Амдурский - сборщик членских взносов в благотворительные общества. Сегодня эти слова, может быть, уже совсем непонятны. В Советской стране нет частной благотворительности. Государство воспитывает сирот в детских домах, призревает стариков, учит детей и юношество в школах и университетах, лечит больных... А как это было во время моего детства, пусть об этом расскажет сам Амдурский - так, как он рассказал это когда-то мне:

- Понимаете, Шашенька, есть которые богатые (Амдурский произносит "бугатые") и которые бедные... Так об тех, которые богатые, пусть у нас с вами голова не болит, - им и без нас хорошо! А вот бедные... Умер бедняк, остались сиротки - куда им деваться? По улицам ходить, босыми ногами по снегу, копейки выпрашивать? Надо бы приют для них, - так государства этого не хочет, у нее, у государствы, за сирот сердце не болит. Государства - она только о богатых думает: как бы этим бедненьким богатым получше жилось! Еще: живет бедный человек, работает, как последняя скотина, а когда он заболеет, никому до него и дела нет! Хочет - пусть выздоравливает, а не хочет, так нехай помирает... А прожил бедный человек до старости, всю силу из него работа выпила-высосала, куда ему деваться? Дети бедняков не учатся государства для них школ не открыла и не откроет, ей на бедных детей наплевать..

Амдурский бережно снимает с колен свою удивительную шляпу и перекладывает ее на стоящий рядом стул:

- Ну, что с ней делать, с этой государствой? Надо на нее тоже наплевать, ничего от нее не ждать, а самим сложиться, кто сколько может, и открыть свои больницы, приюты, богадельни, школы...

Я хлопаю в ладоши:

- Очень хорошо!

- Да, хорошо, но трудно как! - Амдурский горестно качает головой.Каждый человек платит, сколько может, в благотворительные общества: один платит аж двенадцать рублей в год, другой платит по десять копеек в месяц. И с этих денег мы имеем два госпиталя, - ваш папаша, дай бог ему здоровья, работает в обоих и денег за это не берет. Имеем богадельню, - ваш дедушка там попечитель, тоже задарма много работает! Имеем "дешевую столовую", - за несколько копеек дают там бедняку тарелку супу с хлебом, кашу. Имеем приюты, имеем школы, только, ох, мало школ!.. Все - на эти деньги, что люди платят в благотворительные общества! Но нужно же, чтоб кто-нибудь обходил жертвователей и собирал с них взносы, - нет? Ну, так вот: я - такой сборщик! Я, Амдурский! И сколько нас таких - это же просто не сосчитать: ведь у русских - свои благотворительные общества, у поляков - свои, у немцев свои...

Я, Шашенька, - продолжает Амдурский, - не стремляюсь к богатству, пусть оно пропадет! Но я стремляюсь делать хорошее дело. Я получаю за свою работу несколько рублей в месяц - и живу на это с женой, с детьми. Мой средний сын Рувим скоро уже будет наборщиком - он учится в типографии. Живем себе, и хлеба хватает... почти хватает... - поправляется он. - Если посмотреть на меня вот так, не подумавши, конечно, у меня просто райская жизня! Целый день я на воздухе - гуляю из дома в дом. Люди меня - не буду грешить! - уважают ужасно. Я прихожу в дома, и везде говорят: "А, это Амдурский!" Правда, в иных домах это говорят зеленым голосом: "А, это Амдурский. Подумайте, он еще не околел, старая кляча!"

Амдурский умолкает. Я понимаю, что он уже исчерпал передо мной перечень всех радостей, какими дарит его "райская жизня": целый день на воздухе, люди уважают. Хотя, правда, иные выражают это уважение "зеленым голосом"...

- А что у вас в жизни плохо, господин Амдурский?

- Что у меня в жизни плохо? - переспрашивает он. - Например, ноги... Прежде они не уставали, теперь устают. А ходить... ой, сколько Амдурскому надо ходить! Банкир Шамбедал, например, - ловите его с его взносом на благотворительность! - То его нет дома, то у него дома голова болит, то он, извините, ванну принимает... Он, правда, дает на приют ба-а-альшие деньги шесть рублей в год! - Амдурский даже присвистывает от уважения к этой сумме.- Но вот сколько раз я его просил: "Господин Шамбедал! Имейте жалость к человеку: уплатите сразу хоть за три месяца - один рубль пятьдесят копеек, - чтоб мне не бегать за вашим полтинником каждый месяц!.."

