Нехаме это предложение понравилось. Из местных нанять некого, а Кейла с Айзиком будут, пожалуй, подходящими помощниками. Но просить отца прислать их сейчас казалось неудобным.

– Эх, вернулся бы Танхум, и мне никто не был бы нужен, – откликнулась она с тяжелым вздохом.

Нехама была еще молодой девушкой, когда умер отец Айзика Фроим. Она до сих пор помнит ненастный осенний день, похороны, душераздирающие вопли Кейлы и причитания других женщин, оплакивающих покойника и вспоминающих при этом свои беды, свое горе.

Стоя с матерью у ворот своего дома и видя, как везут покойника на кладбище, заплакала и Нехама. Через несколько дней она увидала уныло шагающего по грязной после дождя улице Айзика, почти утонувшего в рваном отцовском пиджаке и больших сапогах.

– Жаль бедняжку – остался круглым сиротой, – с состраданием покачала головой мать.

Эти картины детства четко всплыли в памяти Нехамы, когда отец заговорил об Айзике. Вспомнилось, как однажды отец нанял Айзика во время молотьбы, как застенчиво он улыбался, а в черных глазах загорался задорный огонек, когда он помогал ей, Нехаме, сгребать солому или мякину. Однако оставаться с ним с глазу на глаз не разрешала строгая мать: сплетен не оберешься, ославят, упаси бог, девушку. И сейчас этот зародыш чувства, которое она испытывала к юноше в те далекие дни, дал неожиданный росток в ее сердце.

«Такой ласковый, скромный, – подумала она с неожиданной для себя теплотой. – Значит, до сих пор бедствуют, на ноги встать не могут».

И вместе с жалостью к незадачливым землякам, что греха таить, почувствовала тайное удовольствие оттого, что они будут всецело зависеть от ее милостей.

В памяти Нехамы встали картины не такой уж далекой юности, лица парней, с которыми она иногда в праздничные дни прохаживалась по улице родного села. Нохим Козлин, Мотя Дивин, Шая Гибер – каждый из них сватался к ней, и совсем по-иному, может быть, сложилась бы ее судьба, если бы она вышла за кого-нибудь из них, и не пришлось бы ей пережить такое горе.

При этих разбередивших душу воспоминаниях Нехаме пуще прежнего захотелось, чтобы скорее приехал Айзик. Будет, по крайней мере, с кем вспомнить прошлое, поговорить об отцовском доме, о друзьях и знакомых, о своей безвозвратно ушедшей юности.

Вскоре после того, как уехал отец Нехамы, на проселке, который вел в соседний хутор, появилось несколько всадников. Они ехали не торопясь, то и дело оглядывая поле, будто искали кого-то. Напоив в пруду лошадей, они поскакали по направлению к Майоровке. Не прошло и получаса, как степь зачернела от множества всадников; поднимая густые облака пыли, они рассыпались во все стороны.

Первым увидел примчавшийся отряд Заве-Лейб.

– Ой, мать честная, сколько их!- закричал он.

– Что это ты раскричался? – спросил ненароком заглянувший к брату Рахмиэл.

– Разве не видишь? – И Заве-Лейб повернулся в сторону степи.

– Действительно, – поразился и Рахмиэл, – сколько их!… Ни дать ни взять муравейник!- И полез на крышу дома, чтобы выяснить, куда скачут всадники.

Старый Бер сердито накинулся на него:

– Слезай скорее, босяк, домишко развалишь.

Но Рахмиэл, не слушая, что говорит отец, восторженно воскликнул:

– Сюда скачут, сюда!

Заве-Лейбу тоже захотелось убедиться в этом, и он вслед за братом стал карабкаться на крышу. Но этого Бер уже не мог вытерпеть и ухватил сына за ногу.

– Счастье, что балки выдержали одного балбеса, так еще тебя там не хватало! – выходил из себя старик.

Как ни крепко вцепился он в ногу Заве-Лейба, тот, подстрекаемый любопытством, все же влез на крышу, но тут из дома высыпали дети с криком:

– Сюда едут! Они сюда едут!

Впереди на гнедом коне ехал командир отряда в кожаной куртке и буденовке с красной звездой. Широкая грудь его была перекрещена ремнями, на одном, слева, висела шашка, на другом, справа, – наган.

За командиром, чуть покачиваясь на усталых конях, во всю ширину улицы шел конный отряд. Загорелые, обветренные лица, выгоревшие от пота и солнца старые остроконечные буденовки – все говорило о длинных и трудных переходах.

