Она подкараулила Лизу Гурицкую после занятий в университете. На Лизе на этот раз был облегающий белый плащ, чересчур обтягивающие брючки леопардового окраса и кофточка с потрясающим декольте. Демонстрировать, правда, в этом декольте было абсолютно нечего, но из-за вызывающего размера выреза взгляды окружающих застревали именно там. Что от них, очевидно, и требовалось.

Не слушая Александриных вопросов, Лиза, возбужденно подкудахтывая, рассказала ей все.

О том, как она пришла пьяная домой после вечеринки у своих одногруппников. О том, как повалилась на кровать, не раздеваясь и не заперев дверь, и заснула. О том, как посреди ночи ее вдруг схватили, накинули черный целлофановый пакет на голову и обвязали тело жестким холщовым мешком (соседка по комнате вот уже две недели гостит у родителей в другом городе, Лиза пока живет одна, и заступиться за нее было некому). О том, как ей брызнули в лицо чем-то резким и удручающе неприятным. И она, еще не успевшая проснуться, снова отключилась.

О том, как утром она очнулась почему-то на балконе соседнего общежития. Пакета на голове уже не было, но ноги и руки были крепко связаны поверх обтягивающего тело мешка, а во рту торчал носовой платок — совершенно неэстетичный, грубый и, кажется, в недавнем прошлом даже использованный по своему настоящему предназначению. О том, как, стараясь не глядеть на желтые пятна на этом платке и глупо перебирая онемевшими руками, она еле открыла балконную дверь. Как прыгала на связанных ногах по общажным лестницам. Как на встречу ей попался "этот мерзкий, гадкий, подлый Ли", который, вместо того, чтобы помочь несчастной девушке, почему-то бросил в нее тортом, от которого она едва увернулась, и кинулся прочь с истошными воплями.

Вот и все. А потом ей навстречу попался знакомый мальчик с исторического факультета, быстро развязал на ее руках-ногах веревки, вытащил дурацкий кляп, выбросил все это бандитское безобразие тут же у мусоропровода, и она упала в его объятия (мальчика объятья, а не мусоропровода). А потом… Ну, это уже, пожалуй, неважно… На этом месте Лиза захихикала так открыто, как будто приглашала порадоваться вместе с ней.

Александра послушно подняла на нее глаза, чтобы порадоваться, и вдруг выронила книжки, которые держала в руках.

— Что с тобой? — удивилась Лиза.

— Нет-нет, ничего, — пробормотала Александра. — Просто рассеянность такая — философическая.

Не могла же она сказать Лизе, что только что сделала досадное, неприятное открытие: рассказывая о покушении и связанных с ним ощущениях, Лиза… наслаждалась. Она наслаждалась собой, упивалась пикантностью и необычностью ситуации и собственным участием в ней.

Вот так и закончилась эта сказка. И спящая красавица осталась догнивать в своем хрустальном гробу, и принц ушел ни с чем. Ну, подумай сам: кому нужна баба с колтуном в волосах, в измятой одежде, за двести лет изъеденной молью, и запахом болотных лягушек изо рта?

Почему лягушек? А ты думаешь, ей, пока она спала, кто-то зубы чистил?

А ты спи, спи, сынок. Я тебе завтра другую сказку расскажу. О том, как волк после пятого козленка от булимии загнулся…

Валерий Ли довольно потер руки. Как это он раньше не подумал про Интернет? Великое дело! Сегодня же он…

15 глава

По ночам становилось все страшнее и страшнее. Она по-прежнему возводила немыслимые конструкции в качестве заграждений и по-прежнему испуганно соскакивала от каждого шороха. А уж шорохов в общаге хватало с лихвой. Где-то шумно бегали по лестницам, громко разговаривали, пили вино, включали музыку, смеялись… Приобретшая за четыре года студенчества иммунитет к общажному гаму, сейчас Александра во всем слышала угрозу. Перед глазами всплывали фотографии с пытками и дохлая кошка. Несколько раз ей приходила в голову мысль бросить дурацкое расследование. Но потом она вспоминала несчастную Элю и начинала укорять себя за трусость.

