По сравнению с ударом Ольшанского это был едва ощутимый укус комара. Бык, мотнув головой,с неумолимым ускорением шел дальше, и торча­щая из его груди рогатина с пружинистой силой отбросила Федора в сторону.

Олелькович стоял с уже занесенным над голо­вой оружием,, а на его побелевшем, как мел, об­рюзгшем, пухлом лице выступили крупные капли пота, и по мере приближения зубра он слабею­щей рукой медленно опускал рогатину, пока она не коснулась земли и не выпала из его рук от од­ного этого слабого прикосновения.

Й тогда Глинский взял стоящую рядом с ним четвертую рогатину.

Сделав несколько твердых уверенных шагов, он зашёл слева от бегущего на них зубра. Зверь уже был перед Олельковичем, от грохота его копыт содрогалась земля, и казалось, он сейчас сомнет и затопчет одетого в яркий кафтан князя, скованно­го страхом, стоящего неподвижно с беспомощно опущенными руками. Наклонив голову, зубр гото­вился пригвоздить к дубу это красное раздражаю­щее пятно, к которому он давно стремился, отбра­сывая все препятствия на своем пути.

Глинский коротким движением взмахнул рога­тиной, она мягко вошла между ребрами и, утонув до середины древка, пронзила насквозь сердце.

Зубр вздрогнул и на какую-то долю секунды за­стыл, не двигаясь, потом медленно повернул голо­ву, глянул на Глинского глазами, полными неверо­ятного изумления, и, рухнув на передние ноги, свалился на бок.

— Бедный зверь! — прошептал Глинский. — Ты спас мне жизнь, а я убил тебя… И ради кого?

На поляне все пришло в движение.

Со всех сторон вырвались собаки, откуда-то появились загонщики, егеря, псари; все бегали,кричали, трясли Олельковича, суетились вокруг Вельского помогали подняться Ольшанскому.

Глинский повернулся и не оглядываясь пошел к дороге.

Поздним вечером этого дня темная вода Илути, как в добрые старые времена, отражала ярко осве­щенные окна охотничьего терема и огни костров на берегу.

Вельский сидел на скамье под осиной, прислу­шиваясь к веселому шуму и пьяным песням. В те­реме пировали князья — на свежем воздухе воины и слуги.

Из темноты выросла чья-то тень.

— Это я, князь.

— Что случилось, Юрок?

— Новости. Во-первых, сообщение из Горваля.

— Что-нибудь серьезное?

— Нет,~пустяк. В окрестных лесах появилась ка­

кая-то шайка грабителей. Первые жертвы — ре-

чицткий сборщик податей с обозом весенней дани

и казначей князя Семена.

— Забавно… — улыбнулся Федор.

— Во-вторых, приехал отец Леонтий и хочет

тебя видеть.

— Очень хорошо, я поднимусь к нему.

— Он сказал, что сам тебя найдет, как только

переоденется с дороги. В-третьих, Глинский соби­

рается уезжать.

— Это я знаю.

— Но ты не знаешь всего. Олелькович узнал от Ганса, что Глинский прямо отсюда направляется в Гомель. Тотчас после этого разговора пятеро лю­дей Оледьковича сели на коней и выехали за во­рота. Только что наша охрана в лесу видела, как эти люди промчались по Стародубской дороге в сторону Гомеля.

Федор насторожился.

—  Олелькович разговаривал с Глинским после возвращения с охоты в мое отсутствие?

—  Нет. И даже старался держаться от него по­дальше. Это меня удивило, и потому я вниматель­но наблюдал за его действиями. Не нужно ли на всякий случай предупредить Глинского?

Федор глубоко задумался.

Неужели Олелькович решился… Нет, не может быть. Это случайное совпадение. Впрочем, этот самолюбивый дурак может не простить униже­ния. Он в пылу азарта едва не убил Глинского, атот спас ему жизнь. Что же делать? Предупре­дить? Но, быть может, Олелькович прав! Ведь Глинский все знает — и не с нами! Вот они — первые шаги нового пути…

Да, Федор знал, что придется приносить жерт­вы, стать жестоким. Наконец, настанет время, ко­гда, возможно, необходимо будет принести кого-то в жертву. Но вот так, сразу же, в первый день?! Федор не предполагал, что Глинский откажется от участия в заговоре. Глинского притесняют, и, ка­залось, он должен быть недоволен королем, а вот, поди ж ты… Это стало большой неожиданностью. А теперь на душе неспокойно.

