Как раз к тому времени, когда Нехама собралась ехать в Гончариху, чтобы узнать об участи Танхума, к ней приехал отец и привез Кейлу и Айзика.
– Вот, Нехамеле, люди, которые будут помогать тебе, – сказал он.
– Хорошо, отец, вот хорошо-то, – заулыбалась, приветствуя гостей, Нехама.
Айзик ловко соскочил с подводы, за ним медленно сползла и Кейла.
За время, прошедшее со дня Нехаминой свадьбы, оба сильно изменились. Кейла сгорбилась, лицо ее избороздили морщины, синие круги легли под ее большими, как бы застывшими глазами. Айзик же возмужал, на его губах по-прежнему играла столь знакомая Нехаме мальчишески-застенчивая улыбка.
– Заходите в дом, чего зря стоять во дворе, – приветливо пригласила гостей Нехама.
И, пока Шолом заводил лошадей в конюшню, все вошли в дом.
– Твой отец просил нас помочь тебе по хозяйству, – сразу же приступила к делу Кейла. – Я, правду сказать, плохая помощница тебе, разве что за птицей ходить стану да кое-когда коров выдою. Но вот Айзик, чтоб он здоров был, работник хоть куда.
– Да уж я постараюсь, – не тратя лишних слов, с улыбкой заверил хозяйку Айзик.
Нехама пододвинула гостям стулья. Вошел со двора отец и предложил всем умыться с дороги, а Нехама принялась накрывать на стол.
Айзик и Кейла были голодны, как волки, а не подозревавшая об этом Нехама как назло не слишком торопилась. Не спеша нарезала хлеба, налила в миску простокваши, поставила в печь картошку.
Запах свежего хлеба так и защекотал в носу, но Айзик не решался подойти к столу и взять ломоть.
Когда картошка сварилась, Нехама пригласила всех к столу.
Айзик взял картофелину и, заспешив, обжег себе нёбо и язык. Не обращая внимания на боль, продолжал уплетать картофелину за картофелиной. Кейла не отставала от племянника.
– Гляди, как стараются! Вот это да! – подмигнул Шолом дочери.
– Ешьте, Кейла, ешь, Айзик, – ставя на стол новую миску горячего картофеля и подливая из кринки простокваши, потчевала Нехама желанных гостей. Ей хотелось накормить их до отвала не только затем, чтобы они работали лучше; нет, в глубине души она надеялась заслужить этим благоволение божье, чтобы бог сжалился над ней и вернул ей мужа, а дому – хозяина. Но особенно упрашивать гостей не пришлось: Айзик, хотя и был по горло сыт, не мог устоять от соблазна – от картошки валил пар, ломти свежего хлеба и простокваша так и просились в рот, и он съел еще тарелку.
Когда наконец гости насытились и отец прочел послеобеденную молитву, Нехама быстро убрала со стола.
Перевалило за полдень, но Шолом и Нехама все же решили поехать в Гончариху. Надо же было узнать про участь Танхума.
Айзик сразу после трапезы, не ожидая указаний хозяйки, приступил к работе. Нехаме не до того было: она собиралась с отцом в дорогу. Еще до их отъезда Айзик успел осмотреть стойла в хлеву и конюшне, выяснил, что и как нужно сделать. Да и Кейла старалась вовсю, занялась уборкой в доме.
Когда Нехама с отцом приехали поздно вечером домой, Айзик и Кейла уже лежали, примостившись в углу теплых сеней. Они еще не уснули и чутко прислушивались к тому, о чем Нехама говорила с отцом. Услышав плач и то, как Шолом вполголоса утешал дочь, они поняли, что хозяин еще не скоро вернется домой и что они, возможно, не один месяц смогут жить здесь в тепле и сытости. Сознание этого наполнило их сердца, хоть и греховной – как-никак счастье их зависело от чужой беды, – но сладкой радостью.
Рано утром, не дожидаясь пробуждения хозяйки, Айзик уже стал возиться в хлеву, а Кейла приготовила подойник и затопила печь.
– Заспалась я сегодня, – смущенно оправдывалась Нехама, когда та подала ей чистое ведро и перемытые кринки, чтобы перелить молоко.
– Разве это поздно? – отозвалась Кейла. – Я бы и коров подоила, да не знаю, что и где.
– Доить я буду сама. А вы только мне помогайте по дому, – определила Нехама обязанности старухи.