Ко всему прочему, нельзя было пожаловаться Анджею. Общались они, главным образом, через письма. А когда описываешь свою жизнь на бумаге, есть время тщательно обдумать каждое слово. Поэтому она сосредоточивала основное внимание на описании своих мытарств с зачеткой, работы над дипломом и т. д.

Другое дело — телефон. Тут уж Александре приходилось всеми силами не выдать своего состояния, говорить с Анджеем таким голосом, чтобы он ничего не заподозрил. И, однако же, с каждым телефонным звонком его тревога за Александру возрастала, и он каждый раз находил возможность спросить, что это с ней такое творится. И вот тут ей приходилось идти на извечные женские ухищрения: дескать, а не пытаешься ли ты меня ревновать и контролировать, ха-ха? Прием был нечестный, но действенный.

— Все подозрительно, все! — заявила Тома.

Они вдвоем прогуливались по Городскому скверу, наполненному разноцветно-праздничной осенней листвой, веселыми малышами и их по-воскресному расслабленными родителями. Размышлялось в этом сквере хорошо — как-то спокойно и уютно, даже воспоминания о дохлых кошках и китайских пытках стали немного притупленнее. "Ах, — подумала Александра, — вот если бы не выходить отсюда вообще, так и жить в этом скверике в спокойствии и приятстве".

— Не нравятся мне все эти покушения, — продолжила Тома. — Непонятные какие-то бандиты, странные. То им Лерик неясно зачем понадобился, то Лиза. Денег ни у кого из них не взяли, страшных секретов не выведывали, собирать компромат или работать на контрразведку не заставляли, — подумав, она добавила многозначительно: — И так далее.

— Хорошо…

— Ничего хорошего! — возразила Тома. — Ведь это еще не все.

— Что там у тебя еще? — кажется, Александре уже надоело удивляться тем неожиданным поворотам, в которых изгибался жизненный путь в последнее время.

— Ну, например… Слушай, Саш, ведь Ли — кореец?

— Так точно, — с военной выправкой отрапортовала Александра.

— А Корея находится рядом с Китаем.

— Какие глубокие познания в географии! — армейская выправка сменилась философской иронией. — Вы не зря учились в школе, мэм!

— Да ну тебя! — отмахнулась Тома. — Я хочу сказать, что у них там, в Китае, да и вообще в Азии, пытки очень даже в ходу. И не только как исторический факт. И не только теоретически. Это в принципе считается приемлемым, даже нормальным. Более того, они вообще возвели их в целое искусство.

— Но Ли такой смешной, — неуверенно пробормотала Александра; ей стало не по себе.

— Смешной-то он смешной, но генетику ничем не перебьешь, это уж ты мне как историку поверь, — с видом знатока отчеканила Тома.

В тот момент, когда Тома размышляла о Валерии и его генетике, мимо подружек прошли две девушки студенческого возраста. Одна говорила напевным голосом, каким обычно читают стихи Ахмадулиной или Цветаевой:

— Зябкая сырость, серая зыбкость…

— Неправильно! — перебивала ее спутница. — Вернее будет так: зыбкая серость, серая зыбкость!

— Да нет же! Сырая зябкость, зябкая сырость!

Тамара почувствовала, что мозговые извилины начинают крутиться в бешеном ритме, и над затылком, как над вскипающим чайником, вот-вот заклубится пар. Отчаянно пнув разлетевшиеся разноцветным веером листья под ногами, Тома сказала:

— Или вот кляп из-под Лизы. То есть после Лизы. Почему он оказался у Владимира? Откуда?

— Не знаю.

— А раз не знаешь, то иди и проверяй… Лизу.

— При чем тут Лиза??? Ведь она — пострадавшая! Вот и Валерий тому свидетель!

— А при том, что перед тем, как ты увидела Владимира с кляпом, который ему подбросили — якобы подбросили — в сумку, ты, по твоим словам, видела именно Лизу. В этом же университетском корпусе. И именно в это время, не раньше, не позже, — Тома с торжеством уставилась на подругу. — Тебя все это ни на какие подозрения не наводит?