. Пригорюнившись, недолго посидела за столом и вскоре бесшумно ускользнула в свою комнату. За нею робко, бочком протиснулся в дверь и Айзик.

– Что случилось? Почему ты так расстроена? – ласково спросил он.

– Ничего не случилось, – сухо ответила она. – Просто тяжело на сердце, не могу даже сказать тебе, как тяжело.

Она низко опустила голову.

Нехама не знала, как быть: сообщить ли в письме Танхуму, что она беременна, или умолчать об этом. Как ни тяжело там Танхуму, рассуждала Нехама, для него будет большой радостью узнать, что она ждет ребенка. Шутка ли – с первого года после свадьбы ждали его, и вот пришло так долго ожидаемое счастье… Но как ему напишешь об этом, если она сама не знает, кто отец ребенка, которого она носит под сердцем.

Никто не подозревает о том, что она близка с Айзиком. Он живет с теткой в сенях. Она ни с кем не встречается, никому словом не обмолвилась о своем счастье. Кому же взбредет в голову злословить о ней?

В конце концов Нехама решила помалкивать о своей беременности в письмах к Танхуму, пока не разродится.

Как ни остерегалась Нехама, боясь попасть на язычок сплетницам, но земля слухом полнится, и Гинда прослышала стороной, что у Нехамы с Айзиком не все ладно. Она по секрету рассказала об этом Хевед.

– Ты думаешь, – судачила она, захлебываясь словами, – Нехама станет дожидаться своего благоверного? Мне кажется, что она плакать не очень будет, если муженек вовсе не вернется домой.

Но в глубине души Гинда все-таки не очень верила в эту сплетню; ей до смерти хотелось наведаться к Нехаме и поглядеть на парня, который по слухам был красив как картинка, но гол как сокол.

Вспомнив, что она до сих пор не вернула Нехаме одолженную муку, которую она все же тайком от мужа взяла, Гинда обрадовалась: чем не предлог, чтобы заявиться к пей и пронюхать, что и как? Она так и сделала.

Когда Гинда вошла во двор Нехамы, Айзик возился по хозяйству. Гинда поздоровалась с ним, но разглядеть не успела, потому что Нехама сразу же вышла ей навстречу.

– Так это твой… – указывая на Айзика, начала Гинда разговор и нарочно замялась, будто бы подыскивав слово, как ей правильней назвать молодого человека.

– Да, отец прислал мне его помогать по хозяйству, – сказала Нехама, входя с гостьей в дом. – А это его тетка Кейла. Они живут здесь, в сенях, – поспешила она добавить, чтобы отвести всякое сомнение относительно Айзика.

– Он похож на свою тетку, – заметила Гинда. – Мальчик Рахмиэла, как там его звать, пусть бог даст ему сто двадцать лет жизни, тоже как две капли воды похож на дядюшку, то есть на твоего муженька, – проговорила она не без яда.

Нехама прекрасно поняла, на что намекает соседка. Она рассердилась на нее и хотела перевести разговор на другую тему. Но Гинда не унималась:

– Кто их, мужчин, разберет. Рахмиэл был на войне… Люди болтают…

– Ну и пусть чешут языки, если им больше делать нечего. Может быть, они и про меня судачат…

– Судачат, милая, как не судачить, – ехидно улыбнулась Гинда. – Так уж у людей повелось – за всеми они подглядывают, всех осуждают…

– Ну и пусть подглядывают! Но вот что я тебе скажу, – взорвалась наконец Нехама, – пусть у тех, кто наговаривает на других, очи повылазят!…

Отведя душу, Нехама немного успокоилась и начала исподволь допытываться у Гинды, что же, собственно, говорят о ней кумушки. Она понимала, что рано или поздно ее беременность обнаружится. И ей важно было, чтобы к тому времени не распространился слух о ее отношениях с Айзиком. Тогда не будет и сомнений в отцовстве Танхума. Только вот долго ли удастся ей избежать сплетен – эта тревожная мысль лишала Нехаму покоя, и все же она радовалась и не могла не радоваться тому, что скоро испытает счастье материнства, которого она ждала так долго и так тщетно. Ребенок, ее ребенок будет прижиматься к ней, обнимать ее пухлыми ручонками и называть ее самым нежным на земле именем «мама»! Так мечтала Нехама, беседуя со своей засидевшейся гостьей. А та то и дело вскакивала со стула – что же это, мол, я загостилась у тебя, мне ведь так некогда! Но каждый раз усаживалась снова, пока наконец в горницу не вошел Айзик. Он вышел в сени, умылся, стряхнул с одежды приставшую пыль и, войдя в комнату, смущенно уселся рядом со своей теткой.

