— Этот Бартенев тоже с московской стороны?

— Нет, он с нашей. Сосед Леваша.

— А кого из семьи оставил Кожух Левашу?

— Жену и двоих детей — мальчика и девочку.

— Вот как? И что это, по-твоему, значит?

— Я думаю, это значит, что Кожух дорожит воз­любленной гораздо больше, чем семьей.Федор улыбнулся.

— Насколько мне известно из многочисленных наблюдений, похищенных возлюбленных оставляют первыми в случаях, подобных тому, что произошло на Угре. А уж если Кожух в панике, спасаясь от Лева­ша, который, как ты знаешь, пленных не берет, бро­сил жену, а главное — детей, но не забыл взять с со­бой какую-то девчонку с другой стороны, которая к тому же еще невеста его соседа, — готов ручаться:здесь речь идет о чем угодно, только.не о любви! Ку­да теперь направляется Кожух? Конечно, в Горваль к Семену. Где Бартенев? Преследует его! Кожуху некуда деться. Если он укроется у Семена и Бартенев узнает это, он- тут же созовет свидетелей. Кожуха будут су­дить и повесят за похищение, Семену тоже не поздо­ровится! Так что же этот Кожух, совсем дурак, что ли; и не понимает этого? Нет, тут что-то не так. Либо Бартенев не с надаей, а с московской стороны. Либо по каким-то причинам он не может действовать законно. В обоих случаях здесь кроется какой-то замы­сел Кожуха, а скорее всего — Семена. Немедленно пошли гонца к Никифору, пусть Яков разузнает все о Кожухе и о планах Семена на Уфе,

Федор задумался.

—. Я начинаю подозревать, что здесь речь идет о политике. И о политике большой. А ты гово­ришь, неважные пустяки…

Князь Вельский прощался с князем Олелькови-чем на том же самом месте, где ровно три дня назад встречал его.

Как и тогда, Олелькович был навеселе и, отве­чая на укоризненный взгляд Федора, попытался виновато отшутиться:

— Да я ничего, Федя — это все он. Такой, зна­ешь, строптивый конь. Не хочет везти меня, и все тут. Пришлось на дорожку — самую малость… Ме­док у тебя отменный. — Он попытался весело за­хохотать, но смех получился жалкий и неестест­венный.

— Помни все, что я сказал тебе вчера, Михаил,

иначе не сносить нам всем головы, и тебе в пер­

вую очередь! Ни слова никому! И не пей, черт те­

бя подери! Хотя бы ради этого тебе пришлось по­

всюду ходить пешком!

— Ну ладно, Феденька, ладно, я буду, это… Как

ты сказал… Ну в общем, ты того… Это… Не волнуй­

ся. Прощавай, брате!

Они обнялись, как обнимаются чужие люди, когда хотят показать окружающим, что они в большой дружбе.

Олелькович уже было двинулся в путь, потом вернулся и, оглядываясь на свою дружину, заиски­вающе попросил:

—   Ты, Феденька, это… Скажи Ольшанскому^ что­

бы он никому… Ну в общем, чтоб эта дурацкая ис­

тория с этим, как его… .Ну с быком… Не выплыла.

Теперь, когда я уже не просто Олелькович, а… ну, в

общем,— сам знаешь… Это неудобно! И потом, ес­

ли бы проклятый Глинский не вывел бы меня из

равновесия… Я уже приготовился бить быка прямо

в сердце, когда этот выскочка, с перепугу отбежав

в сторону, случайно угодил в зверя и отнял у меня

заслуженную победу.

—   Ты можешь быть спокоен, — холодно отве­

тил Федор и едва слышно добавил сквозь зубы, —

государь.

Олелькович тяжело развернул коня и грузно

поскакал вдогонку поредевшему отряду своих лю­

дей. .

У его седла мерно покачивалась огромная лох­матая голова зубра и смотрела на Федора мертвы­ми глазами.

Олелькович двигался по Стародубской дороге, направляясь в Гомель с тем, чтобы там пересечь Сож, оттуда — на Речицу и, переправившись через Березину, — прямой дорогой в свой стольный город Слуцк.

Он на двадцать шагов опередил своих молча­ливых людей и ехал один, погрузившись в глубо­кую задумчивость. Сначала его мысли были неве­селыми, он вспомнил о Глинском, о своих про­павших неизвестно куда людях, о нареканиях Федора, но потихоньку, удаляясь от терема на Ипути, он с каждой верстой все меньше думал о прошлом и все больше — о будущем.

