Сидя на балконе храма св. Камения во время диспута и выслушивая дерзкого монаха, И Скалий понял, что видит перед собой одного из тех, кто мог бы стать его соратником, если поверит в него. Папию ничего не стоило пошевелить пальцем — и слуги увещевания, переломав Лютому кости, вырвав раскаленными в огне щипцами внутренности, отправили б его очищенным от грехов в небесные дали блаженства. Однако возможность заполучить себе такого дерзкого и даже тайно понимающего его помощника побудила папия совсем к другим действиям. И он решил спасти Мартия Лютого, ограничившись лишь отлучением его от церкви, ибо, отлученный, отверженный всеми, он не будет опасен для всемогущего папия, тогда-то И Скалий и призовет его для великих дел.

Но мог ли И Скалий вообразить, как прозвучат его собственные мысли в горячих устах Мартия Лютого, произнесенные в огне уже гремевшей войны за френдляндский престол.

Дав возможность златослову Эккию вдоволь наговориться, изрыгая проклятия в адрес зловредного Мартия Лютого, И Скалий величественно поднялся к алтарю и завершил двухнедельный диспут, объявив, что цель его достигнута, ибо отныне всем ясно: идя на грех злодеяния, надо иметь в виду, что наказание настигнет тебя сразу в виде церковной пошлины за обязательное святое прощение. Не все окажутся способными оплатить его.

Затем И Скалий в страшных, повергших всех в ужас словах отлучил от церкви скверного инока Мартия Лютого, подлежащего ныне изгнанию из всех домов истых добриян, дабы псом смердящим околел в придорожном канаве.

Но когда во исполнение замыслов И Скалия гонец с его буллой об отречении Мартия Лютого от церкви помчался вслед за каретой, она была непостижимо далеко. К тому же осаждающие Орлан тритцы никак не желали пропустить гонца Святикана. Понадобилось вмешательство самого «короля Дордия IV», дорожившего отношениями с папием, чтобы грозная булла наконец была доставлена в Орланский собор для оглашения.

В Орлане, в замке престолонаследника Кардия VII, после очередного веселого пира, без которых Кардий обходиться не мог, он возлежал на царственной постели под балдахином в полном изнеможении после изощренных ласк своей прекрасной наложницы (наскучившую жену он давно сослал в монастырь) Лилии де Триель, которая, прильнув к нему, шептала на ухо:

— О мой возлюбленный король, прекраснейший и мудрейший. В Орлан прискакал папийский гонец с буллой самого И Скалия. Отлучен от церкви не то еретик, не то обманщик. Надо воспользоваться случаем и написать письмо о своей преданности Великопастырю всех времен и народов, умолять его о помощи в тяжких условиях борьбы с самозванцем Дордием, предателем родной Френдляндии, слуги захватчиков с мерзких Тритцанских островов. Выбор И Скалия между Дордием и истинным королем Кардием VII будет решающим поворотом в войне. Тритцы, истовые папийцы, не решатся продолжать осаду Орлана. Доблестные войска подлинного короля изгонят их из Френдляндии, и мы после законной коронации в захваченном пока тритцами соборе в Ремле торжественно вступим в прекраснейшую из столиц, несравненный Куртиж.

Кардию было приятно ощущать дыхание возлюбленной, но слова ее не затрагивали его усталого и пресыщенного ума, не способного ни к решениям, ни к действиям.

Он все бы отдал, лишь бы лежать вот так безмятежно в этой теплой надушенной постели, нежась в объятиях первой красавицы королевства, несравненной Лилии де Триель.

«И зачем только пытается она заниматься скучнейшими государственными делами. Это предназначено мужским умам, ни на что другое не пригодным. Красота должна служить блаженству — в этом ее высшее призвание!».

Дальше этих мудрствований Кардий был не способен мыслить.

Девица Лилия де Триель умела узнавать все раньше других. Когда в замке послышался шум, ей стало ясно, что явились священнослужители из Орланского собора нижайше умолять короля выслушать оглашение папийской буллы.

Проницательная красавица оказалась права.

Церемониймейстер двора, не осмеливаясь поднять глаз на королевскую постель под балдахином, попросил его всевластие прибыть на площадь перед Орланским собором, где уже собираются не только все горожане, но и преданные королю войска. Булла должна воодушевить их для отпора тритцам, грозящим разгромить город, не пропустив ни одного дома, ни одной из женщин.

— Как, даже госпожу де Триель? — не нашел ничего глупее произнести Кардий VII.

Сконфуженная Лилия де Триель закрылась с головой простыней и сказала:

— Не бывать тому! Король поручил мне написать папию И Скалию письмо, и я уже подготовила его. Тот же гонец, который привез буллу, отвезет письмо, а ответ папия едва ли придется по вкусу осаждающим тритцам.

