– Из тех самых, – с заметной гордостью ответил князь.

– А это наши односельчане, – продолжал Федор Алексеевич, указывая на Ваню и Веру.

– Односельчане? Простите, любопытствую – откуда же вы?

– Сибиряки.

– В наше время из сел не помышляли ездить за границу, – торопливо глотая слова и нарочито картавя, говорил он. – Ничего не скажешь, растет Россия. Мы хоть и эмигранты, но все равно гордимся успехами своей родины. Вот Юрий Гагарин, например! Да уж не из нашего ли он рода?

– Он сын рабочего… – невольно усмехнулся Сибирцев.

– Ну, теперь в России все рабочие, – с такой же усмешкой отозвался Гагарин. – А по крови, возможно, из князей. Здесь упорно говорят об этом…

– Здесь иначе говорить и не могут… Наш Юрий Гагарин из простого народа! – В голосе Федора Алексеевича прозвучал металл.

Для Вани это было словно сигналом.

– Какое же право вы имеете, князь Гагарин, называть Россию родиной? Вы изменили ей! – тихо сказал он, бледнея.

Гагарин выпрямился, с изумлением поглядел на Ваню.

– Вы, молодой человек, мало еще на свете прожили и мало думали для того, чтобы рассуждать о больших жизненных поворотах, о социальных проблемах. Вы еще с чужого голоса поете.

– Извините, мы спешим, – холодно перебил его Федор Алексеевич. Он поклонился Гагарину и торопливо пошел к выходу. Все поспешили за ним.

На обратном пути молчали. Но когда в вестибюле гостиницы переводчица пожелала покойной ночи и удалилась, Федор Алексеевич повел всех в свой номер и строго отчитал Ваню.

– Друг мой, ты здесь не пропагандируй! – сказал он. – Князя Гагарина не перевоспитаешь и на родину его не вернешь. Да и нужен ли он нам, такой соотечественник…

– Интересно, бывают ли в этой изумительной стране дожди? – сказала Вера, распахивая утром окно. – Погляди, Саша, какое голубое небо!

Саша вскочила с постели и в одной рубашке, босая, с растрепанными волосами подбежала к подруге.

– Нет, это удивительно, – сказала она. – Небо такое же, как у нас. И люди такие же. Смотри, вон идут девушка и парень, держатся за руки… Видишь, как они смеются? А вон тетка тащит в сумке продукты. Все одинаковое. А живем по-разному…

– А вон, посмотри, Сашенька, – перебила подругу Вера, – вот тут что-то не одинаковое. Смотри – мальчик. Ему не больше двенадцати. Это, конечно, «наемный мальчик». Что же он тащит на подносе?

– Завтрак! – воскликнула Саша. – Вон из той траттории, что на углу, возле дома. – И она показала пальцем на столики и стулья, расположенные прямо на тротуаре.

А мальчик проворно, мелкими плавными шажками пробежал мимо гостиницы, ловко удерживая поднос на пальцах правой руки.

Они могли так без конца висеть на подоконнике и разглядывать жизнь итальянцев, но внизу их ждали к завтраку.

Минну в этот день вызвали по каким-то срочным делам, и это было кстати. Хотелось посмотреть город одним.

Остановили таксиста. Он знал английский язык и, почувствовав, что Елена Николаевна владеет этим языком плохо, спросил, из какой страны его пассажиры. Узнав, что они русские, резко затормозил и, горячо жестикулируя, заговорил быстро-быстро, пересыпая английскую речь итальянскими словами.

– Он состоит в Коммунистической партии, – с трудом поняла Елена Николаевна.

Итальянец полез в карман и с гордостью показал свой партийный билет.

Ваня попросил Елену Николаевну узнать у шофера, не знает ли он кого-либо из бывших партизан.

Итальянец отрицательно покачал головой, но через минуту вспомнил, что такой знакомый у него есть.

– Слесарь, – сказал он. – Живет в городке безработных.

Елена Николаевна осторожно осведомилась, может ли он отвезти их в городок безработных. Шофер согласился, но не сразу и не без колебаний.

Он вел машину, не переставая разговаривать с Еленой Николаевной и поставив зеркало так, чтобы видеть пассажиров на заднем сиденье.

