– Я могу быть скрытен, как исповедник, – если постараюсь.
– Не сомневаюсь, мистер Энджел. Я распоряжусь, чтобы мой поверенный выписал вам чек на пятьсот долларов аванса. Чек придет по почте сегодня же. Если понадобится больше, свяжитесь, пожалуйста, с Уайнсэпом.
Я сказал, что пять сотен определенно хватит, и мы распрощались. Меня охватило страстное желание приложиться к бутылке, чтобы отпраздновать соглашение, но я пересилил себя и вместо выпивки закурил сигару. Пить натощак – скверная привычка.
Вначале я позвонил Уолту Риглеру, знакомому репортеру из «Таймс».
– Что ты можешь рассказать мне о Джонни Фаворите? – спросил я после обычной, ничего не значащей болтовни.
– Джонни Фаворит? Шутишь! А почему бы тебе не спросить, как звали других ребят, что пели с Бингом Кросби в «Эй-Пи Джипсис»?
– Нет, серьезно, можешь что-нибудь откопать про него?
– Я уверен, что в нашем «морге» ведут досье. Дай мне пять-десять минут, и я приготовлю весь материал.
– Благодарю, дружище. Я знал, что могу на тебя положиться.
Он проворчал: «Пока», и мы повесили трубки. Разбирая утреннюю почту – большей частью счета и уведомления – я докурил сигару и закрыл контору. Обычно я спускаюсь по пожарной лестнице – это быстрее, чем служебный, тесный как гроб, лифт – но на этот раз я не спешил и нажал кнопку, слушая, как стучит на арифмометре в соседнем кабинете Айра Кипнис.
Здание Таймс-Билдинг на Сорок третьей улице находилось сразу за углом. Я вошел туда, чувствуя себя преуспевающим бизнесменом и, обменявшись хмурыми взглядами со статуей Адольфа Окса в мраморном вестибюле, поднялся на третий этаж, в «комнату новостей». Назвав старику за регистрационным столом фамилию Уолтера, я немного подождал, и вскоре из глубины комнаты вышел Уолтер – без пиджака и с ослабленным узлом галстука, точно репортер из какого-нибудь фильма.
Мы пожали друг другу руки, и он провел меня в комнату, где в сигаретном тумане стучала сотня пишущих машинок.
– С тех пор, как в прошлом месяце умер Майк Бергер, это место стало чертовски мрачным. – Он кивнул в сторону пустого стола в первом ряду, на котором в стакане воды, стоявшем на зачехленной машинке, багровела роза.
Я последовал за Уолтером мимо грохочущих механизмов к его столу посредине комнаты. На проволочном подносе для входящих бумаг лежала толстая картонная папка. Я раскрыл ее, глянул на пожелтевшие газетные вырезки и спросил:
– Не возражаешь, если я прихвачу кое-что из этого с собой?
– Контора говорит: «нет». – Уолт просунул указательный палец под воротник шерстяного пиджака, висевшего на спинке крутящегося стула. – Я отправляюсь завтракать. Если что-нибудь пропадет, моя совесть будет чиста. И имей в виду – в нижнем ящике, – он проникновенно взглянул на меня, – пустые конверты.
– Спасибо, Уолтер. Если когда-нибудь я смогу тебе чем-то помочь…
– Ну да, как же! Для парня, читающего только «Джорнэл Америкэн», ты неплохо устроился – идеальное место для расследований.
Я смотрел, как он тащится между рядами столов, обмениваясь остротами с другими репортерами. Вот он махнул кому-то рукой… Я уселся за его стол и открыл папку с материалами о Джонни Фаворите.
Большинство старых вырезок принадлежали не «Таймс», а другим ежедневным газетам и кое-каким журналам. В основном они касались выступлений Фаворита с оркестром Спайдера Симпсона. Некоторые рассказывали о нем подробнее, их я прочел внимательно.
Джонни рос сиротой. Его нашел полицейский – младенец лежал в картонной коробке, к казенному роддомовскому одеялу была прикреплена записка с именем и датой рождения: «2 июня 1920». Первые месяцы он провел в больнице для найденышей да Восточной Шестьдесят восьмой улице. Воспитывался Джонни в Бронксовском приюте. В шестнадцать лет начал работать при ресторане посыльным, сменил несколько мест работы. Через год он уже играл на пианино и пел в придорожных закусочных на севере штата.
