Князь Ольшанский вздохнул с облегчением. Короля, правда, все равно было жалко, но князь постарался о нем не думать.

Они еще долго разговаривали с Ионой вполго­лоса, все о разных больших и малых вещах — о добре, зле, вере, безверии, а когда чернота за ок­ном стала таять, князь Иван Ольшанский, устав­ший, но успокоенный, вернулся в свою комнату.

Ему хотелось спать, но, уходя к Ионе, он оста­вил окно открытым, и сырой ночной холод на­полнил комнату. Князь подошел к окну, чтобы за­крыть его, и в сером сумраке рассвета увидел в ок­не напротив Олельковича.

Комнаты Ивана и Михаилы находились рядом, но внешние их стены образовывали прямой угол, и окна были как бы напротив. Окно Олельковича тоже осталось с вечера распахнутым, а сам он, по­лураздетый и сонный, стоял на корточках у двери и будил спящего на пороге слугу.

— Поди узнай, — хрипло говорил Олелькович, — вернулись ли наши ребята!

Слуга тихонько вышел, а Михайло сел на лавку, достал из-под нее серебряный ковш и стал зачер­пывать мед из большой бадьи, стоявшей рядом. Громко сопя, он жадно пил ковш за ковшом, мед стекал по его бороде тоненькой струйкой, и на полу образовалась лужа. Вернулся слуга и шепо­том сказал:

— Нет, князь, их еще нет.

Олелькович странно встревожился, заходил по комнате и выглянул в окно, но не заметил Ивана, потому что смотрел куда-то вдаль, на дорогу, хотя Иван был совсем рядом, почти напротив и не ду­мал прятаться. Потом Олелькович сказал слуге:

— Садись на коня и поезжай на Стародубскую дорогу. Смотри в оба по сторонам, может, уви­дишь где наших ребят… Если ненароком заметишь убитых, кровь, следы драки — все осмотри внима­тельно и расскажешь мне, понял? Гляди, чтоб до восхода солнца вернулся назад. А часовым Федора скажешь, что я послал тебя за этим… как его… ну, в общем, сам придумаешь! Пошел!

Слуга выбежал, а Олелькович улегся снова, но уже не спал, просто лежал, тупо глядя в потолок, меланхолично жуя сушеные сливы и выплевывая косточки на пол.

Сон опять покинул князя Ольшанского.

Он тихо отошел от окна, так и забыв закрыть его, и, не раздеваясь, лег, укрывшись медвежьей шкурой.

Что это значит? Почему убитые? Почемукровь? Зачем и куда он посылал своих людей?

И вдруг он вспомнил.

Пирушка после охоты… Олелькович с кубком в руке склоняется над Гансом: «Счастливого пути! Только не езжайте лесом! Мало ли что — вас ведь только двое!» «Нас — драй! Три! — пояснил Ганс. — И мы никого не боялься! Но мы не ездиль лесом, зачем? Мы будем ездиль большой Старо-дубский дорога!»

Встревоженный отсутствием своих людей, Олелькович не мог подозревать, что потрясенный Ольшанский так же, как и он, не спит сейчас, ожидая возвращения слуги, посланного на Стародубскую дорогу, с волнением и тревогой, гораздо большими, чем у самого Михайлушки.

Но оба они не подозревали, что не спит в эту ночь Федор, не спит Юрок, не спят еще много других людей.

Да и кто бы мог подумать, глядя на тихий охот­ничий терем, заброшенный в глухом лесу, что по­ловина его обитателей не спит, хотя все тщатель­но скрывают это друг от друга. Легкие шорохи,легкий скрип половиц, иногда глухой стук неос­торожно закрытой двери казались случайными ночными звуками, но в действительности были едва заметным эхом напряженной кипучей дея­тельности.

Макар Сивый, десятник отряда для особо важ­ных поручений, докладывал князю Федору:

— Этот четвертый ехал последним и оглянулся.

Должно быть, он молод, и только это я успел за­

метить. Мы убрали на дороге все следы, а тела

убитых закопали далеко в лесу, как ты велел.

— Хорошо, Макар. Скажи своим людям, что их

ждет двойная награда. Что ты на это скажешь,

Юрок? — спросил Федор, когда Макар ушел.

— Ума не приложу, князь. Когда Глинский, ми­нуя наших часовых, выезжал на дорогу, этого че­ловека с ним не было. Может, случайный попут­чик?

