Не в силах выносить издевательства и побои мачехи, Айзик убежал из дома. Отец долго искал его, но так и не нашел. Оборванный, опухший с голоду, после тяжелых мытарств приплелся он наконец к своей тетке Кейле, и она приняла мальчика, как родного сына.

Долго оставаться у тетки он не мог: Кейла и сама еле-еле перебивалась, и кормить племянника ей было не под силу. Вот и пришлось ему, не окрепшему еще подростку, батрачить у кулаков, которые кормили его впроголодь, спать отправляли в хлев, а работать заставляли с рассвета и дотемна.

Айзик рос, набирался сил, работал за троих, и скупердяи-кулаки, чтобы не потерять такого батрака, кроме скудной еды, давали и кое-какие гроши в уплату за каторжный труд. На эти деньги Айзик купил ситцевую рубашку, штаны, сапоги и фуражку с блестящим козырьком, на которую он давно уже зарился, проходя мимо витрины шапочника.

– Погляди, каким он франтом стал, настоящий жених, – встретила его кислой усмешкой мачеха, когда он вернулся домой.

И впрямь, годы скитаний пошли Айзику впрок – из жалкого подростка-заморыша он превратился в красивого крепкого парня, по которому девушки сходили с ума. Даже хозяйские дочки заглядывались иной раз на статного батрака. Но сердце юноши оставалось спокойным. В этой синей с белыми крапинками рубашке, купленной на заработанные у кулаков деньги, и предстал он перед Нехамой. Рубашка к тому времени вылиняла, штаны протерлись и прохудились сапоги, но смуглое лицо парня было красивым, глаза сияли. Нехама с невольным восхищением смотрела на него, сама не замечая, как в голосе ее зазвучали ласковые нотки.

Но Айзик заметил все…

Он приосанился, распрямил спину, потуже затянул пояс и хотел сесть неподалеку от хозяйки, но та указала ему на рукомойник.

– Умойся, Айзик.

Айзик послушно ополоснул руки и лицо холодной водой. Нехама накрыла на стол, нарезала ломтями хлеб и предложила Айзику обычное угощение – горячую картошку с густой свежей простоквашей;

– Ешь, Айзик.

И пока Айзик ужинал, принесла из соседней комнаты выстиранный и тщательно отутюженный костюм Танхума.

– Переоденься, Айзик, – сказала она.

– Не надо, обойдусь тем, что есть, – отказался Айзик.

Но Нехама принялась его уговаривать и не отступилась, пока он не сдался.

– К венцу, надеюсь, ты пойдешь в лучшем костюме, а для работы этот сгодится.

Айзик смущался, ему неудобно было принимать от хозяйки эти вещи, но внимание ее льстило. Поколебавшись немного, он пошел переодеваться. И хотя рубашка была ему коротка, а брюки тесноваты в поясе, – все же он выглядел в этом костюме более опрятным.

– -Костюм сидит на тебе как влитой, будто сшит по твоей мерке, – покривила душой Нехама.

С каждым днем Айзик свободнее чувствовал себя на новом месте. После ужина, когда Кейла кряхтя укладывалась спать, он частенько засиживался с Нехамой до поздней ночи.

Эти поздние встречи мало-помалу сблизили хозяйку и батрака. Айзик начал забывать о том, что он батрак и должен с почтением смотреть на Нехаму, перестал ее бояться.

Однажды вечером, когда они, закончив дела в коровнике, возвращались в дом, в теплых сенях, отделявших жилое помещение от коровника (тут обычно спали Айзик с Кейлой), внезапно потухла лампа. Нехама стала искать в кармане спички, чтобы снова зажечь ее, и в этот момент Айзик нечаянно коснулся ее руки. Пытаясь в темноте нашарить дверь в комнату, они остановились у стены. Айзик словно опьянел от близости Нехамы, от ее теплого дыхания, упругого тела. Нехама тоже была взволнована, и вдруг неодолимое чувство толкнуло их друг к другу, губы слились в жарком поцелуе.

Весь свой юный пыл, всю свою нерастраченную нежность вложил Айзик в это блаженное мгновенье.

– Нехамеле! – страстно шептал он, все крепче обнимая ее.

Стосковавшаяся по ласке Нехама всем сердцем откликнулась па пылкую любовь молодого батрака.

