Глава четырнадцатая

От станции до колхоза «Искра» было еще шестьдесят километров. Агриппина Федоровна решила этот путь с кружком совершить на машине. Со станции она позвонила в «Искру», и, несмотря на разгар сенокоса, председатель колхоза пообещал ей вечером выслать машину. По телефону же она договорилась с шофером ждать его за станцией возле леса.

Они остановились в распадке, на берегу речки Курмы, пообедали и разбрелись по лесу. Девочки и мальчики собирали еще не созревшую малину и уверяли, что она необычайно вкусна.

Агриппина Федоровна никуда не пошла. Она сидела на разостланном на траве, между мешков и корзинок, пальто и, ничего не делая, наслаждалась прохладой и чудесным воздухом. Возле нее лежал ворох белых грибов – молодых крепышей, в коричневых шапочках, с толстыми ножками. Их, неизвестно зачем, притащила в подоле Елена и высыпала к ногам Агриппины Федоровны. Теперь Елена бродила в зарослях берегов Курмы. По заказу Стаси на взгорье Вера пела романс «Выхожу один я на дорогу», и ее небольшой, но приятный голос звучал здесь как-то особенно сильно. Внизу, у реки, ее заслушалась Агриппина Федоровна, а на горе остановился мальчик-пастух и стоял недвижимо.

По лесу за Стасей по следам ходил Чернилин. Со Стасей он всегда был непривычно молчалив. Она обращалась с ним, как с младшим, ласково и снисходительно. Чернилину это было обидно, но он терпел и молчал.

– Анастасия Павловна, – почтительно говорил он, добавляя в ее букет желтые лилии, – видела ли ты когда-нибудь, как цветет папоротник?

– Не ври, Непроливашка, папоротник не цветет, – наклоняясь и срывая ягоду, равнодушно отозвалась Стася, взглядом все время следя за идущими впереди Федей и Сафроновым.

Чернилин не спорил и грустно смотрел на Стасю. Он видел, что ей нисколько не интересно быть с ним и думает она все время о чем-то своем.

С запада из-за горизонта поднялись темные тучи. Они закрыли солнце, и сразу же в лесу стало мрачно, а с реки потянуло холодом. Вечер еще не наступил, и до условленного часа сбора на Курме оставалось много времени, но все стали собираться вокруг Агриппины Федоровны.

Первой пришла Елена с венком на голове. Она принесла небольшой букет болотных лилий.

– Вот какой ценой! – смеялась она, показывая до пояса мокрое серенькое платье и отяжелевшие от влаги сандалии.

Следом за ней явился Новиков. Он был в смешных клетчатых, явно больших ему брюках, в синей майке. Кожа на его лице покраснела, от укуса овода нос вспух, плечи были обожжены солнцем. Он совсем не походил на себя.

Елена увидела его, всплеснула руками и залилась веселым смехом. Из леса выскочил Чернилин в венке из ромашек, сплетенном Стасей. Он посмотрел на Федю и заявил, что это укус пчелы и опухоль будет распространяться.

– Да это овод, а не пчела, – отмахнулся от него Новиков.

Но Чернилин обрадовался случаю и начал с азартом спорить.

«И надо же было именно тут укусить! – думал Федя, прикладывая к носу мокрый платок и посматривая на гору, туда, где в зелени мелькал красный сарафан Стаси. – Хоть бы она задержалась!»

– Больно? – осведомилась Елена.

– Конечно! А ты смеешься…

Федя залюбовался Стреловой.

– Русалка, – сказал он не без зависти.

Он изучил перед зеркалом свое лицо и считал себя много хуже, чем был на самом деле. Он не учитывал одного: природа не наградила его красотой, но зато щедро отпустила такие качества, как ум и способности к наукам. И это чувствовалось по его живым, проницательным глазам, по крутому умному лбу, по его манере говорить, по всему его облику.

Точно назло Феде, вскоре явилась Стася, шумная и веселая.

– А! Федя! – насмешливо сказала она. – Как же ты похорошел!

– Тебе явно на пользу деревенский воздух! – со смехом поддержала ее Вера. Она тоже украсила свою голову венком из белых ромашек и в руках держала букет.

Чернилин разостлал большой брезентовый плащ, и все уселись на него. Вскоре солнце прорвалось сквозь тучу и повисло на пылающем небе мохнатым шаром, касаясь горизонта.

