Александра задумалась. Интересно, а как оценивал Никита профессора?

— Скажите, — обратилась она к Жеке, — а Никита мог бы, скажем, ударить в спину?

Жека ничего не ответил.

14 глава

— Надо бы с этим Ли еще раз поговорить, — задумчиво протянула Александра.

— Чего еще ты хочешь от него добиться?

— Ты думаешь, с ним не о чем разговаривать? — усмехнулась Александра.

— Снаружи Лера — фатоват, внутри Валера — пустоват, — выдала ироничная Тома.

Проигнорировав ее иронию, философиня начала настаивать на необходимости поговорить с Валерием. Во время вечеринки у Дженис Александре так и не удалось пообщаться с ним поближе. А после его приключений с общажным призраком Валера был в страшных переживаниях — трясся мелкой дрожью, глаза бегали и т. д., - и поэтому недоступен для полноценного общения. Сейчас же он, как надеялась Александра, должен был уже прийти в себя и быть в состоянии без излишних эмоций, обстоятельно рассказать все, что он думает и по поводу странного бандита, и по поводу остальных случайностей и неприятностей.

— Снобоват Валера бедный, — выдала Тома очередной пассаж, но, видя укоризненный взгляд подруги, уже нормальным голосом сказала: — Ну, что ж, пойдем к красавчику.

"Красавчик" оказался у себя и "в себе": он успокоился, глаза уже не бегали лихорадочно, руки не тряслись. Подруги принесли ему в качестве повода своего визита книгу по стилистике и литературному редактированию (в премудростях которой якобы необходимо было помочь разобраться Александре), а также небольшой тортик.

Квартира Валерия была полна разных красивых вещей — от раскиданной одежды до вычурных тарелок, развешанных по стенам в бестолковом беспорядке. Пока Ли, таинственно щурясь под дымчатыми очками, говорил что-то о стилистике, Александра размышляла: "Интересно, как он умудряется всегда выглядеть как с иголочки, если хранит одежду не только в шкафу, но и на стульях, на полу, на холодильнике и даже рядом с кошачьей миской? Спору нет, кот у Ли замечательный — шикарный пушистый перс. И мисочка у него явно дорогая. Только вот идет ли это на пользу Валериной одежде?" Однако присмотревшись повнимательней, она заметила, что вся одежда у Валерия была темных немарких цветов и из немнущегося материала. Исключение составляли несколько ярких экземпляров, аккуратно висевших на плечиках на гвоздях, прибитых на стене под потолком.

Когда с вымышленными проблемами литературного редактирования было покончено, Валерий повел их на кухню пить чай. Посреди разговора об увиденном Валерием призраке, Александра спросила:

— Валера, а ты никого не подозреваешь?

— Ты о ком? — от удивления Валерино лицо удлинилось в области подбородка. — О призраке, что ли? Об этом несчастном создании из потустороннего мира, которое…

— Нет, о покушении на тебя того странного ночного бандита, — терпеливо пояснила Тома. — Ведь, вроде, у тебя ничего не украли?

— Не украли.

— Так зачем же тогда..?

— Ах, зачем… — Валерий надолго умолк.

— Ну? — уже менее терпеливо подтолкнула его Тома, но подавилась лимоном и закашлялась.

— Я думаю, была во всем этом какая-то… нерожденность.

— Чего? — от удивления только что откашлявшаяся после лимона Тома подавилась тортом, стала откашливаться по второму кругу и прикусила себе язык.

— Нерожденность.

— Какого именно рода?

— Ну, у бандита изначально был какой-то план, но потом ситуация изменилась, и он решил этот план переиграть. Так его изначальная идея и не родилась.

— А изменилась эта ситуация, конечно же, с твоей помощью? — с подозрением поинтересовалась Тома.

— Конечно же, — с достоинством ответил Ли. — Благодаря вовремя проявленной отваге и стойкости, а также прозорливости и самоотверженности…

— Слушай, Валер, — ожила Александра, — а вот из тех, кто присутствовал на зачете, когда убили Фрол Фролыча, ты, случайно, никого не подозреваешь?

