- Все он не по-моему делает,- с обидой сказал Тимофей Ильич.- Перво-наперво ему нужно было явиться ни в какую там другую станицу, а в Усть-Невинскую, да собрать народ и поклониться ему… А как же так? Тут он родился, тут живут его родители, сверстники… Или, может, он думает, что его в Усть-Невинской и так изберут?

- И чего ты, старый, бурчишь? - отозвалась Ниловна.- Вестимо, изберут. А почему ж его не избрать? Первые мы с тобой, как родители, пойдем голосовать и всем пример покажем… Мы и за ширмочку не будем хорониться. Наш же сын, и утаиваться тут нам нечего.

- Ишь какая ты грамотная! Надо сказать Ереминку, чтобы он тебя в агитаторы включил… А ты лучше скажи мне, отчего твой сын домой не заявляется? Нет того, чтобы приехать к родителям да побалакать по-семейному…

- Знать, некогда ему - вот он и не едет,- сказала Ниловна.

- Как так некогда! Машина имеется, сел да и прикатил.

Старики заспорили не на шутку. Ниловна, как всегда, встала на сторону сына и всячески защищала его, доказывала, что Сергей никак не мог приехать. Тимофей Ильич злился и на сына и на Ниловну: «Ежели он чтит отца и мать, то должен был навестить свою станицу». - Ну, разошлись,- шепнула Анфиса, подойдя к Семену.- Пусть себе поспорят, а мы пойдем спать. Постель уже разобрана, ты иди, а я только помогу матери посуду помыть.

Семен не первый раз ложился в пружинистую кровать с высокими и прохладными подушками и с такой поразительно мягкой периной, что все тело погружалось в нее, как в вату, и всегда у него на сердце было тепло и спокойно. Он радовался всему: и тому, что так горячо любил Анфису, и тому, что породнился со своим фронтовым другом, и, наконец, тому, что помирился с Тимофеем Ильичом и был радушно принят в доме Тутариновых. Вспомнил тот день, как он познакомился с Сергеем, как привязался к нему, как полюбил и стал считать его своим братом. И хотя теперь они виделись редко, а когда встречались, то говорили больше о делах, дружба их, начатая на войне, не только не расстроилась, но укрепилась еще сильнее. Семен был благодарен своему другу и за то, что он привез его в Усть-Невинскую, и за то, что рассоветовал обзаводиться своим домом, и за то, что поставил руководить такой важной стройкой. Только как же быть с Анфисой? Она еще живет надеждами, что муж ее на канале работает временно, что к лету у них будет и свой дом, и молодой сад…

«В самом деле, зачем же мне свое гнездо, когда вокруг столько дела?..»

Семен живо представил и профиль канала, и работающих людей, и движение подвод, и вороха свежей земли на снегу. Он подумал о том, что лишь одна его мечта непременно сбудется: скоро он увидит свою Анфису с ребенком на руках. Его радовало и то, что у Анфисы потемнело лицо и появились серые пятнышки на верхней губе и на подбородке, и то, что ее глаза как-то смешно округлились и сделались еще ласковее, и то, что вся она и пополнела и похорошела.

Анфиса работала на канале и в паре с Варюшей Мальцевой таскала на носилках землю. Семен, часто проходя мимо них, видел, как Анфиса быстрыми шагами шла следом за Варей, крепко держа поручни в сильных руках.

«Не тяжело ли ей? Может быть, перевести на более легкую работу - управлять быками или лошадьми?»

Об этом Семен подумал и теперь, когда Анфиса, шурша юбкой, разделась, подлезла под одеяло и прижалась к нему, желая согреться. Он взял ее за руки - ладони у нее были шершавые и твердые, точно припухшие, на изгибах пальцев затвердели мозоли.

- И какой же наш батя смешной! - сказала она шепотом.- Все бурчит, все поучает Сережку, будто братушка и сам не знает, что ему делать.

- Анфиса, ты на канале, наверно, устаешь? - спросил Семен.- Носилки тяжелые, а тебе придется рожать…

- Ну, это еще когда будет! Я же сильная! - Анфиса прижалась к нему.- Я об этом и не думаю.

- А о чем же ты думаешь?

- О весне,- сказала она тихо.- Канал выроем, а по весне займемся своим домом.

- Анфиса, а что, если у нас не будет ни домика, ни садика?

- Ты опять свое! - обиделась Анфиса.- Почему ж ему не быть? Может, ты уж не хочешь строиться? Может, уезжать задумал?

