– А все же мы с тобой, Леночка, счастливые люди, – сказал он. – Думала ли ты когда-нибудь оказаться в Италии, плавать в гондолах по каналам Венеции, любоваться площадью Святого Марка? А ребята? – продолжал Федор Алексеевич. – Вот уж повезло так повезло! Просто невероятно!

– Как и во всем, тут есть оборотная сторона. Они проехали почти всю нашу страну, побывали в Москве, из окна вагона видели Польшу, почти всю Австрию. И вот теперь в Италии… Не покажется ли после всего этого жизнь в Коршуне им скучной?..

Но Федор Алексеевич успокоил жену. Италия Италией, а Коршун Коршуном. Это все совершенно разное. Вера и Ваня вне Коршуна себя не представляют. Саша – другое дело. Она, наоборот, в будущем не представляет себя в Коршуне. Она и до этой поездки в мечтах всегда была горожанкой.

– И посмотри, Леночка, как она реагирует на все, что видит вокруг!..

Саша действительно воспринимала все острее своих товарищей. До глубокой ночи она не могла заснуть, вспоминала все путешествие, начиная с того момента, когда «Ермак» развернулся у пристани села Покровского и, нагоняя на берег пенистые волны и все увеличивая скорость, пошел вверх по течению.

Кровати девушек рядом. Вера уже спит, а Саша вертится с боку на бок. Перед ее глазами улица Варшавы с разрушенным бомбами каменным зданием – страшной памятью о второй мировой войне. Верхние этажи сметены. В нижних вместо окон и дверей зияющие провалы. Висят изогнутые трубы водопровода.

…Поезд мчится по австрийской земле. На скалистых вершинах Альп старинные замки. В горах бархатные пади, в зеленых берегах голубые озера…

И тотчас же в Сашином воображении поднимается зеленый сибирский яр. Удивительные цветы тянут к солнцу свои головки из травы. Серебром блестит полноводная Обь. Нет прекраснее неба, чем то, под которым ты вырос, нет луга ярче и красивее того, по которому ты бегал ребенком…

Не спит и Ваня. Он лежит на непривычно широкой кровати в просторной комнате и глядит в темное окно, прикрытое, как и в Сибири, с внешней стороны деревянными ставнями. Ставни устроены хитро – из мелких приподнятых планочек, которые создают тень, пропускают воздух и свет, но не солнечные лучи.

Спать не хотелось. Вспомнилось, как, проплывая в гондоле мимо высокого каменного дома, Минна сказала: «Здесь живет Марчеллини». «Ничего себе хоромы!» – подумал Ваня. В этот вечер он не заметил каких-либо других признаков капиталистического мира. Жили здесь люди приветливые и хмурые, веселые и сердитые, как и всюду; синело ясное, словно сибирское, небо. Казалось, в мире нет разлада. Живи и радуйся!..

Одна только Вера в эту ночь спала крепким сном, но и ей снились бескрайние просторы родной Сибири. И во сне она улыбалась.

Утром снова появилась Минна Грациани, веселая, общительная, с большими, черными, блестящими глазами и черными до синевы волосами – курчавыми и короткими, как у мальчишки. Она торопливо вошла в комнату Сибирцевых, попросила их спуститься в вестибюль, затем почти бегом поднялась на второй этаж – к Ване, потом уже к девушкам.

В вестибюле Минна засыпала девушек вопросами, пытаясь получше представить себе, как живут люди в этой необыкновенной стране, язык которой стал специальностью итальянской девушки. Минна говорила по-русски отлично, почти без акцента.

Но и гости не остались в долгу, наперебой спрашивали о ее жизни, есть ли у нее родные, бывала ли она в Советском Союзе.

– Я живу с мамой здесь, в Венеции, и родилась здесь. Ни в каких других странах я не бывала.

Ей так хотелось бы поехать в Советский Союз, ведь она изучала его историю, литературу, географию…

Отправились по вчерашнему маршруту, теми же узкими переулками, мимо маленьких магазинов с красочными, кричащими витринами.

Елена Николаевна захотела купить темные очки.

– Куанта коста? – спросила Минна в оптическом магазине.

– Вы русские? – с легким акцентом по-русски поинтересовался хозяин – пожилой итальянец, верткий и легкий, несмотря на свою тучность.

