Глава двенадцатая

Спускаясь в лифте, я вспомнил о сигарете за ухом и закурил, как только вышел на улицу. Мартовский ветер был чистым и свежим. До встречи с Верноном Хайдом оставалось больше часа. Я медленно шел по Седьмой авеню, пытаясь найти объяснение беспричинному страху, охватившему меня в квартире-оранжерее гадалки. Я знал, что дело не обошлось без мошенничества, ничего не значащих слов – классических уловок всех предсказателей. «Берегись незнакомцев». Обычное дерьмо, за которое выкладываешь свои денежки. Она надула меня «вещим» голосом и гипнотическим взглядом.

Пятьдесят вторая улица выглядела как всегда заурядно. «Клуб-21», расположенный двумя кварталами восточней, сохранил былую элегантность, но на месте исчезнувших джаз-клубов расцвели притоны со стриптизом и азартными играми. А с закрытием «Оникс-клуба» лишь «Птичий остров» на Бродвее поддерживал священное пламя бибопа. Клуб «Знаменитая дверь» тоже закрылся, – боюсь, навсегда. Кабачки «Джимми Райан» и «Хикори-Хаус» – единственные, выжившие на этой улице, угрюмые дома которой во времена Сухого Закона приютили более пятидесяти «слепых свиней» [Заведения, нелегально торгующие спиртным (жарг.)].

Я шел на восток, мимо китайских ресторанчиков и вульгарных шлюх в юбках из искусственной кожи с застежками-"молниями". Трио Дона Ширли уже расположилось на «пятачке» в «Хикори-Хаус», но играть они пока не собирались, и, когда я вошел, в полутемном баре было тихо.

Заказав виски, я выбрал столик, откуда можно было наблюдать за дверью, и после двух стопок заметил парня с саксофонным футляром. На нем был светлый свитер ирландской вязки и коричневая замшевая куртка. Волосы короткие, цвета перца с солью. Я махнул ему рукой, и он подошел.

– Верной Хайд?

– Он самый. – Хайд криво улыбнулся.

– Пристраивай свой «кальян» и присаживайся выпить.

– Заметано. – Он осторожно поставил футляр и подвинул стул. – Значит, ты писатель. И что ты пишешь?

– В основном, статьи для журналов. Например, биографические очерки.

Подошла официантка, и Хайд заказал бутылку «Хайнекена». Мы немного поболтали, затем официантка принесла пиво и налила его в высокий бокал. Хайд сделал огромный глоток и перешел к делу:

– Итак, ты хочешь писать о бэнде Спайдера Симпсона. Что ж, ты обратился по адресу. Умей асфальт разговаривать, этот тротуар поведал бы тебе историю моей жизни.

– Не хочу сбивать тебя с толку, но я главным образом хотел бы услышать о Джонни Фаворите.

Улыбка Хайда превратилась в презрительную гримасу.

– О нем? На фига тебе писать об этом придурке?

– Похоже, вы не были закадычными друзьями?

– И вообще, кто сейчас помнит о Джонни Фаворите?

– Например, редактор «Взгляда», который предложил мне эту тему. Да и ты, кажется, не забыл Джонни. Что он из себя представлял?

– Самый что ни на есть подонок. То, что он сделал со Спайдером, было подлее трюка Бэна Арнольда. [Арнольд, Бенедикт (1741-1801) – во время Войны за независимость (1775-1783) был назначен командующим форта Вест-Пойнт и пытался сдать его англичанам за двадцать тысяч фунтов, но заговор был раскрыт.]

– А что он сделал?

– Пойми, Спайдер открыл его, вытащил из какой-то занюханной провинциальной пивнушки.

– Знаю.

– Фаворит очень многим обязан Спайдеру. Ведь он получал проценты со сбора, а не твердый оклад, как остальные музыканты из бэнда, так что у него не было причин жаловаться. Когда Джонни порвал контракт со Спайдером, ему оставалось отработать еще четыре года. Из-за этой подлости мы потеряли несколько выгодных гастрольных выступлений.

Я вытащил записную книжку и автоматический карандаш и приготовился записывать.

– Он когда-нибудь пытался связаться с кем-то из старого состава Спайдера?

– Разве призраки ходят?

– Не понял?

– Ну, этот тип накрылся. Его угробили на войне.

– Правда? А я слыхал, что он в больнице на севере штата.

– Возможно, но по-моему, он все-таки умер.

– Мне говорили, что он был суеверным. Ты ничего такого не замечал?