– День будет ясным, но ветреным, – предсказал Федя.

– Почему, Федор Ильич? – настороженно, с явным желанием поспорить, спросил Чернилин.

– Потому что небо на западе чистое и красное, – ответил Федя.

– Это не признак, – с азартом возразил Чернилин.

Федя улегся прямо на траву, на спину, закинул за голову руки и примиряющим тоном сказал:

– Конечно, это не признак.

Чернилину пришлось замолчать. Он вздохнул с сожалением и улегся на траву рядом с Новиковым. Через минуту он уже вскочил и уселся на разостланный плащ около Веры.

– Анастасия Павловна, садись, – обратился он к Стасе, уступая ей край плаща.

Стася молча села, оглядываясь по сторонам. Одна она заметила отсутствие Сафронова.

Солнце опускалось ниже и ниже, и вскоре видно было только небольшой край его.

– Вечереет, – сказала Агриппина Федоровна и обратилась к Чернилину: – Боря, разведите костер.

Чернилин с готовностью вскочил и, довольный тем, что окончилось невыносимое для него безделье, энергично принялся хлопотать вокруг костра.

– Что-то машина задерживается, – продолжала Агриппина Федоровна, – может, и ночевать здесь придется.

– Ночевать! – радостно вскричала Елена. – Очень хорошо! Я буду спать вот на этом дереве, как первобытный человек! – И она поспешно подбежала к столетней развесистой сосне и, раскинув руки, обняла ее могучий ствол.

На крепких ветвях сосны действительно можно было удобно устроиться на ночь.

– Я у костра!

– Я тоже на дереве!

– Я на берегу! – зашумели ребята.

Всем очень понравилась мысль Агриппины Федоровны о ночевке в лесу.

Но только лишь успел Чернилин разжечь костер и проворные язычки пламени заплясали в трескучей сухой хвое, как послышался гул машины и из-за горы, в облаках пыли, весело вылетел новенький грузовичок.

Увидев костер, шофер затормозил, и машина остановилась. Из кабины выскочил высокий человек в брезентовом плаще, в коричневых сапогах и направился к костру.

Ребята, только что радовавшиеся возможности ночевать в лесу, теперь так же бурно обрадовались появлению машины и высокого человека, идущего прямо к ним. Все повскакали с мест и внимательно смотрели то на незнакомца, то на Агриппину Федоровну, которая быстро встала и с улыбкой на раскрасневшемся лице, заранее протягивая руку, шла навстречу незнакомцу.

– Агриппина Федоровна! Милая! – не доходя до нее, взволнованно заговорил приехавший. – Я услышал, что ты едешь в родные края и не удержался, решил сам встретить. Целых восемь лет не виделись, а?

Он на ходу снял фуражку, подошел к Фадеевой и обеими руками пожал ее протянутую руку, потом быстрым взглядом окинул подростков, с любопытством смотрящих на него во все глаза, и, не надевая фуражки, с улыбкой отрекомендовался:

– Григорий Максимович Цветаев, агроном и парторг колхоза «Искра». – И, снова поворачиваясь к Агриппине Федоровне и рассматривая ее, заговорил: – Не изменилась, ничуточки не изменилась, разве только постарше стала.

– Постарела! – засмеялась Агриппина Федоровна.

– Именно постарше! И так же все в цветнике! – Он показал рукой на мальчиков и девочек. – А у нас все по-новому, не узнаешь. Школа там же, только на вид совсем другая стала. Ну, да посмотришь сама. Поехали? – перебил он сам себя.

– Поехали! – ответила Фадеева и направилась к вещам.

Ребята с оживленными возгласами, толкая друг друга, кинулись за своими пожитками.

– Все в сборе? – поднимая с земли пальто, спросила Агриппина Федоровна.

– Все! – ответил Чернилин.

Стася беспокойно оглянулась и нерешительно сказала:

– Сафронова нет.

– Сафронова нет! – подхватил Новиков.

– Ну, покричите его. Одну минутку подожди, – обратилась она к Григорию Максимовичу.

– Сафронов! – крикнула Вера во весь голос.

– Геннадий Петрович! – протяжно закричал, точно заплакал, Чернилин.

И все засмеялись.