-— Будь по-твоему, хотя я не знаю, почему это необходимо.

— Князь, я умею хранить свои тайны и, как ты,уважаю чужие. Я ни о чем тебя не расспрашивал, потому что это не мое дело. Я оказался на дороге случайно, ничего о тебе, как и отех людях, что натебя  напали не знаю, и забуду обо всем этом происшествии, как только мы расстанемся. Я хотел бы, чтобы ты поступил так же.

— Твоя воля. Но помни: князья Глинские —твои друзья!

— Спасибо, князь!

Ганс поклонился Василию молча, а Михаил, прощаясь, сказал:

— Я вырасту и вернусь. Лет через десять. И то­гда мы непременно встретимся. Я отдам тебе долг.Только ты подожди эти десять лет, ладно? Ну, по­старайся, чтоб тебя до этого времени не убили!

Медведев улыбнулся.

— Князь, — почтительно сказал он мальчику, —я обещаю тебе остаться целым и невредимым хо­тя бы для того, чтобы увидеть, каким ты станешь,когда вырастешь! Прощайте!

И, весело махнув рукой, он галопом помчался к заставе.

— Странный шеловек, — задумчиво сказал Ганс,глядя вслед Медведеву. — Одет как смерд, говорит,как князь.

— Отец, я не хотел при нем спрашивать — кто были эти люди?

— Михаил, тебе следовало бы взять урок скром­ности у человека, который только что был здесь.

Раз я сам не говорю тебе об этом, следовательно, это дело, которое тебя не касается.

— Но я уезжаю, а ты остаешься в опасности!

— Не тревожься за меня. Впредь я буду осто­рожнее. О сегодняшнем же событии забудь все,кроме человека, которому ты обязан жизнью.

Вдруг Шлейниц побледнел и сказал Глинскому по-немецки:

— Я вспомнил! Олелькович спрашивал, по ка­кой дороге мы поедем. Это были его люди!

— Молчи, Ганс, — по-немецки ответил ему Глинский. — И никому об этом ни слова, если до­рожишь своей и моей жизнью! Уезжай спокойно и позаботься, чтобы Михаил вырос сильным и бесстрашным воином. Неизвестно, какое его здесь ждет будущее.

— Клянусь тебе, — торжественно произнес

Ганс, — твой сын вернется воином, каких мало бу­дет в Европе! Я отдам его воспитанию весь свой жизнь, а мой сын станет ему брат. Два года я учить Михаил. У него большой способности. По­верь, князь, его ждет великий будущий.

— Боюсь, ты преувеличиваешь Ганс.

— О чем вы говорите? — обиделся мальчик. —Я тоже хочу слушать! Скажите по-русски.

— Мы говорим о том, что князя Михаила Глин­ского ждет большое будущее. Так утверждает Ганс, а я не решаюсь этому поверить.

— О та! — подхватил Ганс. — Я спорю с твой отец, что ты будешь знаменитый и мудрый шелофек! Твой слава, как воин, будет гром и молния на весь литовский и русский народ, а твой имя будут уважать каждый европейский государь!

Глаза мальчика вспыхнули.

— Отец, — сказал ,он, — мне жаль, что ты не ве­ришь! Я постараюсь сделать все, чтобы Ганс выиг­рал ваш спор!

…Кто знает, быть может, именно здесь, на Стародубской дороге, в этот самый момент в юном князе Михаиле Глинском впервые проявилась его знаменитая гордость, которая впоследствии так дорого обошлась Великому Московскому княже­ству!

Пройдет двадцать лет, но Ганса уже не будет в живых, чтобы своими глазами увидеть, с каким блеском он выиграл спор и как причудливо сбы­лись все его предсказания!

Было уже далеко за полночь, когда Медведев вер­нулся на постоялый двор, где его ждали друзья. Ни­кому не удалось обнаружить кареты с похищенной девушкой. Егора оставили ночевать на том дворе, где, по словам Алеши, намерен был остановиться Кожух.

— Боюсь, они проехали мимо Гомеля… — оза­

боченно сказал Медведев. — Завтра нам обяза­

тельно надо узнать, где находится князь Семен

Вельский, Но кто может знать это?

И вдруг Филипп радостно взревел и хлопнул себя по лбу ударом, который мог бы свалить быка.

