значит, Иван? И потому мы поможем ему полу­

чить корону.

— Но ты сам сказал — он свиреп, жесток и ко­

варен — кто же поручится, что, вступив на трон,

он первым делом не избавится от нас, которые

возвели его туда, чтобы безраздельно властвовать,

подчиняясь своим кровавым и жестоким прихо­

тям? — воскликнул Ольшанский.

Вельский улыбнулся.

— Я неспроста рассказал тебе историю моего

волка. Она — залог того, что твои опасения на­

прасны. Как видишь, я, подобно знахарю, прежде

чем давать лекарство людям, испытал его на соба­

ках. Михайлушка будет нашим волком. Мы — его

верные подданные, мы — его свора, которая на

первый взгляд подчинена ему полностью, мы не

дадим, — слышишь, Иван! — не дадим ему ни шагу

ступить без нас! Мы заставим его, волка, — тра­

вить волков! Мы вырастим из него самого свире­

пого волкодава, который будет подчиняться на­

шей воле и не отступит от нас ни на шаг!

Высокий, сильный Ольшанский, широко от­крыв глаза, почти с ужасом уставился на низка-рослого, худощавого Федора.

— Боже мой, — прошептал он едва слышно, —как плохо я знаю людей. Вчера я открыл для себя совсем другого Олельковича, сегодня я вижу ино­го Вельского,

Он опустил голову, покачал ею, потом снова поднял и спросил:

— Скажи, Федор, стало быть, все это не он —

а ты? Впрочем, зачем я спрашиваю — ведь это со­

вершенно Ясно; значит, в действительности не

ему, а тебе следовало давать вчера клятву, потому

что он просто игрушка в твоих руках.

— В наших, Иван, в наших, — поправил Фе­

дор. — Мы е тобой двигаем Михайлушкой. Это мы

держим и будем держать в своих руках все нити

от этой большой разряженной куклы. Сейчас

я сделал признание, которое должно убедить тебя,

что большего доверия, чем к тебе, я не питаю ни

к кому на свете, потому что до сих пор только

я один знал это, а теперь — и ты знаешь!

— Да-да, я понимаю, -—потрясенно едва прого­ворил Ольшанский, "— конечно, это такое дове­рие…

и вдруг в его мозгу мелькнулановая мысль. .'— Постой, постой! Ты говоришь, что каждый шаг Олельковича…

— Это был мой шаг! А с этой мгинуты это будет наш с тобой шаг, — твердо сказал Вельский.

— Значит, тогда, ~ настойчиво и тревожно продолжал Иван, — ты знаешь, куда и зачем Олеяькович посылал ночью своих людей, и ты

одобрил это? Отвечай мне, Федор, отвечай! Пото­му что если ты сделал это его руками, то ты хуже прирученного волка, а Михайлушка — простр ягненок перед тобой… А если ты ничего не знал, то все твои рассуждения не стоят ломаного гроша — он не прирученный волк! Он передавит всех нас, и прежде, чем мы успеем ему помешать, он зальет кровью землю, ради которой мы все это затева­ем… Ну, отвечай же мне, отвечай!

Вельский мгновенно оценил положение.

— Я не знал, что тебе известно об этом, — тихо промолвил он. — Я хотел скрыть от твоей тонкой чувствительной души этот… неприятный случай.

Ольшанский вскочил на нога, бросился к Фе­дору и, схватив за тощие плечи, приподнял над землей его легкое тело.

— А, так ты зная об этом?! Знал — и не оста­новил Олельковича? Не задержал этих людей?

Не предотвратил ненужного убийства ни в чем не повинного человека? Разве ты на самом деле веришь, что Глинский выдад бы нас?

Лицо Вельского исказилось от горечи.

— Оставь меня, Иван, — устало произнес он.

Ольшанский отпустил Федора,, но, приставив ему к груди свой длинный палец и склонив набок голову, решительно продолжал:

-г Нет, ты ответь мне, Федор, ответь прямо: ты помог этому?

— Если ты знаешь, куда и зачем Олелькович по­сылал своих людей, — спокойно сказал Вель­ский, — ты должен знать, чем кончилась эта затея.

—" Только что вернулся человек, которого Олелькович посылал на Стародубскую дорогу.

— И что же он сказал?

— Что нигде до самого Гомеля нет никаких следов нападения и что люди, посланные Михаилом,исчезяи.

