Граненыч, успев немного успокоиться по дороге, с угрюмой физиономией молча скинул шубу в прихожей, прошел на кухоньку и сел за стол.
- Чаем напоишь, хозяин?
- Конечно, Митрофан, самовар только что вскипел. Тебе с мятой, с малиной, с кипреем, со смородиновым листом, с чабрецом?..
- Давай с мятой, — махнул рукой Граненыч и нервно потер руки. — Кстати, давно хотел тебя спросить, если не возражаешь…
- Да, спрашивай, — удивленно взглянул на друга хозяин библиотеки.
- Откуда ты всё это добро берешь? В библиотеке у тебя, вроде, трава не растет, на кухне до недавних пор книг твоих никаких не было, чтобы Путем Книги туда пройти…
- Долгая история, — заметно смутившись, опусти глаза тот.
- Ну, долгая, так долгая… — вздохнул князь Митроха, снова вспомнил о сегодняшнем совете и еще раз вздохнул — на этот раз более выразительно и по другому поводу, и его словно прорвало:
- Понимаю я их, бояр–то, по–человечески, что ни говори… Врага к себе домой своими руками пускать кому ж охота… Да только другого варианта ведь нет, Дионисий. Правильно ведь ты заметил: нам супротив них в чистом поле не выстоять. Один против пятерых, при неблагоприятном рельефе окружающей местности — где это слыхано! Пусть ты герой, и один трех положил, да четвертый и пятый тебя всё равно достанут!.. Да и мы про их войско ничего кроме того, что летучая женщина царицы Елены сказала, не знаем. Может, их еще больше! Или меньше… Вооружение у них какое? Конницы сколько? Тяжелой, легкой пехоты сколь? Припасов надолго ли запасено? Велик ли обоз? Есть ли осадные машины? Какие? Сколько? Даже если царь Симеон мой план одобрит, а не ихний, без разведки на врага идти — всё одно, что слепому драться, как говорил генералиссимус Карто–Бито, это же и царю понятно!..
- А если разведчиков послать?.. — нерешительно предложил свежий тактический ход Дионисий, захваченный рассуждениями Граненыча, позабыв про медленно остывающий в самоваре чай.
- Можно и послать. Но это ведь сколько дней пути туда, да пока они эту армию найдут, да если враг их не схватит, да пока обратно доберутся…
- М–да… — невесело подпер рукой подбородок библиотечный, и голубые глаза за толстыми стеклами его очков печально заморгали. — Так ведь еще и неизвестно, кто первый до Лукоморья доберется — они или супостаты…
- Вот и я о том же… — сам того не замечая, скопировал его позу Митроха и мрачно уставился на рукомойник в углу невидящим взглядом.
Тяжелая атмосфера, воцарившаяся на кухне, давила, словно небо, упавшее на землю.
Холодный чай был рассеянно разлит по чашкам и выпит без комментариев, печенья и аппетита, сухо тикали часы на стене, нарезая время на секунды, деловито возилась где–то под полом мышь, а они всё сидели и угрюмо смотрели куда–то в вечность.
И вдруг невеселое молчание было без предупреждения прервано Дионисием: он то ли вздохнул, то ли ахнул, глаза его широко распахнулись и застыли, а ладонь так печально подпиравшей подбородок еще секунду назад руки взмыла вверх и со всего маху шлепнула по столу.
Пустыми чашки и Граненыч подскочили одновременно.
- Ты чег…
- Я придумал!!! — радостно улыбаясь от уха до уха, вскричал библиотечный и со всей дури затарабанил маленькой ладошкой по столу.
На этот раз испугались только чашки: князь Грановитый оказался морально готов к такой нехарактерной форме проявления эмоций в своем испытанном друге.
- Что придумал–то? — только повторил он, надеясь, что смысл вопроса, наконец, дойдет до библиотечного, и он прекратит изъясняться странными жестами и начнет говорить на человеческом языке.
- Придумал, как вызнать всё про армию Костея, конечно!
- И как же?
- Надо попросить Кракова! — сияя как начищенный пятак, объявил хозяин библиотеки и победно воззрился на Митроху, будто ожидая оваций и криков «браво!».
К его удивлению, ни того, ни другого не последовало.
- Кого–кого?.. — было единственной реакцией Граненыча.