Глинский знает тайну. Глинский держит всвоих руках три жизни. Почему три? Гораздобольше. В случае раскрытия заговора погибнут идругие, которые служат, ничего не зная. Дажеесли подозрения Юрка оправданны — это всеголишь выбор: одна жизнь против многих. Но Юрокможет ошибаться. И, в конце концов, я мог ниче­го и не знать… Мог ведь?

— Нет, Юрок, — медленно произнес он. —

Я сам поговорю с Глинским перед его отъездом.

Юрок молча поклонился и ушел.

Он меня осуждает? Но ведь он не знает, чтопроизошло в лесу. Никто не знает* Нет, же пра­вильно. Пусть все идет своим чередом. Я ко всемуэтому не имею никакого отношения. Моя со­весть совершенно чиста.

На аллейке, едва освещенной лучами, падавши­ми из окон терема, появилась круглая низенькая фигурка отца Леонтия,

Федор встал ему навстречу, и старик поцеловал егов лоб.

— Рад видеть тебя во здравии, мой мальчик. Я привез тебе приятную маленькую новость.

— Лучшая новость — твой приезд, отец. Когда ты со мной — моя душа светлеет.

— Я бы и сам с тобой не расставался, если бы не забота о твоих делах. Твоя любящая сестрица

Анна кланяется. Она^ вернула долг.— Сотня золотых — вспомнил Федор и улыб­нулся, — Пустяки.

— Отнюдь, отнюдь, сын мой, за такие деньги можно построить хорошую церковь.

— Вот и отлично, отец. Я вношу их тебе на бо­гоугодные дела. Обнови наш храм в Белой, он, ка­жется, совсем одряхлел.

— А как же королевский указ, запрещающий постройку и починку православных храмов?

— Король далеко, а Бог всегда с нами, отец! Я предпочитаю угодить Господу…

— И он не оставит тебя, мой мальчик, — отец Леонтий перекрестился и вздохнул. — Ну, как прошла охота? — спросил он после некоторого молчания.

— Плохо, отец мой, — проговорил Федор, ду­мая о своем. — Один из охотников отказался от поединка.

— Князь Глинский?

Федор вздрогнул и пристально поглядел на свя­щенника.

— Почему ты решил, что именно Глинский?

—- Я знаю, что он не любит охоту, — наивно улыбаясь, ответил отец Леонтий. Федор облегченно вздохнул.

— Нет, отец. Глинский проявил себя с лучшей стороны. Это был Михайлушка.

— Никогда бы не подумал! Человек, в жилах ко­торого течет такая кровь…

— Увы, отец, передавая потомкам свою кровь, великие люди не всегда передают им свои добро­детели.

Во дворе возникло какое-то движение. Конюхи повели лошадей. .

-Глинский уезжает, — сказал Федор. — Подо­жди меня здесь, я попрощаюсь сними вернусь.

Михаил и Ганс были уже верхом. Глинский, по­ставив ногу ъ стремя, ждал приближающегося Фе­дора.

— Прости, князь, что все вышло так… несклад­но, — сказал Федор.

— Ничего, князь. Господь даст, увидимся в луч­шие времена.

Он кивнул и сел на коня. Федор прикусил губу. Нет, будь как будет!

— Берегись в пути! — сказал он только.

— Бог сбережет! — ответил Глинский и двинулконя к воротам.

Федору показалось, что Ганс и Михаил покло­нились ему холодно. Он рассердился на себя за мнительность и вернулся к скамье. Отец Леонтий хотел ему что-то сказать, но тут из терема, поша­тываясь, вышел Олелькович и нетвердой походкой двинулся по аллейке. После яркого света он шел, как слепой, протянув перед собой руки.

Федор следил за его неуклюжими неповоротли­выми движениями, и в нем нарастало холодное раздражение.

— А где твои люди, брат? +- спросил он, когда Олелькович поравнялся со скамьей, и голос его помимо воли прозвучал как-то глухо и грозно.

Михайло вздрогнул и застыл.

— Кто здесь? — хриплым испуганным шепотом спорсил он.

— Не узнаешь брата своего?

— А-а-а! Бельский! Черт бы тебя побрал! Что ты меня так путаешь из темноты?!

—. Разве в моем вопросе есть что-то страш­ное? — удивленно спросил Федор. — Мне сказали, что твоих людей нет среди пирующих, а я стара­юсь заботиться, чтобы всем гостям было весело в моем доме.