- О-о-и...
Мы понимаем - это означает: "Вот они!" Идут по коридору под руку две девочки: одна розовая, как земляничное мороженое, другая - матово-смуглая.
- Хныкина и Фрей! - объясняет нам Меля, прожевав кусок. - А за ними наши дурынды...
В самом деле, за Хныкиной и Фрей идут, тоже под ручку, Оля Владимирова и Катя Мышкина. Они идут шаг в шаг, неотступно, за своими обожаемыми, не сводя восторженных глаз с их затылков.
- Это они так каждый день ходят? - удивляется Варя-Забелина.
- Каждый день и на всех переменах: на маленьких и на больших... Ничего не поделаешь, обожают! И вы выбирайте себе каждая кого-нибудь из старшеклассниц - и обожайте!
- Нет, - говорю я, - мне не хочется.
Оказывается, ни Варе не хочется, ни Мане, ни, конечно (за Маней вслед), Кате Кандауровой тоже не хочется!
- Ну почему? - удивляется Меля. - Почему? Вам это не нравится?
- Скука! - говорю я. - Если бы еще лицом к лицу с ними быть, разговаривать - ну, тогда бы еще куда ни шло...
- Да, "лицом к лицу"! - передразнивает Меля. - Что же, им ходить по коридору всю перемену задом, как раки пятятся? Или ты будешь задом наперед ходить?
- А ты сама почему никого не обожаешь? - спрашивает у Мели Варя Забелина.
- Так я же ж обожяю! - говорит Меля. - Я кушять обожаю! Чтоб спокойненько, не спеша, присесть где-нибудь и кушять свой завтрак.
Мы Мелю понимаем: обожательницам не до еды; сразу, как прозвонят на перемену, они мчатся сломя голову к тем классам, где учатся их обожаемые. А потом ходят за ними. Ходить вовсе не так просто. Надо это делать внимательно: обожаемые остановились и обожательницы тоже останавливаются. Надо ходить скромно, не лезть на глаза, ничего не говорить, но смотреть зорко: если у обожаемой упала книга, или платочек, или еще что-нибудь, надо молниеносно поднять и, застенчиво потупив глаза, подать. Какое уж тут "кушянье", когда все внимание сосредоточено на обожаемых!
- Шаг в шаг, шаг в шаг! - объясняет Меля. - Зашли обожяемые зачем-нибудь в свой класс, - стойте под дверью их класса и ждите, когда они опять выйдут. Зашли они в уборную, - и вы в уборную! Шьто же, мне любимое пирожьное в уборной есть?
Мы хохочем.
- А потом, - говорит Меля сурово, - надо ведь еще подарки делать! Цветочки, картинки, конфетки, - а ну их- к богу! Вы мою тетю знаете, видели?
- Знаем...- вспоминаем мы не без содрогания. - Видели!
- А можно с такой теткой подарки делать? Ну, это мы сами понимаем: нельзя. Вообще, в описании Мели, обожание - вещь не веселая, и нас это не прельщает.
- Вот учителей обожать легче! - продолжает Меля. - Это все делают... Ходить за учителем, который твой обожаемый, не надо. А если, например, сейчас будет урок твоего обожаемого учителя, - ты навязываешь ему ленточку на карандаш или на ручку, которые у него на столе лежат. И еще ты должна везде про него говорить: "Ах, ах, какой дивный дуся мой Федор Никитич Круглов!"
- Ну уж - Круглов! - возмущаемся мы хором.
- Не хотите Круглова - берите других, - спокойно отвечает Меля.
- Хорошо! Я нашла! - кричит Варя Забелина. - Я Виктора Михайловича обожать буду! Учителя рисования. Чудный старик!
- Ну вот... - огорчаюсь я. - Только я подумала про Виктора Михайловича, а уж ты его взяла!
- Давай пополам его обожать? - миролюбиво предлагает Варя.
- Можешь взять учителя чистописания, - подсказывает Меля.
- Нет, как же я буду его обожать, когда он на каждом уроке говорит про меня: "Что за почерк! Ужасный почерк!" А я вдруг его обожаю! Это будет вроде я к нему подлизываюсь.
- Можно обожать и не учителя, а учительницу. Дрыгалку хочешь? - дразнит меня Меля. - Колоду хочешь?
Я не хочу ни Дрыгалку, ни Колоду, ни даже учительницу танцевания Ольгу Дмитриевну.