Верной Хайд снова скривил губы в усмешке.

– Ага, он вечно бегал на спиритические сеансы и отыскивал какие-то хрустальные шары. Однажды на гастролях, кажется, это было в штате Цинциннати, мы подкупили гостиничную шлюху, чтобы та притворилась гадалкой. Она сказала, что Джонни подцепит триппер. И до конца гастролей он не глянул ни на одну бабенку.

– Кажется, у него была подруга из высшего общества, которая занималась предсказаниями?

– Ну да, что-то такое было. Я с этой девицей не встречался. В то время мы с Джонни вращались на разных орбитах.

– В оркестре Спайдера Симпсона были только белые, когда с вами пел Фаворит, не так ли?

– Только. Впрочем, целый год на виброфоне играл один кубинец. – Верной Хайд прикончил пиво. – Сам знаешь, Дюк Эллингтон тоже не нарушал в те времена своей «цветовой гаммы».

– Верно. – Я записал несколько слов в книжку. – Другое дело, когда сидишь после работы в тесной компании.

При мысли о былых посиделках в дымных комнатах улыбка Хайда стала почти приятной.

– Да, когда в городишко приезжал бэнд Бейси, мы собирались такой вот тесной компанией и развлекались всю ночь напролет.

– А Фаворит участвовал в этих сборищах?

– Нет. Джонни не любил черных. Единственными черными, которых он хотел видеть после работы, были горничные из пентхаусов на Парк-авеню.

– Интересно. Мне казалось. Фаворит был другом Пупса Суита.

– Может, он и просил Пупса почистить ему разок ботинки. Точно тебе говорю, у Джонни было предубеждение против черномазых. Помню, он говорил, что тенор Джорджи Олда лучше Лестера Янга. Можешь себе представить?

Я согласился, что это немыслимо.

– Он думал, будто негры приносят беду.

– Тенор-саксофонисты?

– Все черномазые, без исключения, парень. Для Джонни все они были «черными кошками».

Я спросил его, не было ли у Джонни Фаворита близких друзей в бэнде.

– Не думаю, что у него вообще были друзья, – ответил Верной Хайд. – Если хочешь, сошлись на меня в статье. Он был сам по себе. Всегда держался замкнуто. Бывало, шутит с тобой и улыбается до ушей, но это ровным счетом ничего не значит. Джонни умел очаровать и пользовался этим, как прикрытием, чтобы не подпустить тебя поближе.

– А что ты можешь сказать о его личной жизни?

– Я его нище не видел, кроме как на эстраде или в автобусе, когда мы мчались куда-нибудь ночью. Лучше всех его знал Спайдер. Вот с ним тебе и нужно поговорить.

– У меня есть номер его телефона на Побережье. Но я пока с ним не связался. Еще пива?

Хайд не возражал, и я повторил заказ. После этого мы целый час обменивались байками о Пятьдесят второй улице и о былых деньках, и больше ни единым словом не помянули Джонни Фаворита.

Глава тринадцатая

Около семи Верной Хайд удалился в неизвестном направлении, а я прошел два квартала на запад, к закусочной Галлахера, где подавали лучшие в городе бифштексы. К девяти часам я прикончил сигару и вторую чашку кофе, заплатил по счету и, поймав такси, проехал восемь кварталов по Бродвею, до своего гаража.

Там я пересел в «шеви» и покатил на север по Шестой авеню, следуя в потоке машин, несущихся через Центральный парк, мимо водоема и озера Гарлем-Меер. Выехав из парка через Уоррис-Гейт на угол Сто десятой и Седьмой, я углубился в мрачные переулки, застроенные доходными домами. В Гарлеме я не был с тех пор, как в прошлом году снесли танцзал «Савой», но улица совершенно не изменилась. В этом районе Парк-авеню проходила под рельсовыми путями Нью-йоркской железной дороги, поэтому вся жизнь сосредоточилась на Седьмой авеню.

Перекресток Сто двадцать пятой улицы сиял не хуже Бродвея. За ним показались кабачки «Смоллз Парэдайз» и «Каунт Бэйси»; они, судя по всему, процветали. Я приметил себе местечко для парковки напротив «Красного петуха» и остановился, ожидая, когда загорится зеленый свет. От группы бездельников на углу отделился молодой парень кофейного цвета с фазаньим пером в шляпе и спросил, не хочу ли я купить часы. Поддернув рукава своего щегольского пальто, он показал мне с полдюжины часов на каждой руке.