«Открыл» его Спайдер Симпсон в тридцать восьмом. Вскоре Джонни успешно выступал с оркестром из пятнадцати музыкантов. В сороковом году, во время недельной аренды «Парамаунта», театр ломился от зрителей, и рекорд посещаемости не был побит вплоть до времен бешеного увлечения Синатрой, в сорок четвертом. В 1941 году тираж его пластинок перевалил за миллион, а вероятный доход превысил семьсот пятьдесят тысяч долларов. В газетах было несколько историй о его ранении в Тунисе; одна газетенка даже ухитрилась сообщить о предполагаемой смерти артиста, но на этом все кончалось. Материалов о его госпитализации или возвращении в Штаты не было.
Я просмотрел весь материал и собрал маленькую стопку того, что мне хотелось захватить с собой. Два фото, на одном из них – Фаворит во фраке, с блестящими напомаженными волосами, словно застывшая черная волна. Сзади на карточке было отштамповано имя агента и адрес: «УОРРЕН ВАГНЕР, ТЕАТРАЛЬНЫЙ ПРЕДСТАВИТЕЛЬ, 1619, БРОДВЕЙ (БРИЛЛ-БИЛДИНГ). УИНДХЭМ 9-3500».
На другом снимке я увидел оркестр Спайдера Симпсона, каким он был в 1940. Джонни стоял, сложив руки на груди, будто мальчик из хора. Имена оркестрантов были отпечатаны сбоку от каждого, прямо на снимке.
Я позаимствовал еще три вырезки, заинтересовавшие меня тем, что не подходили к общей подборке. На первой было фото из «Лайф», сделанное в Гарлеме в баре Дики Уэллса, на котором Джонни стоял, облокотившись на кабинетный рояль, с бокалом в руке. Он пел в сопровождении негритянского пианиста по имени Эдисон «Пупс» Суит. Еще я взял вырезку из «Даун-бита», относящуюся к суевериям различных певцов.
История гласила, будто Джонни, каждый раз выступая в городе, посещал на Кони-Айленд цыганку, предсказывавшую будущее по ладони, ее звали Мадам Зора.
Последней вырезкой был памфлет в колонке Уинчелла, датированный 20 ноября 1942, в котором объявлялось, что Джонни Фаворит разрывает свою двухлетнюю помолвку с Маргарет Круземарк, дочерью миллионера Этана Круземарка, владельца компании судовых перевозок.
Сложив все отобранные мной вырезки, я вытащил из нижнего ящика картонный конверт и спрятал в него материал. Затем, словно по наитию, я выудил фото Фаворита и позвонил по номеру Брилл-Билдинг, напечатанному на обороте.
– Агентство Уоррена Вагнера, – ответил бойкий женский голос.
Я назвался и спросил нельзя ли встретиться с мистером Вагнером в полдень.
– В двенадцать тридцать у него официальный завтрак, поэтому он сможет уделить вам лишь несколько минут.
– Этого достаточно, – заверил я.
Глава восьмая
Еще в 1915 году Артур «Багс» Баер, колонку которого в «Джорнэл Америкэн» я читал ежедневно на протяжении многих лет, шутливо заметил Джорджу Коэну [Коэн, Джордж Майкл (1878-1942) – амер. певец, композитор и драматург, прославившийся двумя патриотическими шлягерами и несколькими успешными музыкальными комедиями.], что без его пьес на Бродвее все бродвейские развлечения достались бы Бриджпорту. Не знаю, может, оно и так, – в пятнадцатом году меня там не было – но для меня Бродвеем всегда был только Бриджпорт, переулок карнавальных разъездов и тиров, «Покерино» и хот-догов. Теперь от золотой эры, превозносимой «Багсом» Баером, остались лишь два старичка-аристократа – здание Таймс-Тауэр и гостиница «Астор».
Брилл– Билдинг возвышался на углу Сорок девятой и Бродвея. Подходя к зданию со стороны Сорок третьей улицы, я пытался вспомнить, как выглядела площадь в тот вечер, когда я увидел ее впервые. С тех пор многое изменилось. Был канун Нового, тысяча девятьсот сорок третьего, года. Целый год выпал из моей жизни -я только что вышел из армейского госпиталя с новым лицом и пустыми карманами: в тот вечер кто-то украл у меня бумажник со всем моим достоянием – водительскими правами, справками из госпиталя, «собачьими жетонами» [Два медальона на цепочке, выдаваемые солдатам и матросам для идентификации в случае смерти. Содержали основную информацию о владельце.] и прочим. Стоя в тесной толпе посреди электрической пиротехники и других всевозможных чудес, я чувствовал, как мое прошлое слезает с меня, подобно старой змеиной коже. У меня не было ни документов, ни жилья, ни денег, и я твердо был уверен только в одном – в направлении. Я шел к центру города.