Я не так простодушна, чтобы вообразить, что мой неожиданный взрыв мог сколько-нибудь понравиться мальчишкам, тем более Ааду или Энту, или иметь какое-то воспитательное значение. Для этого они счи­тают девочек, а Энту — меня в особенности, слишком незначительным явлением в человеческом обществе.

Если бы дело было только в этом, то еще ничего, но ведь тут еще масса сложностей во взаимоотноше­ниях, характерах.

Хотя Ааду и Энту вот уже почти два дня относятся ко мне, как к какой-то ничтожной пылинке в бесконеч­ном пространстве, и хотя такое положение устраивает меня в тысячу раз больше, чем прежнее постоянное насмешливое внимание Энту, все же я все время насто­роже.

Не случайно же в тот раз, когда я высказала Энту все, что у меня накипело на душе, у него даже нос побелел. Когда он вечером того памятного дня встре­тился мне в пустом коридоре, у меня как-то странно задрожали колени. Я сумела взять себя в руки только благодаря сознанию, что мы с Энту оказались вдвоем все-таки не на необитаемом острове. Но глаза у него тогда были просто невозможные.

Но и я не отвела глаз. Еще чего! Мы шли друг другу навстречу, как змея и укротитель. Я выдержала!

Я ведь больше не маленькая робкая девочка. Пусть только посмеет!

Но самое смешное в этой истории, что та, за которую я вступила в бой, что та сама...

Так вот, когда я, как временный заместитель Весты, пришла к ней рассказать о случившемся и о том, как подло вел себя Ааду при проверке нашей группы, Веста сказала уныло:

— Этого я все время опасалась. Когда тебя нет на месте, то... Неужели кто-нибудь не мог с утра все хоро­шенько проверить?!

Этот «кто-нибудь» должна была быть я. Я глотнула зоздух и уставилась на кривую температуры Весты, вывешенную у нее в изголовье. Мне вспомнилось, что учительница рассказывала как-то о детстве Весты, и я сделала пару глубоких вдохов и выдохов. О том, как развертывались дальнейшие события, я ей рассказы­вать не стала. Добавила только ей в утешение, что пол все-таки был чистый, как и всегда теперь и что сама воспитательница на нашей стороне и после ее вмеша­тельства нам сняли много минусов.

Я немножко понимаю, почему Веста не стала для Ааду тем, чем ей хотелось бы стать, но совершенно непостижимо, как Веста сама этого не может понять или, по крайней мере, заметить, что Ааду относится к ней примерно так же, как Энту ко мне.

Я предчувствовала, что рано или поздно получу от мальчишек ответный удар, но что он будет таким под­лым, этого я никак не могла ожидать.

А именно — перед уроком эстонского Ааду подошел к столу Тийта, который сидит впереди меня. Я, конечно, не знаю, что ему там понадобилось. И вдруг слышу, Ааду, растягивая слова, подчеркнуто громко произно­сит:

Месяц под косой блестит,

а во лбу звезда горит...

В этом было что-то знакомое и в то же время зло-вещее, но я еще не понимала, что именно. А Ааду про­должал с противным, издевательским пафосом:

Наш остров похож на мечту,

на поиски и стремленья...

Сомнения не может быть. Это из моей «звездной тет­ради». Когда я, до смерти испуганная, огляделась по сторонам и на лицах почти всех мальчишек увидела злорадное ожидание и в особенности, когда я заметила, что из-за спины Ааду выглядывает Энту, у меня воз­никло ужасное подозрение. Я бросилась из класса. При­мчалась в интернат, открыла ящик ночного столика и сразу убедилась, что моей тетрадки с золотыми звез­дочками, той, что Урмас подарил мне в новогодний вечер, не было на месте. Кто-то потихоньку взял ее, и теперь она в руках у этой издевающейся компании.

О, какая низость!

Я упала на кровать. Излила в подушку всю свою го­речь, боль и позор. Бог знает, почему, но сильнее всего я чувствовала именно позор!