– Товарищ водитель предлагает вам разговаривать по-французски или по-немецки, – с улыбкой обернулась Елена Николаевна. – Он удивлен, что вы не знаете ни одного языка, кроме родного.

– А мы итальянский изучаем! – воскликнула Вера. – Вот, пожалуйста, считаем до пяти.

И все хором стали считать:

– Уна.

– Ду́э.

– Тре.

– Куа́тра.

– Чи́нкуэ.

Итальянец смеялся. Автомобиль, маленький и вместительный, бежал по улицам Рима мимо старинных домов, памятников и фонтанов.

– Ди Треви! – сказал водитель. – Остановить машину?

Конечно. Разве можно было проехать мимо, не бросив в фонтан монету?

Фонтан примыкал к старинному дому с четырехугольными колоннами и полукруглой аркой посредине. В пенистом потоке воды дикие кони, сдерживаемые нагими людьми, мчали колесницу, похожую на огромную раскрытую раковину. Колесницей управлял человек. Фонтан был прекрасен. По обычаю приезжих, каждый бросил в воду монету, чтобы когда-нибудь снова вернуться в Рим. Об этом обычае рассказала Минна в незабываемую ночную поездку по Риму на извозчике.

Ехали долго. Давно уже остались позади красивые дома, фонтаны и храмы. Не то площади, не то пустыри отгораживали шумный, веселый Рим от грустного и тихого городка безработных. Вот показались жилища, которые трудно было назвать домами. Они стояли, близко прижавшись друг к другу, жалкие, низкие, похожие на собачьи конуры, сооруженные из кусков фанеры, картона, ржавых железных листов и даже из обломка крыла самолета. Возле этих жилищ людей не было видно. Даже итальянское небо, ласковое и голубое, казалось здесь хмурым. Даже солнце, казалось, обделяло этих людей своим светом.

Шофер повел машину медленнее, но свернуть на улицу городка безработных в этом месте не смог, потому что на углу маячила внушительная фигура полицейского. Попытка шофера показать русским не веселый, поющий Рим с дворцами, фонтанами и магазинами, заваленными товарами, которые некому покупать, а Рим с печальными конурами безработных могла бы кончиться неприятностью и для итальянца и для гостей.

– Им предлагают поселиться в новых кварталах, – сказал шофер, сворачивая в переулок, чтобы все же как-нибудь проскочить в городок безработных, – но они не хотят. Их насильно переселяют в новые дома: подъезжают машины и увозят…

– Почему же они не хотят?

– Потому что в Италии квартиры очень дороги. Нечем за них платить.

Шофер высунул голову в окно, огляделся, поддал газу и въехал в городок безработных.

Вблизи это зрелище было еще страшнее. На полуразвалившемся заборе, около которого остановилась машина, было что-то написано черной краской и стрелка показывала влево.

– Что здесь написано? – спросил Федор Алексеевич.

– Написано, что ячейка Коммунистической партии находится там, – ответил шофер, показывая на угловую лачугу, и вдруг, стащив с головы берет, приветливо кому-то замахал.

Низко склонясь, чтобы пролезть в дверь, из лачуги вышел итальянец средних лет, широкоплечий и высокий, с огромными, сильными ручищами, которым, казалось, было невозможно и дня оставаться без дела. Но невозможное здесь становилось возможным. Это был тот самый слесарь, о котором говорил шофер.

Показались еще несколько мужчин и женщин. Вначале они лишь осторожно прислушивались к разговору. Но шофер представил иностранцев, и жители городка оживились.

Все же общего разговора не получилось. С трудом выяснили, что русского воина не было в том партизанском отряде, в котором сражался итальянец. С итальянского шофер пытался переводить на английский, а Елена Николаевна с английского – на русский. Оба переводчика оказались неквалифицированными, и беседа закончилась тем, что все рассмеялись и замолчали.

Худенький подросток со смышленым и, может быть, слишком серьезным для своего возраста лицом залез на крышу ближней лачуги. Он то поглядывал с любопытством на русских, то всматривался в даль, затеняя ладонью глаза от солнца. И вот в тот момент, когда оба переводчика убедились, что у них ничего не выходит, с крыши послышался свист.