Преграда, которая стояла между ними – между хозяйкой и ее слугой, рухнула.

В тот вечер, как обычно, Нехама допоздна хлопотала по дому – вязала, штопала, накладывала заплаты на прохудившуюся одежду, ставила тесто, то и дело ласково улыбаясь Айзику, который, как привязанный, не отходил от нее ни на шаг.

Только теперь, сблизившись с Айзиком, Нехама поняла, что никогда не любила Танхума. Пусто, тоскливо проходила ее жизнь с человеком, к которому она не испытывала ничего, кроме затаенного страха перед его алчной готовностью не щадить ни себя, ни ее в погоне за наживой. Ни разу не слышала она от Танхума ласкового слова, не видела нежного взгляда.

«Сделай это! Поскорей управься с тем!» – словно щелканье бича, с утра до ночи слышались жесткие приказы мужа. Детей у них не было, и она вся отдавалась работе по хозяйству, которой не было ни конца, ни края. Вставала с первыми петухами, часто ложилась за полночь, изнемогая от тяжелого, а иногда и непосильного труда, не чувствуя под собой ног от усталости.

Но, как ни тяжко, а порой и невыносимо было Нехаме сносить тупую грубость мужа, все же она достойно выполняла свой долг жены и хозяйки. Когда от Танхума отшатнулись отец, братья, вся родня, она одна осталась с ним, не отреклась, не оставила его. Годы шли, а она не беременела. Не помогли и все ухищрения знахарок, на которых Танхум не жалел денег, – казалось, всякая надежда на материнство была потеряна. С тем большим жаром отдавала Нехама все свое время, всю свою душу, всю себя целиком хозяйству, жадно поглощавшему ее молодые, нерастраченные силы.

Первые дни после несчастья, случившегося с Танхумом, Нехама была потрясена и растеряна. Айзик не только успокоил ее, но пробудил в ней нежную любовь, страсть.

Нехама никогда не скучала по Танхуму, когда он надолго отлучался из дому. А теперь она места себе не находила, изнывала от тоски, если Айзик куда-нибудь уезжал. Ни с кем не было ей так хорошо, как с Айзиком. Никто не умел так легко развеять грусть, которая иногда овладевала ею, как он. Да, великим утешением и радостью он вошел в душу Нехамы.

После ужина они забирались в какой-нибудь укромный уголок, и Айзик принимался тихонько напевать:

Он склонялся к Нехаме, гладил ее волосы, осыпал поцелуями.

Прошло несколько месяцев, и Нехама постепено стала свыкаться со своим новым положением. И вдруг пришло письмо от Танхума. Письмо это долго задержалось в пути: поезда в те годы по многу дней простаивали на глухих полустанках, дожидаясь топлива.

Вечером того дня, когда было получено это письмо, Нехама ушла в свою комнату и, плача, принялась перечитывать его вслух.

Услышав в соседней комнате приглушенные рыдания Нехамы, Айзик спросил тетку:

– Что это Нехама плачет?

– Пришло письмо от хозяина, – вполголоса ответила тетка.

– От хозяина? – так и вскинулся Айзик. – А ты откуда знаешь?

– Твоя тетка все знает. Послушай… – И она ткнула скрюченным пальцем в стену, из-за которой слышался прерываемый плачем голос Нехамы, вслух читавшей письмо.

– А все-таки – почему она плачет? – снова спросил Айзик.

– Потому и плачет, что письмо от мужа: мало, что ли, она с ним горя узнала?

– А может, ей сообщили о его смерти? Говорят, он злодей, каких мало, – с затаенной надеждой предположил Айзик.

– Да, – кивнула Кейла, – я тоже слыхала, что он плохой человек.

Айзик понимал: стоит только хозяину явиться в дом – и они с теткой вылетят отсюда, как пробки из бутылок. Но пожелать человеку смерти в тюрьме ради своего счастья он не мог.

Нехама ничего не рассказывала Айзику о своих отношениях с Танхумом, она избегала при нем даже упоминать имя мужа. В тот вечер со следами слез на лице вышла она из своей комнаты в сени, где тихо разговаривали тетка с племянником. Будто не замечая их, она долго хлопотала по хозяйству. Айзику очень хотелось узнать у нее, почему она так горько плакала, но он не осмеливался спрашивать.