Глава двенадцатая

Стася пришла к Феде немного раньше, чем обещала. Двери были не заперты, и она вошла, никем не замеченная. Она спросила: «Можно?» – но никто не отозвался, хотя из комнаты доносились голоса. Тогда Стася разделась, повесила на гвоздь пальто, уселась на табуретку и с трудом принялась стягивать с ног резиновые сапожки.

Из комнаты доносился разговор Феди с матерью. Стася старалась раздеваться как можно медленнее и тише, чтобы дольше и лучше слышать его.

– Меня смущает только одно, – говорил Федя, – что тебе без меня будет очень трудно. Кто тебе принесет воды, уголь, кто помои вытащит…

– Да что я, Федюшка, ребенок, что ли, или безрукая какая? – возражала Василина Михайловна.

Стася поняла, что речь идет о поездке Феди с литературным кружком Дворца пионеров.

– Отстать от товарищей тебе никак не годится, да и в деревне, может, пользу принесете, – продолжала Василина Михайловна.

«А мои папа с мамой не хотят, чтобы я ехала только потому, что там нужно работать», – подумала Стася. Правда, и сама-то она думала о предстоящей поездке без удовольствия.

– А заодно и отдохнешь, – продолжала Василина Михайловна. – На сеновале поспишь, парного молочка попьешь, свежим воздухом подышишь. Нет, Федюшка, обязательно поезжай…

Послышались шаги. Стася поспешно вскочила. В прихожую вошла Василина Михайловна.

– А, Стася! – приветливо сказала она. – А мы тебя давно поджидаем. Без тебя решили не завтракать.

– Спасибо, Василина Михайловна, – сказала Стася, – я уже кушала.

В дверях появился Федя. Смеясь и протягивая руку Стасе, он сказал:

– Ну, еще раз покушаешь. Ты же сама говоришь, что любишь поесть.

Стася вошла в комнату. Она, как и все Федины товарищи, любила бывать у Новиковых. Здесь ей было хорошо, просто, спокойно. Василина Михайловна принялась хлопотать у стола и в кухне, Федя вышел по каким-то домашним делам, а Стася перелистывала первую попавшуюся ей в руки книжку и думала.

…Когда она бывала у Сверчковых, ей казалось, что у них все так хорошо потому, что это очень культурная и обеспеченная семья. Она даже не раз, смеясь, говорила Вере, что ее мама по утрам, наверное, читает книгу педагога Макаренко для родителей, чтобы не ошибаться в воспитании детей. Но почему так хорошо, просто, ясно у Новиковых? Федина мать малограмотная женщина, и вряд ли она читает такие книги.

Стасины размышления перебила Василина Михайловна.

– Федюшка день и ночь занимается, – сказала она, останавливаясь перед Стасей и бережно, с каким-то благоговением складывая разбросанные по столу книги в одну стопку. – По домашности я его часто отрываю, а то бы он еще лучше учился. Вот школу на будущий год кончит, на учителя пойдет учиться… Хорошее дело учителем быть, полезное. А ты, Стасенька, после школы что делать думаешь?

– Я? – Стася вспомнила разговор с Федей о кинозвездах и нерешительно сказала: – Я еще не знаю.

Эту фразу ее услышал Федя, и глаза его засветились радостью. Он поставил около печки ведро с углем, тут же бросил охапку мелко наколотых дров и вышел в кухню вымыть руки.

«Он не стесняется все это делать при мне, так же как и Вера стирать, – про себя отметила Стася. – А я?..»

И ей вспомнилось, как однажды у матери заболела нога и Стасе пришлось идти на базар. Она шла по мясному ряду с авоськой, наполненной покупками, в простеньком материном платке, и в этот момент встретила Сафронова. Стася готова была от стыда провалиться сквозь землю.

Сейчас она смеялась над своим смущением. Она на базаре покупала мясо, ну и что же? Раз люди едят мясо, они его и покупают… «Умнеть, что ли, начала я?» – подумала Стася и улыбнулась.