– А ведь хорошо, что в тяжелое время ты нашла себе помощников, – сказала Гинда, кивая на Кейлу с Айзиком. – Они тебе сродни, что ли?

– Сродни, конечно сродни, – поспешила поддакнуть Нехама. – Не знаю, что бы я делала без них, особенно теперь, когда столько еще предстоит пережить!

При этих словах она пытливо взглянула на Гинду, стараясь угадать, поняла ли она намек.

– Конечно, тебе приходится туго, – сочувственно покачала головой Гинда, так и не поняв, о чем говорит Нехама.

Видя, что гостья не раскусила, в чем дело, Нехама решила говорить начистоту.

– Сколько времени прожила с Танхумом и никак не могла дождаться этого счастья, – сказала она, для пущей ясности поглаживая себя по животу. – И надо же было этому случиться как раз теперь, когда его нет со мною. Он даже еще ничего не знает об этой новости!

Гинда долго смотрела попеременно то на Айзика, то на Нехаму, так что та не знала, куда глаза девать от смущения.

– Как хорошо, что Айзик и тетя Кейла сейчас со мною, – краснея, как мак, сказала она, вконец растерявшись.

Рахмиэл и Заве-Лейб совсем забыли Танхума, даже имени его не упоминали, будто он перестал существовать на свете. Но старый Бер все же горевал о своем непутевом сыне. Ему стало казаться, что он вовремя не предостерег Танхума, не удержал его, когда тот пошел по кривой дорожке.

Отец долго думал о младшем сыне, искал каких-нибудь оправданий его поступкам, не в силах примириться с мыслью, что его сын сидит в тюрьме как преступник, вместе с ворами и бандитами. Частенько бродил он теперь без цели, глубоко задумавшись, замкнувшись в себе, ни с кем не заговаривая.

– Что с вами, свекор? – приставала к нему Фрейда. – Что это вы ходите как в воду опущенный?

Старик молчал. Он знал, что ни невестка, ни сыновья не поймут его, не разделят его глубокого отцовского горя. А раз так, незачем открывать им свое сердце. Все чаще и чаще вспоминалось ему детство Танхума. Мальчик рос умным, бойким, общительным. И кто бы мог подумать в ту пору, что он станет чужим в своей семье. Да что там чужим – врагом он стал отцу и братьям, злостным врагом!

Бер вспомнил, как Танхум в детстве болел, как они с Пелтой (мир праху ее!) отхаживали сына: дни и ночи сидели у его постели, щупали лобик, прислушивались к дыханию маленького сына. «Ох, лучше бы мне заболеть вместо него! Как мучается, бедняжка!» – говорила Пелта.

«Лучше бы ему умереть маленьким, чем вырасти таким негодным», – внезапно пронзила старика жестокая мысль. Он бы оплакал тогда его, пережил бы свое горе, но не испытал бы теперь такого позора такой боли, которые сын обрушил на его седую голову.

«Хорошо, что Пелта не дожила до этого, не увидела сына в тюрьме», – одолевала старика горькая дума. Разве он, Бер, не пытался простить Танхуму его грехи? Но помочь сыну он не может – чем тут помочь? И все же надо бы хоть узнать, что с ним: уж очень сурово обошлись с Нехамой, когда та пришла просить о помощи! И Бер решил во что бы то ни стало зайти к невестке.

Проходя мимо ее двора, он изумился, увидав Айзика, который, по обыкновению, возился во дворе.

«Что это за мужчина объявился в доме Танхума?» – подумал он и только собрался войти в ворота и все разузнать, как вдруг увидел Заве-Лейба, который с озабоченным видом перебежал было улицу, но тут же вернулся на свой двор.

Бер понял, что у Заве-Лейба что-то стряслось и, отложив свое намерение зайти к младшей невестке, быстро зашагал к воротам Заве-Лейба.