— Случайный попутчик, который случайно оказался прекрасным бойцом? Двое стариков и неизвестный молодой человек убивают пятерых опытных, хорошо вооруженных воинов, напав­ших к тому же внезапно из засады, а сами при этом не получают ни одной царапины?! Это, по меньшей мере, странная случайность! К тому же я не верю в могущество случая. Насколько я заме­чал, все в жизни имеет свою причину и свои след­ствия. Но как бы там ни было, этот человек нам помог, и будем считать, что вопрос исчерпан.

— Только что на Стародубскую дорогу поехал слуга Олельковича.

— Пусть едет. Мы ни о чем ничего не знаем.

— Ясно.

— Теперь вот что. Сколько у нас сейчас свобод­ных людей из тех особых, кого обучал Крепыш?

— Шестеро. Нет, прости — пятеро. Шестого,

Якова, мы послали в Горваль — сегодня к вечеру он должен проникнуть в замок.

— Отлично. Пусть трое из оставшихся немедля отправятся в Гомель и выяснят, где остановится Глинский. Пусть они проследят за каждым его ша­гом. Как он себя ведет, с кем будет встречаться,кому отправлять письма, куда поедет из Гомеля?

Один из этих троих пусть вернется завтра к вече­ру и доложит, что удалось узнать. Двое другихпусть продолжают наблюдение, возвращаясь по одному каждый день.

— Хорошо.

— На сегодня все. Ступай, Юрок, отдохни.

Однако сам Федор не лег спать.

Появление загадочного незнакомца, который так вовремя пришел на помощь Глинскому, встре­вожило его. Он горячо молился, чтобы Макар и его люди успели спасти Глинского, и он искренне порадовался бы, если бы они сделали это. Но те­перь спасение Глинского казалось ему подозри­тельным и вместо радости вселяло в его душу сильнейшую тревогу. Ни у Льва, ни у Михаила, ни у Ганса не было лука. Федор внимательно рас­смотрел наконечник стрелы, которой был убит один из людей Олельковича и который привез Макар. В этих местах таких наконечников не ко­вали. Их изготовляли татары в южных областях. А кому, как не Глинскому, принадлежат все юж­ные земли Литовского княжества? Кто, как не он, постоянно воюет с татарами? У кого еще столько татар на службе? Если это был человек Глинского, значит, князь заранее спрятал далеко в лесу своих людей. Значит, он подозревал неладное! Значит, был неискренен — а стало быть, способен на пре­дательство! Возможно, в лесу Глинского ждал целый отряд, а услышав приближение Макара и его людей; все спрятались и только командир отряда остался вместе с Глинским. Это предположение прекрасно объясняет ту легкость, с которой были перебиты все люди Олельковича! Что, если все было именно так? Тогда… надо было давать Мака­ру и его людям совсем другой приказ… Прямо противоположный тому, который был дан.

…И еще один человек не спал этой ночью в тере­ме на Ипути.

Всеми позабытый отец Леонтий сидел в своей скромной каморке в другом конце терема, дале­кий от ночных волнений князей, и при свете лу­чины писал какую-то бумагу.

Если бы кто-нибудь заглянул сейчас через его плечо, то увидел бы странную картину.

Перед священником лежала написанная четким убористым почерком грамота, адресованная про­тоиерею храма Святой Богородицы в Гомеле. Она содержала скромную просьбу отца Леонтия обно­вить в церковных мастерских несколько ветхих икон из храма в Белой. Грамота была закончена и подписана, но отец Леонтий аккуратно водил пе­ром между строчек и, казалось, писал еще что-то, хотя перо его не оставляло никаких следов на бу­маге.

К рассвету 6н закончил свою работу и прошел в соседнюю каморку, где спали двое церковных .служек, которых отец Леонтий повсюду возил с собой для всевозможных услуг, необходимых вви­ду его преклонного возраста. Одного из них он разбудил.

— Поезжай, Митя, в Гомель и отдай эту грамоту протоиерею храма Святой Богородицы в собственные руки. Князь Федор пожаловал сотню золо­тых на восстановление нашей Вельской.церкви, и я немедля хочу приступить к этому богоугодному делу.

Через пять минут служка был одет и, спустив­шись во двор, отправился на конюшню. Когда, держа коня на поводу, он подошел к воротам, из терема вышел князь Федор. Служка низко покло­нился ему, и князь спросил, куда он так рано едет. Митя дословно передал слова отца Леонтия, и князь, устало улыбнувшись, сказал: