– Тогда,- она на мгновение прикусила нижнюю губу, чтобы не рассмеяться,- вот, могу предложить на выбор: "морские моллюски, устрицы экстра, омары по-арморикански, почка теленка, вымоченная в арманьяке, копыта в Шабли, морской еж в…"

– Не голодый я! - почти выкрикнул Серегин.

– Тогда предлагаю круасаны с сыром, - ласково глядя на него, произнесла Ирина, на всякий случай, пояснив: - это булочки такие.

– Можно и их. Это национальная еда? - рассеянно спросил он, доставая пачку папирос и снова оглядываясь. - Здесь покурить-то можно?

– Пепельница на столе есть - значит можно, - объяснила Ирина.

– Всюду эти буржуйские условия. У нас - везде можно, есть пепельница или нет! - недовольно пробурчал он и, достав папиросу, постучал ее концом по столу. Появившийся из-за его спины официант смахнул щеточкой крошки табака с белоснежной скатерти.

– Бутылку Chateau Haut-Brion и круасаны, - сделала заказ Ирина.

– Да-да, мадам. У нас всегда есть в запасе ваше любимое вино.

– Мерси, Пьер. - Она повернула голову к окну, по которому, обгоняя друг друга, стекали тонкие струйки дождя. - Итак… Продолжим экскурсию, Александр Васильевич? - Серегин, закуривая папиросу, рассеянно кивнул. - Вон, взгляните. Видите, здание на том берегу Сены? Это - гостиница "Лютеция". Тоже, кстати, достопримечательность. Здесь несколько раз в году устраиваются большие благотворительные балы в пользу детских русских приютов либо богаделен. - Серегин нехотя посмотрел на здание. - Билеты распространяются среди обеспеченных эмигрантов дамами-патронессами. - Судя по удивленному взгляду, последнее слово оказалось для Серегина незнакомым, но переспрашивать он не стал. - Народу собирается много, - продолжила Ирина. - Молоденькие хорошенькие девушки продают цветы… - Она заметила, что в глазах Серегина появилась скука. - Красиво. Вам бы понравилось… - свернула Ирина рассказ.

– Ну, я, так сказать, не эмигрант, - он потянулся. - С родины не убегал. Так что мне ихняя красота без надобности.

"Они бы тоже не убегали, когда б такие подонки, как ты, их не выгнали!" - зло подумала Ирина и ласково улыбнулась.

Официант поставил перед ними два бокала и показал Ирине бутылку.

– Думаю, в этот раз дегустировать не будем, - обратилась она к Серегину, - коли вы мне поверили. Надеюсь, вам понравится. Это изумительное вино!

Официант, аккуратно обернув бутылку салфеткой, наполнил бокалы.

– Национальное французское? - Серегин поднял бокал, выдохнул воздух, сделал большой глоток, на секунду задумался, допил и глубокомысленно кивнул. Официант снова наполнил его бокал. Серегин, заметив, что Ирина сделала лишь небольшой глоток, проговорил, слегка смутившись:

– Я пить сильно хотел. Итак? - он стряхнул пепел на пол. Она придвинула к нему пепельницу. - Чего дальше делать будем?

Ирина чуть заметным движением головы показала на бокал.

– Вам не понравилось?

– Вполне. Но коньяк попредпочтительнее будет. А водка привычнее. - Он снова сделал глоток, покрутил бокал за ножку и внимательно взглянул на Ирину. Она вскинула голову и посмотрела ему прямо в глаза, продираясь сквозь плотную паутину собственной ненависти.

– Между прочим, именно в "Лютеции" начали проводить конкурсы, на которых выбирали самую красивую девушку. Победительница получала титул "мисс Россия". По-моему, это затеял журнал "Иллюстрированная Россия". Знаете такой?

Серегин наморщил лоб, будто его оторвали от глубоких размышлений.

– Я другие газеты читаю. Наши. - Он затушил папиросу, с силой вдавив ее в дно пепельницы. - "Правду", к примеру.

– Какое интересное название! - воскликнула Ирина.

– Ну! А то! - Серегин оживился. - Что ни слово - то чистая правда. Наша… народная! Я когда ее читаю, думаю, ой не зря мы революцию затеяли и всех эксплуататоров, которые, ну, на народной крови жировали - коленкой под зад! Скоро мы и до мировой буржуазии доберемся. Пусть трепещут! - Серегин стукнул кулаком по столу. Сидящие неподалеку влюбленные испуганно отпрянули друг от друга. Старик, оторвавшись от газеты, недоуменно посмотрел на шумного посетителя и недовольно запыхтел трубкой. Ирина растерянно огляделась по сторонам.

