– Пинии! – в голос воскликнули девушки, вспоминая эти деревья по книгам.

– А какие холмы! Какие пади! Какие пинии! – восторгалась Саша. – Нет, ты посмотри, посмотри, Вера, какая прелесть!

Наконец поезд замедлил ход и остановился.

– Рома, – по-итальянски сказала Минна. – Рим, – перевела она по-русски.

Не торопясь вышли из вагона. И первое, что почувствовали, – теплый, душноватый утренний воздух.

– Вчера в Риме было сорок, – заметила Минна.

– Сибиряков этим не удивите, – улыбнулась Елена Николаевна. – У нас летом тоже очень жарко.

Остановились в гостинице «Виктория». Отдыхать не хотелось, но у Елены Николаевны разболелась голова, а Минна ждала телефонного разговора с Венецией. Прогулку по Риму отложили до вечера.

Федор Алексеевич уступил настойчивым просьбам своих учеников и отпустил их погулять. Бродили возле длинного, не очень высокого здания гостиницы: здесь была густая тень и жара не чувствовалась. Толстый швейцар несколько раз с приветливой улыбкой что-то объяснял, но они не поняли. Ваня вытащил из кармана русско-итальянский разговорник, но и после этого беседа не получилась.

Около гостиницы стоял изящный черный автомобиль с открытым капотом. Шофер – мужчина средних лет, в синем берете – копался в моторе, то и дело прислушиваясь к разговору русских.

Вот он закончил работу, вытер руки, закрыл капот, с веселой улыбкой дождался, когда молодежь поравнялась с ним, и спросил на плохом русском языке:

– Русские? Я немного знал говорить русски.

– А вы кто? – спросил Ваня.

– Француз.

– Это ваш автомобиль?

– Нет, хозяин.

Француз вынул пачку сигарет и протянул Ване.

– Я не курю.

– Сувенир.

Ваня взял сигареты и поблагодарил. Он смущенно пошарил в кармане, там ничего не оказалось. Отдарить было нечем. Вера достала из сумочки рубль и протянула французу.

– Русские деньги, – сказала она.

– Русски деньги, – повторил шофер и, вдруг оглянувшись на двери гостиницы, поспешно и немного растерянно сунул рубль в нагрудный карман.

Из гостиницы вышли мужчина и женщина. Мужчина старый, обрюзгший, в белом костюме и светлом берете. Женщина, которую он бережно вел под руку, была молода и хороша собой. Ее черноволосую голову украшала высокая шляпка из кружев, белое платье открывало нежные плечи и спину почти до пояса. На стройных ногах дамы поблескивали золотые босоножки, и, несмотря на жару, на руках были надеты прозрачные перчатки почти до локтя.

Чета французов проследовала мимо русских, не удостоив их взглядом. Шофер приветливо кивнул головой, и машина медленно завернула за угол.

– В такую жару – и в перчатках! – покачала головой Вера.

– Красиво, наверно, поэтому, – без осуждения сказала Саша. – Сквозь перчатки проглядывает кожа, получается очень нежный цвет, он подходит к платью и к золотой обуви. Со сцены это было бы очень эффектно!

– Вот именно – со сцены! – согласилась Вера.

Вскоре внимание молодежи привлекли девочки, проходящие мимо. Видимо, ученицы. На взгляд им казалось лет по четырнадцать-пятнадцать. Девочки были одеты в одинаковые легкие розовые платья и розовые шляпки. Они шли, окружая монахиню в черном одеянии, в замысловатом черном же головном уборе с белой накрахмаленной отделкой. Группа поравнялась с русскими и прошла мимо. Но в памяти осталось: розовые платьица, чистые, как сама юность, приглушенное веселое щебетание, тихий смех, сияющие молодостью глаза, веселые улыбки – и грешное лицо монахини с хитрым, шныряющим взглядом и подтянутыми тонкими губами.

– Ну и ну! – развел руками Ваня. – Ворона среди цветов.

– Какое лицо! – покачала головой Саша и, выпрямившись, прошлась суетливой походкой монахини, откинув голову и поджав губы.

