— Рухо, этот меч всегда был просто мечом. Обычным мечом. Для того. чтобы на него подействовала магия Айлини, он должен был сам обладать магией. Может, ты что-то об этом знаешь?

Финн старался не встречаться глазами с Дунканом. Я ошеломленно уставился на него, пытаясь угадать его чувства, но он закрылся от нас обоих словно бы щитом.

— Рухо, — голос Дункана стал жестче, — ты использовал звездные чары?

— Он нашел их — нашел что-то, — я пожал плечами. — Пять камней и кровь, и падающие с неба звезды. Он сказал… — я остановился, пытаясь вспомнить в точности слова, сказанные Финном в прошлую ночь. — Жа-хай, чэису, Мухаар.

Дункан побледнел. Я сперва подумал, что это страх, но потом понял — он был в гневе. Он выплюнул какое-то слово на Древнем Языке, что-то, чего я не понял но, судя по бешенству, звучавшему в его голосе, это было только к лучшему. Я никогда не видел Дункана в таком гневе, зрелище зачаровало меня. И я невольно почувствовал огромную радость от сознания того, что этот гнев обращен не на меня.

Финн сделал резкий жест рукой сверху вниз — жест, призывавший к молчанию, который я видел очень редко, поскольку он считался грубым. На Дункана это не подействовало.

Он не кричал. Он говорил очень спокойно и тихо, но в его словах чувствовалась гневная сила, более действенная, чем крики и брань. Я шевельнулся, чувствуя себя чрезвычайно неуютно, и хотел было вмешаться, но передумал. Не мое дело — встревать в спор братьев.

Финн резко поднялся, все еще держа в руке меч Рубин был тускло-черным, казалось, что даже руна на клинке потемнели.

— Довольно! — крикнул он, и голос его разбудил дремлющее эхо. — Или ты хочешь вовсе лишить меня достоинства? Я признаю, что был не прав — признаю, слышишь! — но не нужно мне напоминать об этом. Я сделал то, что должен был сделать.

— Должен был!.. — губы Дункана побелели и искривились от боли и гнева. Что было бы, если боги отказали бы тебе? Что стало бы с королем?

— С королем? — я понял, что все же имею какое-то отношение к этой ссоре. Что ты такое говоришь, Дункан?

Финн снова повторил свой жест. И снова Дункан не обратил на это внимания:

— Он просил богов о звездных чарах. Насколько понимаю, они дали ему то, что он просил — ты ведь жив.

— Жив? — я сел и выпрямился. — Хочешь сказать, что я мог умереть? Дункан потрогал грудь:

— Такое делается очень редко и лишь тогда, когда другого выхода нет. Риск слишком велик. Более чем за шесть сотен лет это пережили только двое.

Я судорожно сглотнул — во рту у меня внезапно пересохло:

— Теперь трое.

— Двое, — Дункан был чудовищно серьезен, — я считал и тебя.

Я уставился на Финна:

— Но зачем?..

— Это было необходимо. Для блага Хомейны, он не смотрел ни на меня, ни на брата, его внимание было приковано к мечу, который он держал в руках. — Ради Чэйсули.

— Тебе это было нужно ради тебя самого, — отрезал Дункан, — ты знаешь не хуже меня, что о звездных чарах может просить только воин, родня по кропи создателю меча. Это был твой шанс отвоевать место жехаана. Хэйл убит, но Финн нет. И сын пожелал наследовать жехаану. Получить его власть, — Дункан поднял глаза на меня. — Рисковал не только ты. Если бы прошение было отвергнуто, магия поразила бы вас обоих.

Я посмотрел в лицо Финну: он был все еще бледен, разгневан тем, как Дункан расценил его действия, и, без сомнения, ожидал от меня самого худшего. Я не был уверен, действительно ли он не заслужил этого.

— Почему? — снова спросил я.

Финн по-прежнему смотрел на камень:

— Я хотел этого, — очень тихо ответил он. — Всю мою жизнь я мечтал просить об этом богов. Увидеть, действительно ли я истинный сын своего жехаана, — я увидел, как горько искривились его губы. — Во мне было меньше от него, чем в Дункане… в его бу-сала. Я хотел того, что мог получить, был бы случай — я не упустил бы его. Так я и сделал. И сделал бы это снова, потому что знал — у меня все получится.