После завтрака Федя и Стася сели заниматься. Как и в первый раз, занятия шли интересно. Оба были довольны. Федя с удовлетворением заметил, что Стася не так уж мало читала, только она прочитывала и откладывала книгу, мысленно не возвращаясь к ней больше. А Федя читал по-другому. Он рассуждал с товарищами, с матерью, с учителями о прочитанной книге, спорил, думал о ней и в записную книжку вносил свои мысли, вызванные поступками героев книги, писал, что ему понравилось и что он считает ненужным в книге, записывал афоризмы.

Федя прочитал Стасе свои записи, и она сказала ему со своей обычной непосредственностью:

– А я и не представляла, что можно так по-серьезному читать книги. Я тоже куплю себе записную книжку и буду записывать свое мнение о книгах.

Они занимались подряд несколько часов. Стася взглянула на золотые часы на руке и воскликнула:

– Ты совсем меня замучить решил, Федя!

Федя улыбнулся:

– Учитель увлекся! Молодой, неопытный!

А про себя подумал: «И кажется, увлекся не только уроком, но и ученицей».

Он пошел провожать Стасю. Был первый по-настоящему весенний день. Грело и золотило улицы солнце, пели в садах птицы, улицы полны были возбуждения: сновали машины, смеялись девушки, заводские протяжные гудки сотрясали прозрачный воздух.

И Стасе от всего этого так было хорошо, так радостно, что она не слышала под собой ног, будто не шла, а летела.

Глава тринадцатая

Школа! Милая школа! С каким глубоким, светлым чувством через много лет будете вспоминать о ней вы, шумливые, непоседливые подростки! Вспоминать яркие, неповторимые дни, проведенные в стенах школы. И только тогда, когда школа станет дорогим воспоминанием, вы, уже умудренные опытом жизни, поймете то, чего не понимали в школьные годы. Только тогда вы оцените строгость и требовательность нелюбимых учителей, которым подчас даете вы обидные прозвища. И многие из вас пожалеют, что так мало брали от наук, которым самоотверженно учили вас ваши учителя. Каким высоким и благородным покажется вам тогда труд учителя, воспитавшего вас! Если когда-нибудь, возвратившись в родной город, доведется вам увидеть идущего по другой стороне вашего старого учителя, уже седого, сгорбленного, с трепетом в сердце перебежите вы через дорогу, удивитесь, что он узнает вас, удивитесь его все еще молодому блеску глаз, потому что учитель и в шестьдесят пять лет молод сердцем!

Школа! Милая школа! Какое торжественное, почти святое чувство испытаете вы потом, когда-нибудь, через много лет, если случится вам во время уроков пройти по притихшим коридорам, остановиться у дверей класса, прислушаться к мерному голосу учителя, постукиванию мела о доску. С трепетом вы услышите жизнерадостный голос звонка. Он ворвется вам в самое сердце родным, забытым звоном… Может быть, он вызовет даже слезы на ваших глазах, и не стыдитесь их – слезы эти не от малодушия. В них обычная человеческая грусть о юности и о том, что пройденного не возвратить никогда…

…В один из майских дней восьмиклассницы держали экзамен по литературе. В первой тройке учениц, вызванных к столу, были Стася Ночка и Елена Стрелова. Елена вышла спокойно, уверенной рукой взяла со стола билет.

– Двенадцатый, – сказала она Агриппине Федоровне.

Стася долго возилась около своей парты, отцепляя юбку от гвоздика, вылезшего из парты, и, не справившись с этой задачей, нервно выдрала клочок старенького платья, которое она не сняла в день экзаменов. По старой ученической примете, платье это приносило удачу.

Тяжело дыша, точно она только что одним махом взбежала на крутую лестницу, Стася вышла к столу Агриппины Федоровны.

– Второй, – сказала она, развертывая взятый со стола билет, и села на свободную первую парту у окна.

В этот день восьмой «Б» был празднично разукрашен. На окнах висели только что выстиранные и выглаженные шторки, на подоконниках в горшках, обернутых белой бумагой, стояли цветущие левкои. На красном полотнище во всю стену висел лозунг: «Сдадим экзамены на четыре и пять!»

Сегодня особенно праздничным выглядел стол Агриппины Федоровны. На него была постлана глянцевая бумага цвета слоновой кости, и в хрустальной вазочке стояли полевые цветы.