Кардий удивленно обернулся к фаворитке, но из-за натянутой простыни не встретился с ней взглядом.

Пришлось покидать сладкую постель и облачаться в блестящие одежды.

Лилия де Триель проскользнула в свой будуар, расположенный рядом с опочивальней Кардия, и три прислужницы занялись ее замысловатыми нарядами, которыми предстояло сразить на площади и горожан, и солдат, а о женщинах и говорить нечего!

Сверкающая королевская карета с восьмеркой золотомастных лошадей доставила сиятельную чету на площадь Орланского собора.

Перед входом в него был сооружен помост, напоминавший эшафот, на который вели несколько ступенек.

Карета Кардия остановилась у помоста. Блистательные Кардий и идущая на шаг сзади Лилия де Триель направились к отведенному им почетному месту, вызывая общее восхищение.

Казалось, люди собрались здесь как на публичную казнь, чтобы возбудить себя брызнувшей кровью, взволновать себя чужой, но неумолимой для всех смертью. У эшафота стоял палач в красном балахоне с узкими прорезями для глаз, в остроконечном колпаке.

Но палач не взошел на эшафот, стражники не подвели осужденного со связанными за спиной руками.

Вместо них на помост поднялись два монаха, один в пурпурной мантии птипапия, другой в сермяжной сутане.

Палач разжигал перед помостом костер.

Неужели отлученного от церкви сразу сожгут здесь перед собором? Слуги СС увещевания, которых знали в лицо, устрашающе шмыгали у костра, перекидываясь с палачом словами.

Птипапий, по всей видимости, был слишком нездоров, чтобы самому прочесть папийскую буллу.

Удивительно, что он поручил это сделать Мартию Лютому, которого папий и отлучил от церкви.

Громким внятным голосом прочел Мартий грозные слова о том, что негодный инок Мартий Лютый за выступление в соборе св. Камения во время благочестивого диспута о всепрощении господнем подверг сомнению милосердие всевышнего и ратовал за то, чтобы все люди грешили безбоязненно, ибо на Землии им за это ничего платить не придется, а небесная кара когда-то еще будет, да и будет ли вообще.

Гул пробежал по толпе.

Затем загремели устрашающие слова наместника всевышнего на Землии папия И Скалия о вменении в обязанность каждому истому добриянину гнать отлученного от церкви негодного Мартия Лютого с порога, не давая ему приюта, куска хлеба или кружки воды, дабы псом смердящим околел он в придорожной канаве.

Какие-то женщины заплакали в толпе. Послышались возгласы, обычные во время истязаний обреченного на эшафоте.

Мартий Лютый кончил чтение, поклонился на все четыре стороны, как обычно делал это осужденный на смерть, а затем возвысил голос:

— Вас удивляет, дорогие мои френдляндцы, зачем разожжен здесь палачом костер? Не сожгут ли здесь неугодного церкви отступника? Да, верно угадали горожане и солдаты, а также прекрасные дамы, пришедшие сюда. Здесь произойдет сожжение отступника от истинной религии Добра, созданной полторы тысячи лет назад божественным Добрием. Но истинный отступник восседает на святом престоле под именем И Скалия. Вместо него сожжена будет его булла. Но прежде, чем вы увидите, как свернется, потемнеет и вспыхнет этот клочок папийской бумаги, я разоблачу его автора, присвоившего себе имя наместника всевышнего на Землии. Отец Лжи, он ложью опутал всех вас, думающих, что через него и его столь же безнравственных, как он сам, служителей вы общаетесь со всевышним. Я сказал так в соборе св. Камения, и за это отлучен от папийской ложной церкви, якобы твердой, как скала, веры. Я сказал и повторяю вам всем, что нет ни у кого права вставать между любым из вас и всевышним. Не нужно для этого пышных храмов, выстроенных на ваши заработки, не требуются для этого убившие будто бы свою плоть святоши, мешающие вашему общению с всевышним выдуманными спектаклями и песнопениями. Учение Добрия не требует никаких храмов, никаких служителей, оно учит быть добрым, самим служить добру, не позволяя кому-либо именовать себя более приближенным к всевышнему, чем каждый из вас. А они, попы, присвоили себе еще право «святого прощения», торгуя оправданием любых злодеяний. Так Сатана свил себе гнездо в Святикане с чревоугодием и развратом. Еще доход пожизненность браков, установленная самовольно папием. Несчастье мужчин и женщин, скованных церковью и не имеющих средств, чтобы откупиться от папия и стать свободными. Это снова выдумка Сатаны. Все люди свободны и в общении со всевышним, и в добровольном браке, который должен держаться только на взаимной любви. И не продает всевышний этой свободы!