- А разве я никогда не упоминал Кракова?.. — растеряно захлопал ресницами Дионисий. — Ох, прошу прощения великодушно… Краков — это ворон. Обычно он относит мои рукописи в издательство, приносит авторские экземпляры и гонорар…
- А на что ты тратишь гонорар, ежели не секрет, конечно? — помимо воли полюбопытствовал Граненыч.
- Естественно, на книги! — довольно улыбнулся библиотечный и продолжил: — Надо пригласить Кракова, объяснить ему наше непростое положение, попросить отыскать армию царства Костей и всё про нее разузнать! Вообще–то, я его давненько не видел, даже мысли нехорошие в голову закрадываться начали уже было… Но вчера вечером он прилетел повидаться и сказал, что у него было сломано крыло, а теперь все в порядке, и он снова может летать!
- А он согласится? — апатия и уныние, словно осенние листья под напором урагана, слетели с благородного князя, и он загорелся новой идеей.
- Если попрошу я — то может быть…
- А чтобы наверняка?
- Чтобы наверняка, то должна попросить Обериха.
Кажется, это называется дежа–вю.
- Кто–кто?..
- Понимаешь, Митрофан, в жизни каждого человека… или представителя древнего народа, каков есть я… всегда существует одна женщина, — сбивчиво заговорил библиотечный, — которая, как бы тебе не было плохо и трудно, непременно поймет тебя, посочувствует от всей души, пожалеет, так, что на сердце станет тепло и радостно, как бурной весной… Она поможет, не прося ничего взамен, поддержит, даже не спрашивая, нужно ли тебе это, так как прочтет всё в твоих глазах, приласкает как солнышко в ненастье…И эта женщина…
- Да?..
- Эта женщина…
- Да?..
- Эта женщина — бабушка… — смущенно закончил панегирик любимой хозяин библиотеки.
- Твоя бабушка — дворовая?.. — нерешительно предположил Митроха после непродолжительного молчания, наполненного созерцанием. — Или как это называется у вас?..
- Моя бабушка — лешачиха, — с гордостью и нежностью ответил Дионисий, и глаза его под очками увлажнились.
Старая Обериха жила в самом дальнем уголке дворцового парка, там, где кончался тонкий налет цивилизации и начиналась настоящая глушь и дичь. Деревья и кусты, будто чуя защиту и заботу лешачихи, старались расти именно здесь, и среди них даже разворачивалась нешуточная конкуренция. Проигравшие экземпляры влачили жалкое существование, обрезаемые и подпиливаемые недрогнувшей рукой садовника по его или царской прихоти, в то время как преуспевшие в межвидовой борьбе образцы блаженствовали и процветали на неприступных для внешнего мира десяти сотках.
Не одно поколение садовников и их подручных, видя в существовании такого нетронутого уголка дикой природы личное и смертельно себе оскорбление, вооружались пилами, ножовками, топорами и ведрами с садовым варом и побелкой, и с отвагой и беспечностью невежества выступали в поход против Оберихиных палестин…
Назад возвращались немногие.
По крайней мере, в тот же день.
Остальных — без инструмента, шапок и сапог и большей части рассудка — как правило, случайно находили через неделю–другую, невменяемых, с шальными глазами и несвязными речами. Они, дрожа и пристукивая зубами, местами подвывая от пережитого ужаса, наперебой рассказывали, как столько дней подряд водил их по бурелому напрямик по тайге проклятый леший, а когда им ненавязчиво напоминали об истинном размере поросшего деревами участка, начинали безумно хохотать.
После таких происшествий неподдающийся облагораживанию медвежий угол, как прозвали его во дворце, несмотря на полное отсутствие в нем медведей, надолго оставляли в покое.
Пока не приходил на государеву службу новый садовник, и все не начиналось с самого начала…
Некоторые, особо суеверные, поговаривали, что заросли эти заколдованы, так как их не тронул даже пожар, который разразился одной засушливой летней ночью несколько лет назад по неизвестной причине и погубил одним махом весь так тщательно лелеемый сад подчистую. Ревущий огонь, пожравший и не подавившийся всей культурной растительностью, скамьями, беседками, статуями, садовым инвентарем, беспечно оставленным коротать ночь под звездами садовниками, и даже фонтанами, остановился у диких зарослей, словно налетел на железный занавес, нерешительно потоптался на месте и с пристыженными извинениями потух.