Когда до Гомеля оставался десяток верст, князь Олелькович уже забыл обо всем, что осталось за его спиной, и мысли его сплелись радужной паутиной, в которую он ловил свое будущее, и ви­дел в этом будущем множество веселых праздни­ков, освещенных желтым блеском короны, ощу­щал во рту вкус дорогих заморских вин и пред­вкушал удовольствие от необыкновенных речей, которые он будет произносить на всевозможных сеймах, радах и посольских приемах…

Он был так увлечен этими золотистыми мечта­ми, что даже не взглянул на бедно одетого одино­кого всадника, который встретился ему на пути.

И не было Михайлушке никаких знаков свыше, и не дрогнуло его сердце, и не услышал он торже­ственных голосов — ничего не подсказало ему, что в эту минуту он находится как раз на том са­мом месте, где бесследно погибли его люди, и в двух шагах от него проезжает человек, от руки которого пали двое из них.

Медведев же, напротив^ окинул князя внима­тельным пристальным взглядом, не упустив ни единой черточки его облика, ни одной детали его снаряжения. Но глаза его сузились, когда, разми­нувшись с князем, он увидел впереди восьмерых его людей. Они были одеты богато и роскошно и ничем бы не напоминали ночных убийц, если бы не точно такие же боевые топоры у седел и такие же тупые угрюмые лица.

Подобно своему хозяину, они не обратили на Василия никакого внимания, но он запомнил их, пораженный сходством топоров и странным сте­чением обстоятельств. И долго еще потом звучали в его ушах слова, запомнившиеся с детства: «В ми­ре нет ничего случайного…»

Вчерашний день был потерян впустую. Князь Можайский по причине своей болезни никого не принимал, и только поздно вечером Филиппу удалось добиться встречи с ним. Князь принял его очень любезно, расспрашивал об отце, велел ему кланяться, передать, что он его любит, но на во­прос о князе Семене ответить не мог. Он слышал, что полгода назад Семен был в Вильне, и это — последнее о нем известие, дошедшее до князя. Увидев огорчение Филиппа» князь Можайский по­сле некоторого колебания решился сообщить, где находится Федор. А уж Федор наверняка знает, где его брат. Князь Можайский предупредил Филип­па, что он обещал Федору никому не открывать, где он, и сейчас нарушает свое обещание только в память о верной службе Алексея Бартенева. Это все, что он мог сделать.

Егор не уходил с постоялого двора, где должен был остановиться Кожух, но карета так и не поя­вилась ни в тот день, ни на следующее утро. Одна­ко Медведев был настроен оптимистически. Он считал, что судьба в тысячный раз улыбнулась ему, так неожиданно и просто указав, где найти князя Федора, и видел в этом признак удачи, кото­рая будет сопутствовать им в спасении девушки.

— Позвольте мне поехать к' Федору, — сказал друзьям Медведев. — Уж я узнаю, где его братец, а вы оставайтесь здесь и не спускайте глаз с того постоялого двора: Мало ли что? Вдруг в дороге что-то задержало Кожуха и он с минуты на мину­ту будет здесь. Тогда вы справитесь сами и будете ждать меня в том самом леске под Гомелем, где мы останавливались. Там вас никто не будет ис­кать, и если Кожух пошлет за вами погоню, вы ее пропустите. Покидая наш постоялый двор, скажи­те хозяину, что вы отправляетесь навестить боль­ного друга, и по этим словам я узнаю, в чем дело, когда вернусь. Если же к девяти часам вечера меня не будет, значит, я попал в какую-то ловушку у князя Федора. Тогда рассмотрите положение са­ми, в зависимости от обстоятельств. Разумеется, в первую очередь думайте о Настеньке — уж я-то всегда вывернусь!

Так сказал Медведев своим друзьям на рассвете следующего дня и отправился по уже знакомой ему Стародубской дороге в терем на Ипути, увозя письмо князя Можайского, данное Филиппу для передачи Вельскому.

Можайский подробно рассказал Филиппу, как добраться до терема, Филипп рассказал Медведе­ву, и ровно на двадцать пятой версте Василий свернул с большой дороги налево и углубился в лес по утоптанной лошадьми дороге.