-— И этого тебе мало, Иван? Может быть, ты уз­нал о смерти князя Глинского? Может быть, до тебя дошли слухи о пропавших дружинниках Олельковича? Так вот — прикажи любому из сво­их людей поехать в Гомель — он найдет там Глин­ского с сыном и немцем целыми и невредимыми. А потом пусть твой человек обратится ко мне, и я укажу ему одно место в глухой пуще. Там виднеет­ся свежезарытая яма, а в ней — в ней, Иван — все, что осталось от пяти убийц, которые подстерега­ли князя Льва. И этот случай раз и навсегда оту­чит Олельковича от любого шага, не согласован­ного с нами. Теперь он с места не двинется без моего разрешения. И еще одно, что тебе нужно знать. То, что тебе говорил вчера Михайло об этой затее с королевской охотой, — его собствен­ное измышление, родившееся в ту самую мину­ту,, когда ты, Иван, воскликнул: «Охота началась!» Ничего этого не будет! Если уж на то пошло, не потому что это жестокость и коварство, а про­сто потому, что это политически неверный ход. Я рассчитываю, что нам удастся возвести это ни­чтожество на престол, не пролив ни одной капли крови. Наступают новые времена. И теперь не ко­личество немецких наемников, а количество вен­герских золотых будут решать, кому сидеть на троне! Это станет мирным избранием Великого князя Литовского, а вовсе не государственным пе­реворотом! Не на поле битвы, а на паркете зала Сеймов решится этот вопрос! Вот мой ответ на все твои сомнения, а теперь, если хочешь, отка­жись от вчерашней клятвы — Михаил об этом ни­когда не узнает. Я скажу ему, что ты выполняешь мое секретное поручение, и все остальное сделаю сам.

Вельский глубоко вздохнул и отвернулся, будто хотел скрыть охватившее его волнение. -

Ольшанский стоял потрясенный, не в состоянии произнести ни звука. Сначала он смертельно побледнел, потом кровь прилила к его лицу, и оно вспыхнуло стыдом и растерянностью. Иван тихо прикоснулся к плечу Федора:

— Прости меня, брат, прости… Я не знаю, как я мог усомниться в тебе. Ты — самый благородный человек, которого я когда-либо встречал. И если можешь, забудь мои неразумные слова. С этой минуты — клянусь тебе — я во всем полностью и беспрекословно полагаюсь на тебя. И поверь — у тебя не будет более преданного друга, готового отдать за тебя жизнь. Когда ты мне объяснил — я все вижу в новом свете, все, что случилось… И я понимаю, как трудно тебе стоять у кормила того гигантского дела, которое ты затеял. Но дело это — благородное и справедливое, и я пойду за тобой повсюду и буду служить этому делу до конца. И если нам не повезет и все обернется то­пором, я с гордостью положу под него свою го­лову.

Вельский глянул в полные слез, искренние че­стные глаза Ивана и обнял его.

В комнате старца Ионы всё еще была ночь.

Все так же тлел маленький огонек лампадки под иконой, стоял тот же полумрак, и только лучи солнца пробивались сквозь щели плотной занаве­си и веером ложились на стены и потолок, рисуя причудливый узор золотых полос.

Князь Ольшанский вошел и, плотно прикрыв за собой дверь, завесил щеколду.

В воздухе стоял густой дурманящий аромат ла­дана, масла и какого-то сладкого дыма.

Иона по-прежнему стоял на коленях перед ико­ной, но не молился, а неподвижно смотрел в одну точку.

— Иона, — решительно сказал Ольшанский, —я знаю, ты вещий старик и Господь наградил тебя тайным даром провидения, и я прошу тебя — об­ратись к Господу — пусть он позволит тебе разо­рвать пелену времен и заглянуть в будущее. Ска­жи — что меня ждет?!

Иона едва заметно вздрогнул и, не поворачивая головы, сказал глухим голосом:

— Нельзя, князь, смертный не должен знать во­лю Всевышнего.

— Иона, я никогда до сих пор не просил тебя об этом. Но сейчас ты должен сказать мне об этом. Должен!

— Не надо, князь, не надо. Узнав наперед, что

будет с нами завтра, мы мгновенно утратим силу

жить, ибо сила эта — Надежда На Великую Тайну

Грядущей Минуты. Лишь один-единственный раз

в жизни дано человеку проникнуть в эту тайну и