Аликс, прижимаясь к его груди, покачала головой. Я не мог видеть ее лица, но видел лицо Дункана. Он был невероятно измучен. Как и мы все, в крови и грязи, пропитанный смрадом подземного мира. Как и мы все, он с трудом мог стоять.

Но в его глазах было что-то еще. Осознание чудовищной потери.

И я понял.

Дункан отпустил Аликс и усадил ее на ближайший пенек — тот, с которого только что поднялся я. Потом без единого слова снял золотые браслеты и вынул из уха серьгу. Без его золота он казался обнаженным несмотря на то, что был одет в кожу.

Мертвец — без своего лиир.

Он вложил серьгу в ее ладонь:

— Толмоора лохэлла мей уик-ан, чэйсу.

Она поднялась, вскрикнув, серьга выпала из ее руки:

— Дункан… нет…

— Да, — мягко сказал он, — Тинстар убил моего лиир. Медленно, робко она коснулась его плеч дрожащими руками — сперва нежно, потом так, словно хотела сказать — не отпущу, ты мой. Я видел, какими темными кажутся ее пальцы по сравнению с его руками — там, где их никогда не касалось солнце, там, где прежде были браслеты лиир — почти всю ею жизнь. Я видел, как ее пальцы сомкнулись на ею запястьях, словно это могло его удержать.

— Я пуст. — сказал он. — Я утратил душу и цельность. Я не могу так жить.

Ее пальцы сжались крепче:

— Если ты уйдешь… — настойчиво проговорила она, — если ты оставишь меня, Дункан… я буду так же пуста. Я утрачу цельность.

— Шансу, — ответил он. — У меня нет выбора. Это цена уз лиир.

— Ты думаешь, я отпущу тебя? — спросила она требовательно. — Думаешь, я буду покорно смотреть, как ты уходишь от меня? Думаешь, я ничего не буду делать?!

— Нет, не думаю. Поэтому я сделаю вот что… — он поймал ее прежде, чем она успела сдвинуться с места, и обхватил ладонями ее голову. — Чэйсула, я сильно любил тебя. И потому я облегчу твое горе…

— Нет! — она попыталась вырваться из его рук, но он держал крепко. Дункан… не надо…

Не договорив, Аликс пошатнулась и начала оседать на землю, Дункан подхватил ее. Мгновение он прижимал ее к себе, закрыв глаза, и лицо его было бледным и отстраненным, потом посмотрел на меня:

— Ты должен отвезти ее в безопасное место. Возьми ее в Хомейну-Мухаар, он тщетно пытался совладать со своим голосом. — Она будет спать долго. Не тревожься, если тебе покажется, что она все забыла, когда она проснется. Память вернется. Она вспомнит все, и не сомневаюсь, что будет горевать. Но сейчас… ради нас обоих… это — лучший выход.

Я попытался проглотить застрявший в горле комок:

— Что Тинстар?

— Жив, — безразлично ответил Дункан. — После того, как он убил Кая, я больше ничего не чувствовал, кроме беспомощности и боли.

Он снова посмотрел на спящую в его руках Аликс, потом подошел ко мне — я подхватил безвольное легкое тело.

— Люби ее, господин мой Мухаар. Защити ее от боли, насколько сможешь Я увидел слезы в ею глазах, но он уже отошел. Задел ногой браслеты — они тихо звякнули друг о друга. Дункан остановился. Он коснулся запястий, словно все еще не мог поверить в свою потерю, потом пошел прочь.

Глава 9

Юное лицо Донала застыло и побледнело. Он тихо сидел на табурете, слушая меня, но сомневаюсь, что он действительно слышал. Его мысли были где-то далеко, в одному ему ведомых далях. Я не винил его. Ведь я сам только что рассказал ему, что его отец умер. Он неподвижным взглядом уставился в пол, стиснув руки так, словно не мог разнять их. Костяшки его пальцев побелели.

— Жехаана.

Больше он не сказал ничего — С твоей матерью все в порядке. Она… спит. Так сделал твой отец.

Он коротко кивнул — похоже, понял, — потом поднял правую руку и потрогал тяжелое золото на левой. Я понял, о чем он думает: Чэйсули, связанный со своим лиир. Так же, как и его отец.

Донал поднял на меня взгляд Теперь на его лице было странно-отстраненное выражение Он произнес только одно слово:

— Толмоора.

Ему было восемь лет. В восемь лет я не смог бы выдержать такого горя. Я плакал бы, кричал и выл от боли. Донал этого не делал. Он был Чэйсули, и знал цену узам лиир.