Меня охватывал жгучий стыд, когда я представляла себе, как Ааду, Энту и вся эта ухмыляющаяся банда, которая ничего не пощадит ради своих пошлых насме­шек, читала мои записки. Читали мои самые заветные мысли. Мысли, записывая которые, я была так счаст­лива, потому что мне казалось, что я сумела сказать что-то самое заветное. Теперь мне это уже не кажется. Совсем нет. При воспоминании о любой строчке меня охватывало жгучее чувство стыда. Я громко стонала и, кажется, даже скрипела зубами.

Значит, это и была месть Энту. За что же именно он мне мстит? Что я ему сделала? Я ведь только раза два попыталась защититься от ударов! Ой, до чего же мне опять хочется уйти из этой школы! Опять в мою ста­рую школу, к Урмасу. Если бы можно было сейчас поговорить с Урмасом! Но придется довольствоваться письмом. Только письмом. Только ведь это совсем не то. Надо долго ждать ответа, да всего и не напишешь... И ведь Урмас не может сделать, чтобы не было того, что произошло, просто вместе с ним все было бы легче перенести. Конечно, легче.

Я ударила кулаком по подушке. Наверно, и Свен при­нимал в этом участие. Мальчишки просто ужасно еди­нодушны, когда задумают что-нибудь в этом роде. Я снова ударила кулаком и тут же почувствовала, как кто-то дотронулся до моего плеча. Я застыла. Не хва­тало еще, чтобы кто-то видел мою истерику. Медленно поднимаю голову. Надо мной склонилась Лики.

— О, Лики, Лики, Лики! — Я зарываюсь головой ей в колени. Она тихо спрашивает:

— Что с тобой? Почему ты убежала из класса? Я объяснила, почему.

— Ах, значит, это-то они и изучали на большой пере­мене, когда я проходила мимо, — сказала Лики. — Это что же, твой дневник?

— Не-ет, не совсем, то есть почти дневник. Пони­маешь, это мои литературные опыты или, ну, в таком роде... Я пишу в эту тетрадь и это... Ох, это гораздо больше, чем просто выдуманное. Это такое, что никто не должен читать, разве только ты или Урмас, а теперь вот они! Ох, до чего же гадко, до чего все это гадко!

— Как они его раздобыли? — задумчиво спросила Лики.

— Если бы я знала. Обычно тетрадка вместе с днев­ником и письмами у меня заперта. Но на этот раз я забыла ее в ночном столике. Я ведь не могла подумать, что она может кого-то заинтересовать и что ее поти­хоньку... Ой, нет!

— В ящике, в тумбочке? — удивилась Лики. — Но как из твоей тумбочки она могла попасть к мальчиш­кам?

Об этом я и не подумала. Но именно это больше всего волновало Лики.

— Это должен был сделать кто-то из нашей комнаты. Или, во всяком случае, из нашей группы. Кто же может быть таким поросенком? Ничего, уж это я дознаюсь. Так этого оставлять нельзя. А теперь постарайся быть выше. Сейчас надо идти в класс. Вайномяэ уже спра­шивала о тебе. Я сказала, что тебе стало плохо. Она послала меня посмотреть, что с тобой. Ну, пойдем. А то еще придет сама, тогда объясняйся.

Всегда нужно держать себя в руках. Если долго уп­ражняться, то это вполне возможно.

Вайномяэ спросила только, могу ли я быть на уроке. Я кивнула, и она больше ни о чем не допытывалась.

К концу урока, когда она стала спрашивать, она вы­звала меня прочитать какое-либо из стихотворений Лийва. Совершенно механически я начала первое, что пришло в голову.

Кто хочет нравиться, тот всегда,

подумав «нет», отвечает «да»...

Я заметила, как Энту резко повернулся и сквозь очки уставился на меня, как кошка на голубя. Я подняла голову. Слова приобрели какой-то новый смысл. Они не совсем соответствовали случившемуся, но в них был вызов всем подлым людям.

Кто верен себе, своему уму,

тот смерти назло и назло всему

не тщится нравиться никому...

Я бросила эти слова, как перчатку, прямо в лицо своим врагам, тем, кто сидел слева. Возможно, что они поняли это. Во всяком случае, Энту и Ааду наклони­лись друг к другу и что-то зашептали.