— Твой кинжал, — сказал Финн.

Так он разоружил меня. Я стоял, одинокий и беззащитный, хотя рядом были воин и волк, и ждал ответа. Его могло и не быть, Финн нечасто открывал свои мысли, и в эту ночь, подумалось мне, я могу ничего не узнать. Я ждал.

Он держал кинжал в руке — в той руке, которая и создала его. Длинный кинжал Чэйсули, рукоять которого завершалась волчьей головой, непохожий на оружие хомэйнов. И тут я понял.

В эту ночь он был Чэйсули во всем, Чэйсули более, чем когда-либо. Он отбросил заученные Хомейнские манеры, как солдат сбрасывает плащ. Он больше не был Финном, которого я знал — его душа была спокойнее, она была полна волшебства и слов богов и, не знай я, кто он, тысячу раз пожалел бы, что оказался с ним здесь. Я нечасто видел его таким, и всегда этот Финн вызывал во мне опасливое почтение.

Внезапно я почувствовал, что остался один среди равнин Хомейны, а рядом со мной только Изменяющийся — и страх сжал мое сердце.

Он перехватил рукой мое левое запястье. Прежде, чем я успел сказать хоть слово, он обнажил мою руку, повернул ее тыльной стороной вверх — и глубоко вспорол плоть кинжалом.

Я зашипел сквозь зубы и попытался вырвать руку, но он крепко сдавил ее пальцами — боль заставила меня содрогнуться.

Я забыл о его силе, об упорстве зверя — в сравнении с ним я был слаб, как подросток, несмотря на высокий рост и крепкое слоение. Финн держал меня с легкостью, с которой отец удерживает ребенка, не обратив внимания на мой протестующий возглас — словно бы и не услышал его. Он силой опустил мою руку к земле, некоторое время держал ее так, а потом немного разжал пальцы, позволив крови хлынуть свободным потоком.

Кровь текла по моему запястью, обагряя кисть, и капала с напряженно застывших пальцев. Финн держал мою руку прямо над кругом пяти камней, и багряные капли падали на ровную землю.

— Опустись на колени.

Он потянул меня за руку вниз, принудив меня исполнить его приказание, и отпустил мою руку. Я чувствовал тупую боль в запястье, кровь все еще текла. Я поднял правую руку, чтобы зажать рану, но одним взглядом Финн остановил меня.

Он хотел от меня чего-то большего.

Он поднял с земли мой меч и встал передо мной:

— Мы должны на время сделать его твоим, — тихо сказал он. — Мы возьмем его взаймы у богов. Для завтрашней битвы, ради Хомейны… тебе нужно немного магии, — он указал на залитую кровью землю. — Человеческая кровь и плоть земли.

Соединенные с одной целью…

Он вонзил меч в землю так, что рукоять была вровень с моим лицом сверкающая золотом рукоять с кровавым рубином.

— Положи на него руку.

Я инстинктивно понял — какую: левую, с рассеченным запястьем. Коснулся рукояти — геральдического льва, алого рубина — и сжал на ней руку.

Кровь текла по рукояти к перекладине и дальше по клинку, наполняя собой руны — они стали черно-красными в лунном свете, а кровь текла дальше, красной лентой обвивая клинок, сбегая к земле, уже окропленной соленой алой влагой — и тут рубин вспыхнул багровым огнем.

Пламя плеснуло мне в глаза, заслонив собою весь мир. М не стало больше ничего — ни Финна, ни меня самого — только это яростное колдовское пламя.

— Жа-хай, — дрогнувшим голосом прошептал Финн, — Жа-хай, чэйсу, Мухаар.

Пять звезд. Пять камней. Один меч. И — одно сражение, в котором нужно победить.

Звезды пришли в движение. Они сорвались с места и полетели по небу, становясь ярче, а за ними тянулись огненные шлейфы. Они летели по небу, как стрелы, выпущенные из луков — летели к земле. Я видел падающие звезды — но здесь было другое. Это было…

— Боги, — прерывающимся шепотом выдохнул я, — неужели человек должен все видеть своими глазами, чтобы поверить?