– Я, к слову, этот журнал, ну, "Иллюстрированная Россия", тоже не люблю, - торопливо проговорила она, отметив про себя перескочившее к ней из его речи "ну". - Там мерзкий главный редактор, Миронов. Представьте, во весь рот - золотые зубы. Такой неприятный человек! - она помолчала. Разговор не клеился.

Перед ними поставили тарелки с приборами и корзиночку с ароматными круасанами.

– Обожаю этот запах… - Ирина с наслаждением вдохнула. Серегин, с любопытством наклонив голову к корзиночке, принюхался.

– Как их здесь едят? Этими…, - он указал головой на вилку с ножом, или так, по-простому, как люди?

– Можете "по-простому", - сдерживая улыбку, ответила она. Серегин недоверчиво покосился, не шутит ли? - В общем, как удобно, так и кушайте, Александр Васильевич.

Серегин, взяв рукой круасан, принялся за еду, роняя золотистые крошки на скатерть.

– Угу,…орово… усно… - удовлетворенно кивнув, проговорил он с полным ртом.

Воцарилось молчание. Не притрагиваясь к ароматному круасану, Ирина выпила вина. Она водила Серегина по городу уже второй день, а нужного результата не было - никак не получалось разговорить его, вызвать на откровенность. "Неужели нет другого выхода? Неужели придется ложиться с этим подонком в постель? Ах, Софи, Софи… - вспомнила она старшую сестру Леночки. - Как бы мне сейчас пригодился твой опыт!"

Последний раз они виделись, кажется, в 1919 году. Очутившись тогда в Одессе, куда, как выяснилось, очень кстати, перебросили для укрепления местной "чрезвычайки" одного из ухажеров Софи, Ирине показалось, что все самое страшное позади, что здесь на берегу моря под ласковым южным небом ничего с ней уже случиться не может.

Софи со своим любовником - "папочкой", как она его называла, жили отдельно, в доме на Французском бульваре, а так как условием "папочки" было полное отсутствие видимых контактов девушек с Софи, то они с Леночкой поселились неподалеку от набережной, сняв крохотную комнатку в квартире у неопрятной, непрерывно ворчащей женщины неопределенного возраста. Хозяйка подрабатывала стиркой белья для товарищей из местной ЧК, присланных сюда из разных губерний России для борьбы с контрреволюцией и бандитизмом на Юге. Стирала она с каким-то остервенением, причитая и разговаривая сама с собой. Ее ворчание прекращалось только поздно ночью, когда вконец измученный ею же самой организм, отказывал и в несколько секунд укладывал ее спать. Со стороны казалось, будто кто-то невидимый, не в силах уже слышать бесконечное бормотание и стоны, просто ударял ее по голове чем-то тяжелым. Хозяйка мгновенно засыпала, однако и во сне время от времени вскрикивала: "Гады проклятые… лазют тут…лазют… Белые… Красные… что им… чтоб они все передохли…"

Ирину хозяйка невзлюбила сразу - "буржуазка", как она ее называла, была слишком брезглива, и на многие проявления простой, "народной", как говорила хозяйка, жизни реагировала неправильно - приступами тошноты или позывами к рвоте. Подумаешь - вши в тюках с бельем, подумаешь - тараканы в доме или алюминевая миска скользкая, да рыбой воняет. Поди-ка ж отмой ее в холодной воде!

В конце концов, девушки переехали в другую квартиру, которую им при помощи любовника подобрала Софи. Квартирка была маленькая, но сравнительно чистая, а, главное, кроме них там никого не было. День был загружен - надо было постоять в очереди за керосином несколько часов, потом бежать на другой конец города за хлебом, затем - уборка, стирка, десятки мелких дел. Софи вскоре помогла и с питанием, пристроив их в столовую, где можно было за восемнадцать рублей поесть суп или борщ без мяса и "гречаную" или "пшеную" кашу с куском хлеба. Деньги постепенно кончались, вещи для продажи тоже, и страшно было подумать, как придется жить дальше.

Софи грустила - у "папочки" было слишком много работы. Он то и дело оставлял ее, уезжая по "зову долга" и умоляя лишь об одном - прекратить беситься "с нравственного жиру".