- Ну, знаешь... - Меля разводит руками. - Ты просто капризуля, и все. Всех мы перебрали - никто тебе не нравится! Ну, хочешь, можно кого-нибудь из царей обожать - они в актовом зале висят. Одни - Александра Первого, другие - Николая Первого обожают.
Мы молчим. Я напряженно думаю. Ну кого бы, кого бы мне обожать? И вдруг с торжеством кричу:
- Нашла! Нашла! Я ксендза обожать буду!
В первую минуту все смотрят на меня, как на полоумную.
- Ксендза? Ксендза Олехновича? За что его обожать? Что ты, ксендза не видала?
Нет, видала. Даже близко видала - например, ксендза Недзвецкого. Но ксендз Недзвецкий красивый, высокий, изящный, а ксендз Олехнович (он преподает закон божий девочкам-католичкам) - старенький, облезлый, в нечищеной сутане. И голова продолговатая, бугристая, как перезрелый огурец. А нос у него сизый и вообще лицо бабье, похоже на Юзефино... Нет, кончено, решено: я буду обожать ксендза Олехновича! Поляков обижают - вот я буду ксендза обожать, тем более что за обожаемыми преподавателями не надо ходить по коридорам, не надо ничего им говорить. Просто скажешь кому-нибудь иногда: "Ксендз Олехнович - такой дуся!" - и все. Правда, сказать это про ксендза Олехновича очень трудно - все равно что сказать про старую метлу, что она красавица. Ну, как-нибудь...
Увы! Мое "обожание" ксендза Олехновича кончается в тот же день. Да еще при таких трагических обстоятельствах, что я этого вовек не забуду...
Третий урок - тот, после которого начинается большая перемена, - урок закона божия... Эти уроки всегда совместные для обоих отделений нашего класса - и для первого и для второго. Все православные девочки из обоих отделений собираются в первом отделении, и там со всеми ими одновременно занимается православный священник отец Соболевский. А все католички - из обоих отделений - собираются у нас, во втором отделении, и со всеми ими вместе занимается ксендз Олехнович. В нашем классе есть еще несколько так называемых "инославных" девочек: одна немка-лютеранка, две татарки-магометанки и две еврейки - Маня Фепгель и я. Всех нас сажают в нашем втором отделении на последнюю скамейку, и мы присутствуем на уроке ксендза Олехновича. Нам велят сидеть очень тихо; мы можем читать, писать, повторять уроки, но, боже сохрани, нельзя шалить!
Мы не знаем, конечно, что в этом навязанном ксендзу присутствии девочек, посторонних его религии и его национальности, есть, несомненно, что-то оскорбительное для него.
Ведь вот на урок православного закона божия нас не сажают! Не хотят обижать священника отца Соболевского. А за что же обижать старенького ксендза?
Ксендзу, наверно, обидно в его уроке все - от начала до конца. Во-первых, он должен преподавать не на родном языке, а по-русски. Говорит он по-русски плохо - может бить, он делает это даже нарочно. "А, вы заставляете меня учить польских детей на чужом языке? Так вот же вам: ДАвид схОвау камень и пОшел битися з тым ГолиАтэм", - это значит: Давид спрятал камень и вышел на бой с Голиафом.
Наверно, обижает ксендза и то, что на его уроке сидит пять "инославных" девочек. Неужели нельзя было оставить его с одними девочками-католичками, а нас посадить на этот час куда-нибудь в другом месте? И ксендз Олехнович "мой дуся ксендз"! - явно оскорблен этим. Он старается не смотреть в нашу сторону, но его сизый нос становится каким-то негодующе-фиолетовым.
Нас, пятерых "инославных", это тоже очень смущает и стесняет. Мы стараемся сидеть тихо, как мыши, мы не шепчемся, не переговариваемся мученье, а не урок! За короткий срок я, кажется, выучила лица моих "инославных" подруг наизусть, до последней черточки. Вот красотка татарка Сонечка Тальковская - самая хорошенькая девочка из всего нашего класса (это Лида Карцева говорит, а Лида понимает, кто хорошенький, а кто нет!); у Сонечки смугло-палевое личико, прелестный носик и такие лукавые, чуть косо разрезанные глазки, как угольки! Другая татарка (в институте надо говорить "магометанка"), Зина Кричинская, по виду ничем не напоминает о своем татарском происхождении. Она блондинка со светлыми волосами, с таким нежно-розовым лицом, как прозрачное брюшко новорожденного щеночка. О ее восточном происхождении говорит только разрез ее глаз, слегка, очень отдаленно, монгольский. Зину Кричинскую я люблю с первого дня - это удивительно милая, тихая девочка, очень добрая и хорошая.