Монах осторожно повернулся и покосился в угол.

Та, что лежала на ворохе зимних одежд, уже не была Комати. Лицо округлилось, лоб прикрывала густеющая на глазах жесткая челка. Таяли сверкающие одеяния, достойные государыни, и лишь серебряными точками светились в воздухе обрывки узоров призрачной парчи.

Норико сцепила на груди руки, как будто стараясь удержать и прижать к себе нечто ускользающее.

Бэнкей обвел взором хижину. Он хотел еще раз увидеть госпожу кошку.

Но кошки уже не было.

Тогда он вышел из хижины и притворил за собой дверь.

Рядом как-то сразу оказался Остронос. Бэнкей отвернулся от тэнгу, не желая слушать его шуточек. А подшутить тут было над чем - отягощенный обетом целомудрия монах проводит чуть ли не всю ночь наедине с женщиной...

Но Остронос молчал. Он только время от времени пожимал широкими плечами и чуть разводил руки-крылья с веерами из серых перьев. Очевидно, тэнгу прекрасно понимал, что такое - плохо.

Бэнкей мрачно покосился на него. И побрел прочь.

Тэнгу бесшумно шагал рядом. Плечи их были вровень, кисти рук на ходу соприкасались.

Бэнкей остановился. Он еще мог вернуться. Мог позвать... Остановился и тэнгу. Он молча стоял рядом, чуть наклонив голову набок, с легкой и совершенно не обидной для монаха полуулыбкой. Бэнкей поднял голову вокруг на ветвях расселись большие черные вороны... люди-вороны?.. Чего-то ему было невыносимо жаль - возможно, даже самого себя, хотя Бэнкей вовеки никому бы в этом не признался.

- Тэнгу, тэнгу, восемь тэнгу, а со мною - девять тэнгу... - вдруг негромко пропел Остронос. Похоже, он ждал, что Бэнкей подхватит немудреную песенку.

Монах остолбенел. Такого странного утешения он не ждал.

- Тэнгу, тэнгу, восемь тэнгу, а со мною - девять тэнгу, - снова, уже чуточку громче, упрямо пропел Остронос. - Если дождик не пойдет, будем до утра плясать!

И, хотя его мощные крылья были опущены, Бэнкею почудилось, будто крепкая рука легла на плечо.

Бэнкей выпрямился. Что, в самом деле, за нытье он тут устроил!

- Тэнгу, тэнгу, девять тэнгу, а со мною - десять тэнгу! - так же тихо, но вполне уверенно пропел монах. - Если тигр не придет, будем до утра плясать!

- Если тигр не придет, будем до утра плясать! - подхватил Остронос и действительно сорвался в пляс. Он подпрыгивал, хлопая себя концами крыльев по коленям, поворачиваясь с поклонами вправо и влево, пока Бэнкей не усмехнулся.

Так они и пошли вместе: один, в драной рясе, клочковатом оплечье-кэса и стоптанных варадзи, - широким размеренным шагом опытного ходока; другой, в длинном черном одеянии из плотно прилегающих перьев, вприпрыжку, разлаписто шлепая по коленям серыми веерами.

Так они и ушли, а вороны снялись с веток и полетели следом.

* * *

Когда Бэнкей умирал, вокруг собрались молодые монахи. Они разбирались в искусстве боя и врачевания, но никто не знал, как извлечь из широкой груди обломанную стрелу.

Старенький настоятель горного монастыря тоже был рядом - его принесли на руках два юных послушника. Он все больше дремал, но когда просыпался поражал всех внезапной и пронзительной мудростью. Сколько ему было лет никто уже не помнил.

Настоятеля усадили рядом с Бэнкеем, но он, похоже, смутно понимал, что за человек лежит на окровавленной циновке.

Когда стало ясно, что жить Бэнкею осталось считаные мгновения, в помещении вдруг появилась небольшая кошка счастливой трехцветной масти. Она проскользнула между монахами и прыгнула умирающему на грудь.

Кто-то из молодых монахов взмахнул рукой, отгоняя ее, но кошка сразу же легла, прижалась всем тельцем к Бэнкею, и в полной тишине раздалось мерное мурлыканье.

Бэнкей приоткрыл глаза и еле заметно улыбнулся.

- Убрать ее? - спросил тот, кто стоял ближе к изголовью.

- Не надо, - вдруг вполне ясным голосом отвечал настоятель. - Не трогайте их. Пусть умрут вместе.

Так и случилось.

Рига

1996