— Откуда? — спросил Дункан. — Никогда нет уверенности в успехе.

— В этот раз она была. Вспомни о Пророчестве. В зале повисло молчание.

Наконец, Дункан нарушил его — рассмеявшись. Смех его был не слишком веселым, но он разрядил обстановку.

— Пророчество, — проговорил он, — Боги, мой рухолли говорит о Пророчестве.

И говорит с богами, — он вздохнул и покачал головой. — Первое частенько делаю и я, но второе… о, второе… это не для бу-сала. Это может сделать только родной сын, не приемный.

На мгновение Дункан стал словно бы много старше своих лет, в его лице читалась страшная усталость:

— Я отдал бы все за то, чтобы быть родным сыном Хэйла. А ты готов предложить это право — и себя в придачу — в жертву богам. Ох, Финн, неужели ты никогда ничему не научишься?

Финн посмотрел на своего брата. Сводного брата. Они были братьями по матери, но в обоих было что-то от отца, хотя родным отцом Хэйл был только для одного.

Я долго молчал — ничего не приходило в голову, а тишина становилась все более невыносимой. Потом наконец поднялся, забрал у Финна свой меч и коснулся почерневшего рубина:

— Дело сделано. И оно стоило такого риска. Я повторил бы это снова.

Финн бросил на меня острый взгляд:

— Даже зная..?

— Даже зная, — я пожал плечами и сел на трон. — Что еще оставалось делать?

Дункан вздохнул. Он поднял руку в знакомом жесте — раскрытая рука ладонью вверх.

Я улыбнулся и повторил его движение.

Глава 18

Я принял послов Солинды в одеждах, приличествующих моему положению.

Исчезли потрескавшиеся, заляпанные грязью и кровью доспехи солдата — вместо этого я был облачен в бархат и вышитые шелка красновато-коричневого и янтарного цветов. Мои волосы и борода были аккуратно подстрижены и умащены благовониями, впервые в жизни я чувствовал себя почти что королем.

Я знал, что пятеро солиндских посланников видят перед собой вовсе не того, кого ожидали. Почти семь лет назад, когда Беллэм завоевал Хомейну, я был мальчишкой. Рослым и сильным, как взрослый мужчина, но лишенный стойкости и крепости взрослого. Теперь, когда я восседал на Троне Льва, это казалось далеким прошлым. Я вспомнил, как сын Кеуфа обезоружил меня и велел заковать в цепи. Я вспомнил бесконечные бессонные ночи в заточении. Я вспомнил, как был ошеломлен, когда Аликс пришла мне на помощь…

Вспомнил все. И — улыбнулся.

Солиндцы не поняли моей улыбки, но это не имело значения. Пусть думают, что хотят: пусть судят обо мне по тому, что видят перед собой. Со временем все прояснится.

Я был не один в зале. Почетную стражу я намеренно набрал из Чэйсули. Финн, Дункан и еще шесть воинов выстроились по обеим сторонам от трона на возвышении.

Их лица были спокойными, стояли они? молча, а странные желтые глаза их неотрывно следив ли за вошедшими.

Роуэн, который ввел в зал послов Солинды, представил их всех по очереди.

Герцог такой-то, барон такой-то… я не знал титулов солиндской знати. Мой молодой капитан, полу-Чэйсули, полу-хомэйн, справлялся с этим прекрасно. Тон у него был ровный, спокойный, как и подобало, и лишь иногда в нем проскальзывала тень снисходительности: мы были победителями, они — побежденными, и пришли они в мой дворец.

Эссиэн. Самое высокое положение из всех посланников — он держался с соответствовавшей этому положению надменностью. На нем, разумеется, были темно-синие одежды, но кто-то спорол герб Беллэма, нашитый слева на шелковую тунику, силуэт восходящего солнца выделялся чуть более темным цветом — тонкое оскорбление, настолько тонкое, что с этим ничего нельзя было поделать: внешне он не отказывал мне в подобающем почтении. Если бы я упрекнул его — он заговорил бы о том, что после столь тяжелой и кровопролитной войны трудно найти лучшие одежды. И мне было бы нечего возразить. А потому я позволил ему его маленький бунт — теперь я мог позволить себе это.

Его темные волосы были зачесаны назад, открывали высокий лоб, руки не дрожали — но в карих глазах не было ни почтения, ни уважения, когда он склонился передо мной.