Произнося эту фразу, она всеми силами старалась сделать вид, что спрашивает просто так, от нечего делать, а потому буквально сверлила взглядом картинку на стене. На картинке в сочных красках был изображен Варуна — индийский бог справедливости, восседающий на своем троне рядом с какой-то неопознанной древнеиндийской гражданкой.

— Да они-то тут при чем? Хотя… Мне не нравится этот Алексис, — протянул Валерий. — И не только в отношении того бандита, но и в отношении убийства профессора!

— Почему? — настороженно спросила Тома.

— Какой-то он… амикошонистый.

Александра улыбнулась очередному неологизму, а догадливая Тома спросила:

— Что, тебя тоже донимал? Небось, обидел чем?

— Ну, обижать себя я не позволю никому, — начал, было, Валерий, но вспомнил ситуацию с ночным раздеванием и продолжил уже менее высокопарно: — Любит он унижать людей почем зря. Ладно бы над этой пустышкой Лизой Гурицкой надсмехался, а то — надо мной!

Пока он обиженно высмаркивался свом маленьким, но симпатичным носиком в огромный, но симпатичный носовой платок, подруги многозначительно переглянулись.

— Ну, например, кичится он тем, что разбирается в рок-музыке. Ну и что? Я вот тоже попсу презираю. Но когда я ему об этом сказал — тогда, когда он меня после призрака до дому провожал — он как давай глаза закатывать: "Ах, как раз такие, как Вы, пишут книги-профанации на тему "Джим Моррисон после смерти": "Джим Моррисон шел по берегу моря", "Джим подошел ко мне", "Джим усмехнулся", "Джим меня понял", "Джим меня…" — тут Ли остановился, почему-то не желая поведать о том, что же там такое между ним и Джимом, согласно фантазиям Алексиса, произошло.

— Ах, — только и могла сказать Тома.

— Вот так, — назидательно откликнулся Валерий. — Так что, как видите, доверия этот товарищ не заслуживает.

Признаться, Александра не совсем поняла, каким образом рассказанный эпизод доказывает, что Алексис не заслуживает доверия в ситуации с убийством профессора, но манеры ехидного наркомана ей и самой не нравились, поэтому она приняла Валерину позицию. Сам же Валерий неожиданно замолчал и уставился в свою кружку с таким интересом, будто там плавал, как минимум, динозавр.

— Что с тобой? — еще более нетерпеливо, чем прежде, спросила Тома, предупредительно отодвигая от себя и тарелочку с тортом, и кружку с лимоном, подальше.

— У меня луна в стакане, — элегичным тоном произнес Ли.

— Ага, и облако в штанах, — тихо пробормотала Тома.

Ли не услышал ее бестактности. Он задумчиво помешивал чай ложечкой, очевидно, размышляя над нечаянной поэтичностью привычных предметов и явлений.

Тома недовольно нахмурилась. Ну, не любила она людей экзальтированных, напыщенных и Театральных. А любила естественных, простых и Настоящих. Тех, кто живет не в искусственно созданных конструкциях, а в реальном мире с реальными людьми.

Александра же неожиданно поняла, чем Философ отличается от Поэта: поймав поэтичный образ и эстетически насладившись им, в отличие от Валерия, она захотела еще и проанализировать, разложить на составляющие и сам образ, и собственное отношение к нему, и его возможное художественное воплощение и т. д., и т. п. Словом, ее сознание во многом тоже было поэтично-художественным, но, вдобавок к этому, еще и каким-то… структурно-классификаторским, что ли. Эдакое поэтико-табличное сознание.

— Послушай, Валера, — обратилась к нему Александра, — а о чем ты пишешь? Я имею в виду твое литературное творчество.

— Я о многом пишу…

— Ну, вот последнее твое произведение — о чем оно?

— Я, понимаете ли, детскими вещами не занимаюсь, игрушечные книжонки не клепаю. А пишу я серьезный роман о взрослых проблемах, — он многозначительно кивнул головой и слегка прикрыл глаза, наслаждаясь собственной крутостью.

Выражение его лица свидетельствовало о том, что Валерий безоговорочно отождествляет себя со всем тем лучшим, что есть в современной литературе. Возможно, именно подобные ощущения заставили в свое время Сальвадора Дали сказать: "Сюрреализм — это я!", а Жерара Филиппа на вопрос о том, как там поживает Париж, ответить подобным образом: "Париж — это я!".