– Помогу, доченька, чем только смогу. И никакой труд не сочту тяжелым, лишь бы тебе было полегче, – заверила та Нехаму.
Когда Нехама, захватив ведра, вышла доить коров, она нашла во дворе и в хлеву полный порядок. Все сияло чистотой. Айзик везде подмел, подобрал каждую валявшуюся под ногами соломинку. В отгороженном для мякины углу все было прибрано, ящики с дертью, овсом и отрубями были тщательно закрыты.
«Старается парень, работяга, видать, порядок во всем любит», – мысленно похвалила Айзика Нехама.
Она поставила скамеечку подле стоявшей с краю буренки.
– Ну, как она, смирно стоит? Не брыкается? Может, помочь надо? – подошел с другого конца коровника Айзик.
– Спасибо. Я уж как-нибудь одна управлюсь, – отозвалась Нехама.
Но Айзика как будто кто-то приковал на месте. Он не отходил от коровы, поглаживая и успокаивая и без того смирное животное.
– Стой, стой, милая, спокойно. Скоро я сделаю тебе вкусную мешанку и отрубей положу вдосталь, – сказал он и вышел во двор.
Уже без «помощи» Айзика подоив остальных коров, Нехама вернулась в хату с полным подойником пенящегося молока. Кейла успела приготовить завтрак, и вошедший вскоре после Нехамы Айзик застал заботливо накрытый стол. Как и вечером, дымилась горячая картошка и стояли миски с простоквашей. Нехама пододвигала миски к нему поближе, ласково уговаривая:
– Ешь, Айзик, не стесняйся…
После завтрака заночевавший у дочери отец стал собираться в дорогу.
– Теперь ты уже не так одинока, дочка, – сказал он на прощанье. – А через недельку я еще наведаюсь к тебе.
– Приезжай, отец, поскорей, ты ведь знаешь, как я нуждаюсь в тебе! – крикнула Нехама, когда подвода тронулась.
Как ни тяжело было у нее на душе, когда она узнала об аресте Танхума, все-таки до вчерашнего дня еще теплилась надежда, что муж скоро вернется домой. А теперь, когда ей объявили, что Танхум осужден, тягостное чувство одиночества стало особенно острым.
«Хорошо, что отец привез Кейлу с Айзиком, что бы я без них делала? Как-никак они мне очень помогают по хозяйству, да и веселее, когда в доме есть живая душа», – думала Нехама.
Между тем осень вступала в свои права, становилось холоднее, из затянувших небо серых туч непрестанно моросил дождь, в степи разгуливал пронизывающий до костей сырой ветер. Все это нагоняло на Нехаму такую беспросветную тоску, что она порой бродила как неприкаянная, не находя себе места.
А Кейла с Айзиком, работая с рассвета и до позднего вечера, ни о чем не тревожились. Уставшая за день старуха сразу же после ужина заваливалась спать. Нехама же, стараясь отвлечься от тяжелых мыслей, допоздна беседовала с Айзиком. Вспоминая о своей юности, об общих знакомых, она почти забывала свое горе. Нехаме приятны были эти беседы, Айзику же льстило, что хозяйка разговаривает с ним, как с равным, нет-нет да и улыбнется ему ласково, за столом заботливо подложит кусок получше. Но, как и в былые годы, когда он заглядывался на Нехаму, он и теперь, возмужавший, сильный парень, порою смущался перед нею и краснел, как мальчишка.
Однажды Нехама спросила у него:
– Почему ты до сих пор не женился, Айзик?
– А кто пойдет за такого бедняка?
– Выбери себе невесту побогаче, с приданым – вот и станешь жить в достатке, хозяином, – посоветовала ему Нехама.
– Богатая невеста и жениха ищет богатого, с капиталом, а я что?… – возражал Айзик.
– Можно быть богатым, да несчастным, – с горечью отозвалась Нехама. – Главное в жизни – счастье, а его ни за какие деньги не купишь.
…Счастье? Только со слов других знал Айзик, что на свете есть счастливые люди, сам же никогда не знал счастья. Мать свою он смутно помнил: она умерла, когда он был еще несмышленышем. Отец привел в дом мачеху, которая невзлюбила сироту, била по всякому поводу и морила голодом. А отец редко бывал дома. Приедет в канун субботы или на праздники, навезет всякой всячины – муки, крупы, масла, а то и курицу или фрукты – и опять уедет. Только мало что перепадало из этого Айзику, разве что пока отец бывал дома. А потом мачеха прятала все от пасынка в чулан.