– Симпсон ударник.

– А чем он сейчас занимается? Все еще руководит оркестром?

– Не-а. Из ударников хорошие лидеры не получаются. – Кенни отхлебнул из бокала и задумчиво наморщил лоб, плавно переходящий в макушку. – Не так давно я слыхал, будто он работает на студии, где-то на Побережье. Попробуй позвонить Натану Фишбайну в Капитал-Билдинг.

Я записал имя и спросил Кенни, не знает ли он что-либо об остальных оркестрантах.

– Несколько лет назад я работал в Атлантик-Сити с одним тромбонистом. – Кенни ткнул пухлым пальцем на фото. – С этим парнем, Рэд Диффендорф его имя. Сейчас он играет «кантри» с Лоуренсом Уэлком.

– Ну а что-нибудь о других? Не знаешь, где я могу их найти?

– Вообще-то, я припоминаю многие имена. Все парни до сих пор при деле, но не могу сказать, кто с кем работает. Тебе придется расспросить музыкантов, или позвонить в профсоюз.

– А как насчет негра-пианиста по имени Эдисон Суит?

– Пупс? Он неподражаем. У него левая рука, как у Арта Тейтума. Бесподобно. Его не нужно разыскивать: последние пять лет он играет в «Красном Петухе» на окраине города, на Сто тридцать восьмой улице.

– Кении, ты кладезь полезной информации. Хочешь позавтракать?

– Я к этому добру не прикасаюсь. Но не откажусь от еще одного коктейля.

Я повторил заказ и добавил к нему чизбургер и жареную картошку – для себя. Пока мы ждали, я отыскал телефон-автомат и позвонил в местное отделение Американской федерации музыкантов. Я назвался свободным журналистом, работающим по заказу журнала «Взгляд», и спросил, нельзя ли взять интервью у оставшихся в живых музыкантов оркестра Спайдера Симпсона.

Меня соединили с девушкой, ведущей досье членов профсоюза. Я рассыпался в любезностях, пообещав отметить профсоюз в своей статье, и продиктовал девушке указанные на фото имена оркестрантов и инструменты, на которых каждый из них играл.

Десять минут прошло в ожидании. Результат был следующим. Из пятнадцати музыкантов четверо скончались, а шестеро были вычеркнуты из профсоюзных списков. Девушка дала мне адреса и телефоны остальных. Диффендорф, тромбонист у Лоуренса Уэлка, жил в Голливуде. Спайдер Симпсон тоже нашел себе местечко поблизости от Лос-Анджелеса, в Студио-Сити. Остальные жили здесь, в городе.

Среди них – альт-саксофонист Вернон Хайд, работающий в бэнде «Тунайт» из «Эн-Би-Си Студиос», и два «духовика» – трубач Бен Хогарт, обитавший на Лексингтон-авеню, и тромбонист Карл Валински в Бруклине.

Я записал все это в свою книжку, от души поблагодарил девушку и попытался обзвонить музыкантов, но безуспешно. «Духовиков» не было дома, и лучшее, что я мог сделать, это оставить на коммутаторе «Эн-Би-Си» номер своей конторы.

Я начинал чувствовать себя, как новичок на бекасиной охоте. То есть, как парень, сидящий всю ночь напролет в лесу с пустым мешком в руках. Шансов на то, что кто-либо из бывших коллег Джонни по оркестру случайно встретил его после того, как он ушел на войну, было меньше, чем один на миллион. Но это единственная зацепка в городе, и я решил ухватиться за нее.

Вернувшись к стойке, я съел чизбургер и поковырялся в увядшей на тарелке картошке.

– У нас классная жизнь, Гарри, верно? – Кении Померой звякнул кубиками льда в пустом бокале.

– Лучшая и единственная.

– Подумать только, некоторые бедняги вынуждены зарабатывать на кусок хлеба!

Я сгреб мелочь со стойки в карман.

– Не сбрасывай меня со счета, если мне придется делать то же самое.

– Ведь ты еще не уходишь, Гарри?

– Мне пора, старина, хотя я с удовольствием побыл бы здесь и залил отравой печень на пару с тобой.

– Видно, скоро ты начнешь пробивать время на табельных часах. Впрочем, если понадобится мой опыт, ты знаешь, где меня найти.

– Спасибо, Кении. – Я натянул пальто. – Тебе что-нибудь говорит имя Эдвард Келли?