— Йоххо! Знаю? Гомельский князь Иван Анд­

реевич Можайский! Он ведь близкий друг семьи

Беяьских! Он наверняка знает, где Семен. Клянусь

уздечкой! Он не сможет мне отказать. Мой отец

был с ним до конца, когда они бежали от Василия

Темного.'

— Это очень опасно, — заметил Медведев. —Если Можайский в дружеских отношениях с Семе­ном и предупредит его о твоем посещении, Семен сразу поймет, в чем дело, и тогда мы наверняка даже близко не сможем подъехать к его владени­ям!

— Не думаю, чтобы старик Можайский так пло­хо отплатил сыну за верную службу отца! Кроме того, я не скажу ему, зачем мы ищем Вельского.Почему он должен предполагать, что мы хотим Семену зла? И, наконец, у нас просто нет другого

выхода!

— Фиши прав, — оживился Картымазов. — Ес­ли есть в Гомеле человек, который точно знает,где Семен» так это только князь Можайский,

- Ладно! -— Медведев снял кафтан и лег на лав­ку. — Тогда на рассвете ты отправляешься к Мо­жайскому, а мы ждем на конях, чтобы сразу

мчаться во весь опор и перехватить гонца, кото­рого князь пошлет к Семену, как только ты вый­дешь из дома.

— Ну, просто не знаю, что бы мы делали без

дальновидности этого человека! — удивленно

пробормотал Картымазов, укладываясь на свою

лавку.

— А правда, Вася. — Филипп поплевал на лучи­

ну и повернулся на другой бок. — Откуда в тебе

это?

— От лешего! — ответил Медведев и услышал,

как сонный голос Филиппа пробормотал:

— Тьфу! Тьфу! Сгинь, нечистая сила!..

Через несколько минут Филипп уже громко храпел, заглушая тихое посапывание Картымазо-ва, а Василий все еще думал о том, о чем не забы­вал ни на секунду: как бы это ему, разыскивая кня­зя Семена, да отыскать бы еще князя Федора…

Глава десятая

СОМНЕНИЯ КНЯЗЯ ОЛЬШАНСКОГО

Князь Иван Ольшанский не мог сомкнуть глаз.

Скверные мысли одолевали князя.

Ах, как хорошо говорил вчера Олелькович! Складно и чувствительно… Вот он, Иван, ни за что не мог бы так сказать, хотя давно чувствовал то же самое. Но как плохо было все потом! Конечно, жаль, что Глинский не пошел с ними, но ведь он открыто и честно сказал, что думал, и дал слово, что не выдаст. А что хотел сделать Олелькович! Стыдно! Конечно, он, Иван, не допустил бы этого. Он уже хотел броситься на Михаила, но тут уви­дел зубра… А какое серое жалкое лицо было у Олельковича, когда он стоял перед быком, и как хорошо поступил Глинский! Когда сломалась ро­гатина и, покатившись по земле, Иван вскочил на ноги, произошла та короткая сцена, но как ярко и отчетливо запомнилась она ему!

Ольшанский встал со скамьи и, накинув на пле­чи кафтан, подошел к открытому окну. Вдруг ему показалось, что кто-то пробежал где-то внизу, но храп Олельковича, доносившийся из соседнего распахнутого окна, все заглушал. Потом Ольшан­скому почудилось, что снизу доносятся приглу­шенные голоса, но ничего нельзя было разобрать.

Он сел у окна и, подперев голову рукой, долго смотрел на половинку нового месяца, повисшего над лесом.

Конечно, король Казимир притесняет право­славное рыцарство, и для блага всей литовской земли надо свергнуть его с престола. Ольшанский видел себя на коне в блестящих доспехах, во главе огромной армии — а напротив король Казимир во главе такого же войска. Они сходятся, кипит кровавый бой, Ольшанский совершает чудеса бес­страшия и героизма, и вот его армия побеждает. Тогда он подъехал бы к поверженному старому королю и, сняв рыцарский шлем, почтительно сказал бы ему: «Вы побеждены, Ваше Величество. Вы свободны. Возвращайтесь в Польшу, оставьте нам нашу литовскую землю! Разумеется, Ее Вели­чество королева и принцы, ваши сыновья, могут выехать вместе с вами, а я прикажу, чтобы вас проводили до рубежа, воздавая все королевские почести!»

Внизу раздался тихий скрип. Ольшанский вздрогнул и посмотрел во двор. Из-за леса, огля­дываясь, вынырнул и украдкой проскользнул че­рез ворота в терем Юрок Багун,