Сейчас же из-за перегородки выглянула пожилая женщина – его жена. Она с любопытством устремила на иностранцев взгляд таких же больших и выразительных, как у мужа, глаз. Следом за нею робко вышел мальчик лет тринадцати, с тонким, миловидным лицом. Он спрятал за спину руки, испачканные в краске, и, наклонив голову, исподлобья разглядывал покупателей.

– Мы русские, – сказал Федор Алексеевич.

– Какая город? – гордясь своим умением говорить по-русски, спросил хозяин.

– Мы из Сибири.

Хозяин повернулся к жене и перевел по-итальянски ответ Федора Алексеевича. Та даже присела от изумления и хлопнула себя руками по бедрам.

– Куанта коста? – повторила Минна, указывая на очки.

Хозяин назвал цену и попросил переводчицу сказать, что в первую мировую войну он был в России. Ему полюбилась эта страна. Полюбились русские люди, и поэтому очки он уступает дешевле.

Купля-продажа совершилась. Певуче нахваливая очки, хозяйка вложила их в футляр, завернула в бумагу и подала Елене Николаевне.

А мальчик, еще раз с любопытством взглянув на покупателей, исчез за перегородкой.

– Сын? – спросил хозяина Федор Алексеевич.

– Нет. Это наемный мальчик, – ответила Минна.

Когда вышли из магазина, Ваня невольно обернулся. На крыльце стоял «наемный мальчик» и глядел вслед русским.

Они опять очутились на площади Святого Марка и также, как вчера, остановились, пораженные ее красотой. Жаркое солнце щедро заливало площадь. Небо было ослепительно синее, и на фоне его блестели купола и башни собора.

– Смотрите! – вскричала Саша, останавливаясь.

В манерно-вызывающей позе, закинув голову, на площади стояла высокая девушка в белом платье. У ее стройных босых ног голуби клевали крупу. А один из них сидел на ладони протянутой вперед руки.

Девушка была тонкая, бледная, с правильными чертами лица и резко подведенными синим карандашом глазами. Ее светлые волосы, взбитые в высокую, пышную прическу, охватывал золоченый обруч. Не менее десяти фотоаппаратов нацелили на нее суетливые фотографы.

– Думаю, что это американка. Вероятно, кинозвезда, – спокойно пояснила Минна. И она и венецианцы, равнодушно проходившие мимо, привыкли к подобным зрелищам.

В дверях собора, расположенных в полукруглой арке, украшенной фресками, колоннами и красочными рисунками из библейской жизни, стоял пожилой итальянец, напоминающий актера, приготовившегося к выходу на сцену. Он был облачен в старинный наряд, со шпагой, в черных чулках, в туфлях с бантами. Внимательно оглядывая входивших в собор, он почтительно пропускал их. В собор ненадолго заходили молящиеся всех возрастов.

В соборе шла служба. Орган играл грустную, торжественную мелодию. На возвышении священнослужитель в зеленой одежде то и дело молитвенно прикасался руками к стоящей перед ним белой чаше. Ниже его другой священнослужитель, в черном одеянии, казалось забыв на миг о своих обязанностях, рассеянно разглядывал народ, толпившийся в соборе.

За столом сидели четверо в красных пелеринах: трое старых, лысых, один – молодой, черноголовый и кудрявый. Все они сидели недвижимо, протянув на столе руки, с одинаковым, равнодушием глядя перед собой. Иногда, точно по чьей-то невидимой команде, они оживлялись, вставали и молились.

Молодой, хорошо одетый итальянец стоял на коленях, облокотясь на перила, и увлеченно молился, не замечая никого и ничего. Он шепотом разговаривал с богом, ударял себя в грудь, покорно склонял голову, разводил в стороны руки и, снова поднимая голову, исступленным взглядом покрасневших глаз смотрел на изображение Христа, распятого на кресте.

Рядом с молодым человеком сидела на скамейке старая женщина в трауре. Она тихо шептала молитвы и перебирала белые четки с крестиком.

Мимо прошел молодой отец с двумя девочками-близнецами. Девочки заученным движением покорно склонились перед распятием, прежде чем направиться к выходу.

Тут же ходили толпы туристов с гидами, которые негромко объясняли историю собора, рассказывали, что внизу, под алтарем, находится усыпальница, в ней лежат мощи святого Марка, в давние-давние времена привезенные из Египта. Все было интересным, но странным и чуждым.