– Ой, и лошадей же, лошадей сколько! – восторгался Заве-Лейб. – Вот бы мне одну, хоть самую захудалую!

Как зачарованный, Заве-Лейб стоял и считал, сколько тут может быть лошадей, но скоро сбился со счета.

– Наверно, их не меньше трехсот голов, – сказал он Рахмиэлу.

– А больше трехсот считать не умеешь? – отозвался тот. – По-моему, лошадей не меньше пятисот, а то и побольше будет.

– Ша, не мешайте считать, – погрозил сыновьям пальцем старый Бер, как видно тоже захваченный небывалым зрелищем такого скопления коней. – Эх, если бы всех этих коней да в плуги, сколько бы они вспахали! А их, бедных, гонят туда, где они и головы сложить могут. Глядите, сколько хромых, видать раненые.

– Конечно, – с трудом оторвав от лошадей глаза, сказал Заве-Лейб. – Очень их жалко, очень.

Старый Бер все считал и считал, пока не сбился со счета. Ему давно хотелось есть, но он крепился; В конце концов голод взял свое, и старик поплелся домой, за ним ушел и Рахмиэл. Умчались куда-то непоседы дети. Только Заве-Лейб все еще стоял у ворот, не в силах оторвать завороженного взгляда от коней.

Еще будучи ребенком, он радовался, видя чужих коней, вихрем несущихся по степи. Сердце его замирало, когда он слышал веселое ржание лошадей и приглушенный пылью цокот копыт. Став взрослым, он нанимался работать только конюхом, чтобы быть рядом с лошадьми, любовно гладить каждую по крупу, по спине, по шелковистой гриве. А тут столько лошадей! Сотни! Куда лежит их путь, не погибнут ли они в бою вместе со своими всадниками?…

И вот, когда Заве-Лейб стоял, любуясь волшебным зрелищем, к нему подъехал один из всадников. Поздоровавшись, он спросил, как бы угадав сокровенную мечту Заве-Лейба:

– Тебе нужна лошадь?

Заве-Лейб изумленно уставился на него.

– Почему ты меня об этом спрашиваешь? Разве ты мне ее дашь?

– Отвяжи-ка вот эту кобылу, – показал всадник на привязанную к его седлу лошадь.

Хотя слова всадника были яснее ясного, в голове Заве-Лейба не укладывалось, как это кавалерист ни с того ни с сего отдаст ему лошадь.

– Ну, чего стоишь столбом? Не хочешь брать лошадь, что ли? – спросил буденновец. – Правда, она очень изнурена, но отдохнет немного, и увидишь, какая это будет работяга, доволен будешь.

– А почему бы мне не хотеть? – робко протянув руку к лошади, сказал Заве-Лейб. – Хотел бы я видеть такого дурака, который отказался бы от лошади. Я только думаю…

– Чудак человек!- отвязывая кобылу, перебил его всадник. – Тогда бери скорей.

Заве-Лейб взял повод в руки и, оглядываясь во все стороны, будто опасаясь, что кто-нибудь отберет у него кобылу, повел ее во двор. Он был так ошарашен нежданно-негаданно свалившимся счастьем, что даже забыл попрощаться с буденновцем и поблагодарить его.

Измученная и истощенная лошадь едва передвигала ноги. Заве-Лейб подвел ее к своей хатке и, уже по-хозяйски оглядывая ее, закричал:

– Хевед, дети, у нас теперь есть лошадь, собственная лошадь!

– Откуда она взялась? Чего зря болтаешь? С ума сошел, что ли? – Хевед выбежала из дому, а за ней, как горох из стручка, высыпали детишки.

– Они… – Заве-Лейб показал в сторону проезжавшего отряда, – один кавалерист подарил мне лошадь.

– В самом деле? – пролепетала остолбеневшая от изумления Хевед.

Дети запрыгали от радости:

– У нас есть лошадь! У нас есть лошадь!

Старший, Мойшеле, побежал нарвать для нее сочной травы, Лейбеле вынес из дому кусок посыпанного солью хлеба и сунул лошади, а маленький Гершеле попытался было вскарабкаться на конягу, но Заве-Лейб тут же потянул его вниз за рубашонку:

– Лошадь и так едва жива, а ты еще вздумал лезть на нее!

Счастливый владелец кобылы бережно завел ее в сарай и запер дверь, чтобы, не дай бог, никто ее не сглазил.