Кении сосредоточенно наморщил гигантский куполообразный лоб.

– Я помню только Ораса Келли, – пробормотал он. – Примерно в то время, когда Красавчик Бой Флойд вырубил федеральных агентов на Юнион Стэйшн, Орас играл на рояле в «Рено-клубе», на углу Двенадцатой и Черри. А между делом занимался букмекерством. Он, часом, не родственник твоему?

– Надеюсь, нет, – ответил я. – До встречи, Кенни.

– Я вставлю твое обещание в рамку, если ты не против…

Глава десятая

Чтобы поберечь подметки, я доехал до Таймс-сквер подземкой и вошел к себе в контору как раз в тот момент, когда зазвонил телефон. Я схватил трубку. Это был Вернон Хайд, саксофонист Спайдера Симпсона.

– Очень рад, что вы позвонили, – сказал я и принялся заливать о якобы полученном задании для журнала «Взгляд». Он проглотил эту историю, и я предложил встретиться за выпивкой в удобное для него время.

– Сейчас я в студии, – сказал Хайд. – Через двадцать минут мы начнем репетицию, и я освобожусь только к половине пятого.

– Меня это вполне устраивает. Если выкроете для меня полчасика, то можем встретиться. На какой улице ваша студия?

– На Сорок пятой. Хадсон-театр.

– Отлично. Бар «Хикори-Хаус» в двух кварталах оттуда. Как насчет того, чтобы встретиться там без четверти пять?

– Годится, шеф. Я прихвачу свой кальян, чтобы тебе не пришлось меня искать.

– Да, на человека с кальяном всегда обратишь внимание, – заметил я.

– Ты не понял, приятель. «Кальян» – это мой инструмент, усекаешь?

Я усек, и мы повесили трубки. Сняв пальто, я сел за стол и, разложив принесенные с собой вырезки и фотоснимки подобно музейным экспонатам, начал пристально разглядывать слащавую улыбку Джонни Фаворита, пока не затошнило. Где же искать парня, которого как бы и не было?

Старая вырезка с колонкой Уинчелла была хрупкой, как древние свитки Мертвого моря. Я перечитал статью о разрыве помолвки Фаворита и позвонил Уолту Риглеру в «Таймс».

– Привет, Уолт, это снова я. Мне хотелось бы узнать от Этане Круземарке.

– Крупный магнат, судовладелец?

– Именно. Мне пригодится все, что у тебя есть на него, плюс его адрес. Особенно интересует разрыв помолвки его дочери с Джонни Фаворитом в начале сороковых.

– Снова Фаворит! Похоже, для тебя не существует никого другого.

– Он гвоздь моей программы. Так мне рассчитывать на помощь?

– Я справлюсь в Женском Департаменте, – сказал он. – Там следят за всеми скандалами высшего общества. Перезвони мне через пару минут.

– Да пребудет с тобой мое благословение. – Я бросил трубку на рычаг. Было без десяти два. Я вынул записную книжку и сделал несколько звонков в Лос-Анджелес. Голливудский номер Диффендорфа не отвечал, а у Спайдера Симпсона трубку сняла его горничная. Она была мексиканкой, и хотя мой испанский был не лучше ее английского, я ухитрился оставить ей свое имя и адрес конторы, внушив, что у меня к Симпсону важное дело.

Телефон зазвонил, едва я повесил трубку.

– Значит так, – с места в карьер начал Уолт Риглер. – Круземарк сейчас в зените: благотворительные балы, общественные мероприятия и тому подобное. Контора в Крайслер Билдинг. Живет на Саттон-плейс, дом два. Телефон найдешь в справочнике. Записал?

Я сказал, что все записано крупными печатными буквами, и он продолжил:

– Дальше. Круземарк не всегда был такой шишкой. В начале двадцатых он служил в торговом флоте, и ходили слухи, что первые денежки он сколотил на контрабанде спиртным. Но

Круземарк никогда не привлекался, так что его досье чисто, в отличие от рыльца. Собственный флот он начал сколачивать во время Великой Депрессии, зарегистрировав его, разумеется, в Панаме.

Первые крупные заказы он получил во время войны – строил корабельные корпуса. Против его фирмы выдвигали обвинения в недостаточно качественном металле, поскольку корабли класса «Либерти» разваливались во время шторма, но расследование, проведенное Конгрессом, оправдало Круземарка, и в дальнейшем об этом деле не вспоминали.

– А что о дочери?