Расчет Агриппины Федоровны был верен. Геннадия мало трогали всегдашние упреки учителей и товарищей, что он не считается с коллективом. На это он обычно отвечал своей любимой поговоркой: «С меня – как с гуся вода». Теперь же он понял, что значит не посчитаться с коллективом. Он шел позади всех и старался не смотреть на товарищей, не замечать, как им тяжело тащиться с вещами в палящий зной. Но в этот злосчастный день он невольно замечал все: и злые глаза Стаси на красном потном лице, ее прихрамывание то на левую, то на правую ногу, и усталую походку нагруженного вещами Чернилина, и мрачный вид Феди Новикова. Сафронов не замечал только своей усталости, он был поглощен своими мыслями. Стыд и раскаяние мучили его.

На крутом повороте дороги Сафронов потерял из виду товарищей. Он прошел несколько шагов и увидел Стрелову. Она сидела на траве около дороги и тряпкой завязывала ногу.

Сафронов остановился возле Елены. Та подняла голову и взглянула прямо в глаза Геннадию. Взгляды их встретились на один миг, и Сафронову стало теплее на душе. В черных бархатных глазах Елены не было ни неприязни, ни упрека.

– Давай я. – Он стал на колени и, несмотря на протесты Елены, стал забинтовывать ей ногу.

Она смотрела на него с изумлением.

– Теперь попробуй надеть сандалий, – сказал он, вставая.

Она надела сандалий, сделала несколько шагов и остановилась.

– Не могу, больно.

– Ну, сними тогда, иди так, – участливо посоветовал Сафронов.

«Виноват во всем я, – с раскаянием подумал он, – почему же она не ругает меня, как Стася? Лучше бы ругала».

Они молча медленно пошли рядом.

– Ты прости меня, Лена, – сказал он. – Ведь это из-за меня все.

– А ты скажи это всем, а не мне одной.

– Я не хочу всем, я хочу только тебе, – упрямо сказал Сафронов. Но он кривил душой. В этот момент не только сказать, но крикнуть на весь лес хотелось ему: «Ребята, простите меня. Больше ничего подобного не случится со мною».

Елена внимательно посмотрела на Сафронова.

– И отчего ты такой…

– Такой черствый эгоист? – вопросительно добавил он.

– Да, такой эгоист.

– Почему я такой? – горячо подхватил Сафронов. В этот момент ему вспомнился монолог Печорина из «Княжны Мэри», и он заговорил о себе почти теми же словами.

Он говорил о том, что вырос без родителей, что его никто не любил и он тоже не научился любить. Он рос одиноким и привык думать только о себе.

Елена опустила голову, чтобы скрыть лукавую улыбку. Ей очень хотелось в тон Сафронову процитировать из Лермонтова: «Да, такова была моя участь с самого детства. Все читали на моем лице признаки дурных свойств, которых не было; но их предполагали, и они родились…»

Она с трудом сдержалась и слушала Сафронова молча. Но когда он кончил, Елена поступила совсем не так, как лермонтовская княжна Мэри.

– Я тоже сирота, Сафронов, – сказала она. – Меня тоже никто не любит… – Она вдруг вспомнила семью Сверчковшх и добавила: – Не любит так, как обычно родители любят своих детей. Мне иногда кажется, что все это ты нарочно делаешь, что в самом деле ты совсем другой, гораздо лучше… Правда это?

Елена живо обернулась, и снова взгляд ее глаз встретился со взглядом Сафронова, и опять ему стало тепло, легко и захотелось говорить правду. Он опустил голову и сказал:

– Не знаю, лучше ли я на самом деле, но во мне живут два человека: один для самого себя, другой для других.

– Лучше, конечно, лучше, – живо отозвалась Елена. – Ты брось напускать на себя. Ты от этого только проигрываешь. Вот и сейчас – оставь Печорина и будь самим собою.

Сафронов покраснел и ничего не сказал. Он заметил, что впереди идущие остановились и поджидают его и Елену, непрерывно размахивая руками и ветками. Места здесь были низкие, болотистые, и вместе с солнцем появились тучи мошек. Невозможно было спокойно стоять – мошка лезла в глаза, в уши, в нос, попадала за платье.

– Где вы пропали? – спросила Агриппина Федоровна, внимательно присматриваясь к Сафронову и Стреловой.