- Уезжать я никуда не думаю,- серьезно ответил Семен.- Но зачем же нам свой дом, когда и без него нам будет хорошо… Сережа правду говорит - нечего нам прятаться в свою нору, а лучше поселиться возле электростанции.

- Не хочу я там жить. Какая там жизнь на отшибе?

- Но посуди сама, Анфиса, не могу же я бросить порученное мне дело…

- А ты брата не слушайся. Ему ничего не нужно, а нам корову надо завести, птицу, огород.

Семен улыбнулся. Наивными показались ему желания жены.

- Будет у нас и корова и птица,- сказал он, желая успокоить Анфису.- Еще и гусей разведем - жить-то будем возле реки.

Она тяжело вздохнула и промолчала.

Анфиса поднялась на заре, умылась, подоила корову и принесла Семену кружку парного молока.

- Эй ты, начальник канала! - смеясь и стаскивая с Семена одеяло, сказала она.- Вставай, пора на работу.

Наскоро закусив, Семен и Анфиса вместе с родниковцами ушли на канал. А когда совсем рассвело и Тимофей Ильич, накинув полушубок, вышел дать корове корму, на пороге появилась Марфа Игнатьевна с кошелкой, в которой сидела белая «леггорнка».

- Здравствуй, свашенька,- приветливо сказала Ниловна.- Что-то ты давненько к нам не заглядываешь?

После неудачного сватовства Ниловна и Тимофей Ильич хотя и обиделись на своего сына и на Ирину, но с Марфой Игнатьевной породнились и стали называть ее свахой. «Дети наши пускай себе там что хотят, то промеж себя и делают, бо родительской воли теперь над ними нету,- рассудительно говорил Тимофей Ильич, покидая птичник.- А мы - люди старые, знаем, как на свете надо жить, и коли мы выпили по чарке и посватались, то и будем считаться сватами…»

- Все, свашенька, управляюсь с птицей,- отвечала Марфа Игнатьевна, ставя под лавку кошелку, из которой выглядывала белая головка курицы с посиневшими от мороза серьгами.- Да и живу я далече от станицы, часто не находишься.

Вошел Тимофей Ильич, стряхивая на пороге прилипшие к полушубку сухие листья.

- Слава богу, сваха заявилась! - сказал он.- А мы частенько о тебе вспоминаем.

- Курочку вам на обмен принесла,- проговорила Марфа Игнатьевна, ставя кошелку на лавку.- На вид красивая, а наседкой быть не желает.

- Ну, как там поживает наша невесточка? - спросила Ниловна.- Слыхала я, будто сын Грачихи приспособился ее обучать.

- Верно, раза два приходил.- Марфа Игнатьевна вздохнула.- Какие-то ей книжки читает - ничего я в том не разбираюсь.

- А она что ж? - спросила Ниловна.- Веселая собой?

- На вид будто и веселая, да только кто ж его знает, что у нее на сердце.

- Об Сережке вспоминает или молчит?

- Вижу, что-то от меня скрывает.

- Книжки - дело хорошее,- помолчав, заговорил Тимофей Ильич,- а только ты, сваха, присматривайся, чтобы за этими книжками чего другого не случилось.

- Я-то и сама побаиваюсь,- сказала Марфа Игнатьевна.- Один разок дажеть не стерпела, постояла у дверей и послушала.

- И что же он ей там наговаривал? -спросила Ниловна.- Не ласкал ее?

- Этого не было, а что он ей говорил - толком и не разобрала… Все какие-то слова непонятные.

- Так-таки ничего и не разобрала? - спросил Тимофей Ильич.

- Называл какиесь альперы или анперы - позабыла. А еще упоминал какую-то вольту и лошадиную силу.

- Скажи на милость: с девушкой и такой разговор! - удивилась Ниловна.

- Бог же его знает, что значат те выражения.

- Может, оно и есть то самое,- пояснила Ниловна,- он ей говорит надогад буряков, чтоб дали капусты?

- И такую чертовщину придумала! - обиделся Тимофей Ильич.- По всему видать, была у них балачка про электричество… А лучше будет, ежели спросить у знающего человека. Марфа Игнатьевна, давай я запишу те слова, а вскорости приедет Сергей - он-то знает, в чем тут смысл.

- Чего ж мы так стоим? - спросила Ниловна.- Снимайте, сваха, одежину да сидайте до нас завтракать.