Ваня и Вера весело рассмеялись. И вдруг за спиной у них послышались звучные аплодисменты. Это швейцар, только что проводивший взглядом монашку, увидев, как изобразила ее русская девушка, аплодировал и смеялся до слез.

Вечером вышли на улицы Рима. Было очень светло, почти как днем. Горели надписи на зданиях, светились витрины магазинов, фонари и окна домов. Всюду звучали смех и песни.

– Итальянцы – веселый народ, – заметил Федор Алексеевич.

– И очень приветливый! – сказала Елена Николаевна.

Минна благодарно улыбнулась. Она предложила взять извозчика и поехать осматривать город.

Биржа извозчиков находилась на другой стороне улицы. Долго стояли, выжидая, когда пройдут машины. Но они шли и шли – вперед и назад. Казалось, весь Рим вместе с бегущей, гаснущей и вспыхивающей иллюминацией, с лавинами машин и веселыми толпами людей неудержимо мчался куда-то.

Минна подошла к полицейскому, попросила его помочь иностранцам перейти улицу. Полицейский остановил движение, и русские, а за ними следом и римляне торопливо пошли на другую сторону под нетерпеливыми взглядами водителей.

«Полицейский», «биржа», «извозчики»! Все эти названия из истории, из воспоминаний стариков, живших в иную эпоху, казались странными. Сибиряки с живым интересом разглядывали полицейского, который головным убором и широким поясом напоминал русского пожарника. А потом с таким же любопытством глядели на откормленных лошадей с султанами на головах.

В высоком старинном экипаже с большими колесами на рессорах они проехали могучий парк, в темной глубине которого сквозь деревья просвечивал старый замок.

– Это вилла Боргезе, – сказала Минна.

Извозчик неторопливо провез иностранцев вдоль высоких гранитных берегов Тибра. Вскоре в темноте показался Колизей, подсвеченный снизу прожекторами.

Остановили извозчика и подошли к Колизею. В темноте римской ночи отчетливо был виден круглый контур огромного сооружения с пустыми зияющими окнами, с колоннами, кое-где еще сохранившимися, но в большинстве своем разрушенными временем.

Стараясь неслышно ступать, молча вошли в Колизей. Тишина, полумрак и прохлада царила здесь. Пахнуло вековым, могильным холодом. Внизу лежала отлично сохранившаяся арена, отгороженная от зрительного зала высокой каменной стеной. Мрачно и грозно возвышались, хоть и осыпавшиеся, ложи.

Долго бродили между изъеденных веками каменных сидений, вполголоса делились впечатлениями.

– Саша, прочти Лермонтова «Умирающий гладиатор». Ты же помнишь это стихотворение, – попросила Елена Николаевна.

Саша встала около каменной стены, отгораживающей арену от зрительного зала, помолчала немного и начала читать:

Казалось, годы уходят назад. Гул голосов заполняет Колизей. В ложе возлежит император, окруженный римской знатью. А на ступенях – римляне, жаждущие крови и зрелищ.

продолжает Саша, неожиданно снижая голос почти до шепота.

К Саше подходит неизвестный старик – высокий, худой. Саша еще издали замечает его и, смущенно опустив голову, замолкает.

– Простите, ради бога! – на чистом русском языке говорит незнакомец. – Услышав русскую речь, я не мог пройти мимо. Насколько я помню, это стихи Михаила Лермонтова… в таком прелестном исполнении.

– А вы – русский? – изумилась Саша. Ей почему-то казалось невероятным встретить в Италии русского.

– Был русским. А теперь сам не пойму кто, – грустно и вместе с тем явно рисуясь ответил незнакомец. – Декламировали вы изящно, я уж разбираюсь! – Он повернулся к Сашиным спутникам, выпрямился, щелкнул каблуками. – Князь Гагарин!

– Сибирцева, – изумленно и даже растерянно отозвалась Елена Николаевна.

– Тоже Сибирцев, – сказал Федор Алексеевич. – Из тех Гагариных?