– Я ногу натерла, – сказала Елена. – Видите? – Она с улыбкой показала на свои ноги – одну в сандалии, другую босую, повязанную тряпкой. – А кроме того, мы разговаривали.

– Агриппина Федоровна, – капризно сказала Стася, – как хотите, но я больше идти не могу. Идти в такой зной бесчеловечно. У меня больное сердце. Я ни за что не выдержу.

– Ну что же, нас никто не гонит. Привал, друзья мои! Пусть жар схлынет. – И Фадеева свернула с дороги в сторону.

– Непроливашечка, дорогой, курево, мошки заели! – умоляюще сказала Стася.

И ради таких теплых слов Чернилин готов был разжечь не только курево, но и запалить сотни костров. Он притащил сырых хвойных веток, и через минуту Стася, закрыв лицо руками, стояла в клубах дыма.

– Ой, как хорошо, как хорошо! – говорила она.

А Чернилин проворно подкладывал в огонь сырые, потрескивающие ветки.

Не успели разместиться на отдых, как послышался голос Феди:

– Эй, сюда, сюда! Отличное купание!

Он выскочил из кустов мокрый, в красных трусах, жестами приглашая к себе. Мальчики дружно ринулись к нему. Сафронов тоже сделал движение по направлению к кустам, но остановился. Он очень любил купаться, да и кто бы сейчас отказался от такого удовольствия. Но он удержался и продолжал стоять под палящими лучами солнца.

– Федя! Для нас найди хорошее местечко! – кричала Вера, второпях отыскивая в чемодане купальный костюм.

Федя на минуту скрылся, затем в кустах снова мелькнули красные трусы.

– Идите! Есть!

Агриппина Федоровна схватила свой купальный костюм и со смехом, как девочка, помчалась к реке вперегонки с Верой. В этот момент она забыла, что она учительница. Вокруг были родные места, сотни раз исхоженные в детстве, и она снова почувствовала себя юной.

На бегу Вера оглянулась и со смехом крикнула:

– Сафронов! Карауль вещи!

Он ничего не ответил и сел в тень, под дерево. Впервые за все шестнадцать лет он почувствовал томительное одиночество. Сафронов лег на траву ничком, с трудом сдерживая слезы. Он не знал, сколько времени пролежал так.

Вдруг он почувствовал легкое прикосновение кого-то к плечу. Над ним наклонилась Елена. С ее длинной мокрой косы на руку Геннадия падали холодные капли воды.

– Гена, ты что? – спросила Елена.

Сафронов быстро поднялся. Елена увидела, что он не плачет, как это ей показалось вначале. Она одна из всех ребят не чувствовала неприязни к Сафронову. Ей было жаль его. Он рос сиротой, и этим Елена объясняла его замкнутость, эгоизм и самоуверенность. По собственному опыту она знала, что значит в детстве потерять родителей…

– Гена, все забыли вчерашнее, – желая утешить Сафронова, сказала Елена.

В самом деле, все были в отличном расположении духа. Вдали звучал смех Стаси и Агриппины Федоровны, слышались веселые крики Чернилина и Новикова, плеск воды, отчаянный визг Веры, видимо только что осмелившейся окунуться в реку.

– Забыли? Такое не забывается. Уж я-то этого не забыл и не скоро забуду, – убежденно сказал Сафронов.

Он хотел сказать что-то еще, но внимание его и Елены привлек громкий голос Агриппины Федоровны.

– Видите гору за этим полем? Вглядитесь внимательно на ладонь правее ее… Видите?

– Строения? – послышался голос Стаси.

– Это колхоз «Искра», – сказала Агриппина Федоровна.

– Ребята! «Искра»! – радостно закричал Новиков.

Послышались всплески воды – видимо, на радостях Федя бросился в реку и поплыл.

– Ура! «Искра»! – поддержали его остальные, и вода закипела, забурлила от ног и рук купальщиков.

Сафронов заслонил глаза от солнца ладонью и стал вглядываться в гору. Елена тоже повернула лицо в ту сторону. Она увидела маленькие серые дома.

– «Искра»! – воскликнул Сафронов. – Я очень рад!

Елена посмотрела на него. Она поняла, что он радовался не за себя, а за всех.