Мне захотелось обнять его, как то облегчить его боль, рассказать, как Дункан освободил его мать, объяснить, что риск того стоил. Я хотел облегчить ею горе, разделив с ним свое, избавить его от чувства вины. Но, взглянув на него, понял, что в этом не было нужды. Сейчас он был едва ли не старше меня.

Чужой, подумал я, иной. Примет ли тебя Хомейна?

Я снял Аликс с седла. Она была легкой — слишком легкой, почти невесомой, как перышко. И — это серовато-бледное лицо… Она, наконец, вернулась домой, в шатер Дункана — через шесть недель после ею смерти — и я видел, что встреча с домом ей не по силам.

Я не говорил ничего — просто прижимал ее к себе. Она смотрела на голубовато-серый шатер с изображением золотого ястреба, вспоминая долгие годы, прожитые здесь. Сейчас она забыла даже о Донале, который медленно спешился и посмотрел на меня в поисках поддержки.

— Входи, — сказал я ему, — это не только его, но и твой дом.

Донал протянул руку и коснулся дверного полога. Потом вошел.

— Кэриллон, — проговорила Аликс. И умолкла. Слова были не нужны. Гораздо больше мне сказал ее голос, в котором звучало глубокое горе.

Я снова притянул ее к себе и крепко прижал к груди, гладя тяжелые волосы.

— Видишь теперь? Здесь тебе не место. Я сказал бы тебе об этом раньше, но тогда ты не стала бы меня слушать. Тебе нужно было увидеть все самой.

Она обвила мою шею руками, плечи ее дрожали — она плакала.

— Едем со мной, — сказал я. — Вернемся в Хомейну-Мухаар. Теперь твое место там, рядом со мной, — я осторожно сжал ее плечи, — Аликс… я хочу, чтобы ты осталась со мной.

Она подняла ко мне лицо:

— Я не могу.

— Это из-за Электры? Она не будет ведь жить вечно — а когда умрет, я женюсь на тебе. Ты станешь Королевой Хомейны. А до тех пор.. до тех нор тебе придется удовольствоваться ролью принцессы, я улыбнулся. — Ты ведь и есть принцесса. Ты же моя кузина.

Она покачала головой и повторила:

— Я не могу.

Я отбросил с ее лица пряди волос:

— Тогда, много лет назад — семь? восемь? — я был глупцом, я жил в неведении. Но теперь я стал старше — старше, чем даже это, — я улыбнулся уголками губ, подумав о своей седине и ломоте в костях, — несколько мудрее и, разумеется, теперь не склонен придавать такого большого значения обычаям и титулам. Я желал тебя тогда — я хочу тебя сейчас. Скажи только, что поедешь со мной.

— Я обязана Дункану слишком многим.

— Но ты не обязана оставайся в одиночестве до конца дней своих. Аликс… постой! — я почувствовал, что она пытается отстраниться, и сжал ее плечи сильнее. — Я знаю, как тебе тяжело. Я знаю, что твое сердце ранено и рана кровоточит. Но я не думаю, что Дункан был бы удивлен, узнав, что мы поступили так, — я вспомнил его последние слова и понял, что именно этого он и ожидал. Аликс… я не стану неволить тебя. Но не отказывай мне. После всех этих лет…

— Годы не имеют значения, — она, казалось, превратилась в каменную статую, которую я сжимал в объятьях. — Что до всех этих лет… они прошли. Все кончено, Кэриллон. Я не могу стать твоей мэйхой — и не могу стать твоей женой.

— Аликс…

— Боги! — внезапно выкрикнула она. — Как ты не понимаешь: я же забеременела от Тинстара!..

Я мгновенно отпустил ее, в ее глазах был ужас.

— Тинстар сделал с тобой это…

— Он не бил меня, — ее голос внезапно стал спокойным и неестественно-ровным. — Он не причинял мне вреда. Не принуждал меня силой, — она на мгновение прикрыла глаза. — Он просто отнял у меня волю, и… и я зачала от него.

Я подумал об Электре, заточенной на Хрустальном Острове. Об Электре, потерявшей ребенка Тинстара. Наследника. Не моего наследника, не наследника Трона Львов, но наследника всей силы Тинстара. Он потерял одною — теперь у него был другой.

Я не мог сдвинуться с места. Я хотел протянуть к ней руки, коснуться ее, сказать ей, что это мне безразлично — но она слишком хорошо знала меня и поняла бы, что я солгал. Я мог только думать об Айлини и его отродье в ее чреве.