- А он не согласился?

- У-у-у! Он такой шум поднял, - я думал, он пупок сорвет от крика! "Вы мне надоели! Вы не понимаете, что такое деньги!" Я ему говорю: "Господин Шамбедал! Не тот понимает, что такое деньги, у кого их много, а вот именно тот, у кого их вовсе нету... И, господин Шамбедал, я же не на себя прошу! Это же на приют! Это для сироток!" Так знаете, что он мне ответил, этот грубиян? Он мне ответил: "Подумаешь? Что от моего полтинника у ваших сирот вырастут новые папы и мамы?" Вот что он мне сказал, умник этот!.. А вы спрашиваете, что у меня плохо! И, знаете, у русских есть, например, купец Платонов - богатый ужасно! Так когда к нему приходит русский сборщик - на русскую благотворительность, - так этот сборщик сидит по часу в передней и ждет, пока господин купец Платонов кончит молиться и бить поклоны перед иконами!

Разговор наш прерывает мама. Она приносит Амдурскому свой взнос на приют и еще какой-то пакет, завернутый в газету, и торжественно вручает ему.

- А что это такое? - робко спрашивает Амдурский.

- Разверните! - говорит мама.

Амдурский развертывает пакет так, словно он боится, что там живая змея. А там оказывается шляпа, старая папина шляпа.

- Это вам, Амдурский. Вместо вашего вороньего гнезда. Ходите франтом!

Амдурский приходит в невероятное волнение. Он то хватается за шляпу "ай-яй-яй, что за шляпа!" - то жмет мамину руку, то мою, то снова любуется шляпой.

- Да вы наденьте, примерьте! - смеется мама.

Наконец Амдурский надевает шляпу... И тут же в буквальном смысле слова исчезает из наших глаз! У папы голова очень большая, - и печеная репка Амдурского уходит в нее по самые плечи. Настоящая шапка-невидимка, как в сказках.

- Чудная шляпа...- бормочет Амдурский. - Просто хоть банкиру Шамбедалу в ней ходить. Только, понимаете, семейная... Всей семьей в нее влезать!.. Стойте, стойте, я, кажется, что-то придумал! У вас найдется какая-нито тряпка, чтоб не жалко было? Найдется?

Через несколько минут Амдурский обертывает голову в несколько слоев тряпкой, его крохотная голова становится гораздо больше, круглее.

- Как тыква! - радуется Амдурский. - Просто, я вам скажу, как тыква!

После этой операции папина шляпа становится уже почти впору. Поглядев на себя в зеркало, Амдурский расцветает, как круглый желтый подсолнечник. Он что-то бессвязно бормочет - он не находит слов благодарности.

- Гамбурский! (Так Юзефа зовет Амдурского.) Ходи ко мне до кухни, - чаю дам!

Я не иду за Амдурским на кухню, чтоб не стеснять его во время еды. Да я знаю наизусть, как это произойдет. Юзефа даст Амдурскому чаю и сахару и несколько ломтей хлеба, намазанных маслом. Амдурский выпьет чай, а сахар и бутерброды аккуратно завернет в бумагу.

- Внукам моим, - объяснит он, словно извиняясь. - Сахар, масло, - они это видят не часто...

В-это время приходит дядя Мирон и сразу начинает ворчать:

- Ну конечно, никто не готов, никто не одет... Жди вас тут до вечера!

И вот мы - мама, Мирон и я - идем в "Детский рай". Вот где дети цепенеют от восторга! Куклы таращат глаза и улыбаются, игрушечные лошадки покачиваются на закругленных полозках, скакалки висят связками, как бублики или сушки, - но меня все это уже не волнует. Зато в книжном отделе просто разбегаются глаза! И эту взяла бы, и ту... нет, третья лучше, а тут продавщица подает толстую книгу, на переплете которой напечатано: "Чарльз Диккенс. "Домби и сын"... Вот она, книга, о которой я давно мечтаю! Дядя Мирон покупает книгу, и мы уходим. Переплет книги чуть режет под мышкой, но мне приятно чувствовать, что это сокровище здесь, со мной. Я иду по улице и мысленно, ликуя, говорю в такт: "Домби! Домби! Домби! "Детский рай"! "Детский рай"! "Детский рай"! Домби, Домби, Домби, Дом!"