Я пошатнулся, по-прежнему стоя на коленях. Финн поднял меня — я побоялся, что не устою на ногах, упасть сейчас было бы для меня стыдом. Рука Финна сомкнулась на порезе, остановив кровь. Он коротко улыбнулся, потом лицо его стало отстраненным, утратив выражение, и я понял, что он взывает к магии земли.

Когда Чэйсули отнял руку, на запястье не осталось ни следа раны — только шрам от атвийских кандалов. Я потряс рукой, сгибая и разгибая пальцы, и встретил знакомую усмешку Финна:

— Я же сказал — доверься мне.

— На этот раз мое доверие может стоить мне кошмарных снов, — я с опаской взглянул в небо. — Ты видел звезды?..

— Звезды? — он больше не улыбался, — Камни. Только камни.

Он поднял их и показал мне. В его руке были обычные камни — я забрал их у него, трудно было поверить, что минуту назад они обладали магической силой.

Я перевел взгляд с камней на Финна, он казался чудовищно усталым и обессилевшим. И было в его глазах что-то странное, что — я не мог понять.

— Ты заснешь, — он нахмурился в размышлении. — Боги даруют тебе сон.

— А ты? — отрывисто спросил я.

— Что дадут боги мне — это только мое дело, — его потемневшие глаза были устремлены к небу.

Я подумал, что Финн чего-то недоговаривает. Но он молчал, и я не стал расспрашивать — просто взялся свободной рукой за рукоять меча, пальцы сомкнулись на окровавленном золоте. Но я твердо знал, вытаскивая меч из земли, что не стану просить Роуэна смыть с него эту кровь.

— Камни, — пробормотал Финн и пошел прочь, сопровождаемый Сторром.

Я разжал руку и посмотрел на камни. Просто пять гладких камешков, ничего больше. Но я не стал выбрасывать их.

Утром Роуэн поднял знамя на древке из ясеневой древесины. Вокруг знамени клубился туман. Капли росы стекали по древку на влажную землю — как этой ночью стекала по клинку моя кровь. Знамя висело неподвижно — алое полотнище с дремлющим в его складках черным львом Хомейны, выпустившим когти и скалящим клыки, поджидающим добычу.

Роуэн вонзил древко в землю. Оно с трудом входило в неподатливую влажную почву, но, наконец, воин отнял руки, убедившись, что знамя стоит прочно.

По рядам войска прокатилась волна приветственных криков. По рядам хомэйнского войска: Чэйсули хранили молчание. Они стояли за моей спиной, отдельно от хомэйнов, а вместо знамен и гербов рядом с каждым из них или на плече у каждого был лиир.

Радость предстоящего сражения и нетерпение мешались в моей душе со страхом. Привкус страха я чувствовал перед каждым боем, сколько бы их не было.

Я сидел в седле — в кольчуге, с мечом на поясе — и сознавал, что боюсь. Но знал и то, что этот страх будет гнать меня вперед в стремлении преодолеть его, и я молил о том, чтобы это помогло мне одолеть и врагов.

Я повернулся к своему войску. Войско Беллэма ждало нас на равнине — в свете восходящего солнца сияло оружие и доспехи. Они были слишком далеко, чтобы можно было как следует разглядеть их — просто множество людей, готовых к бою.

Тысячи против тысяч.

Я повернулся к своему войску и оглядел его. Людская волна, захлестнувшая холм. В отличии от армии Беллэма не каждый из моих воинов мог похвастаться кожаным доспехом или кольчугой. У многих были только кожаные наручи, поножи и кожаные туники. Кое-где поблескивали нагрудные пластины, были воины и в кольчугах с усилением на груди и плечах, но большинство — в простой шерстяной одежде: ничего другого у них не было — и все же они стремились в бой. Моя армия выглядела не так роскошно, как легионы Беллэма в шелковых туниках, но целеустремленности и мужества это у нас не отнимало.

Я вытащил меч из ножен, медленно поднял его — рука, покрытая следами старых шрамов, охватила клинок у острия. Я поднял меч рукоятью вверх, и рубин вспыхнул огнем восходящего солнца:

— Скальте клыки! Выпускайте когти! И пусть рычит Лев!