Каждый стремится сюда в одинокой лодке.

У всех на шее ожерелье из ракушек,

которое надевают новорожденным,

чтобы всю жизнь они помнили о родном море.

Бывает, ломается мачта и рвется парус,

и тогда тонет лодка...

Нас мало и никто не должен погибнуть,

потому что у нас — одна цель

и в одиночку никто не в силах ее достигнуть.

Мы бережем сокровища нашего острова...

Но бывает — мы верим бурному морю

больше, чем мертвой мудрости.

И хотя сияющие письмена звезд

нам с рождения ясны,

все же они не спасают нас

от грустных дней и ошибок.

Мы делим друг с другом радости

и наши труды и печали —

и в этом наше счастье.

Но многим это кажется смешным.

Над нами смеются те,

кто никогда не был на этом острове,

у края земли,

на острове, похожем на мечту,

и цветом, как надежда.

Они говорят на другом языке.

В этом языке много слов, похожих на острые стрелы,

разящие сердца.

Иногда мы хотим выучить этот язык —

но у нас он звучит смешно и жалко.

Чайка не сможет летать на воробьиных крыльях,

а они считают, что летать —

смешно и глупо.

Правильнее всего плавать,

плавать по течению.

А если встретятся камни

и сильное течение,

они складывают свои плавники,

чтобы сберечь силы.

Единственная их забота — держаться

в хвосте друг у друга.

Единственная их радость — разбивать

хрупкие вещи,

потому что осколки приносят счастье.

Они уверены, что сокровища мира

принадлежат им,

но не знают, что ключ к ним в

наших руках.

На нашем далеком острове на

краю мира,

на том, что похож на мечту

и цветом, как надежда,

на том, где щедра земля,

и расцветают большие мысли,

рождаются мудрые слова,

рождаются добрые дела.

Как только я кончила, Марелле выпалила:

— Ты пишешь прямо как Туглас!

Я не могла не улыбнуться. Ведь я точно знаю, что Марелле читает новеллы Тугласа с самой осени и до сих пор не одолела и первых десяти страниц. Но этим сравнением она выразила свое величайшее одобрение, потому что ее почтение тем глубже, чем меньше она разбирается в существе дела. Да и не только она. Дру­гие тоже хвалили. Было такое чувство, словно кто-то ласковыми пальцами накладывал мазь на обожженное место.

Только Тинка откровенно призналась:

— Я в этом что-то не очень разобралась. Тебе понра­вилось, Анне?

Анне опустила глаза и ответила уклончиво:

— Ну, золотко, понимание доступно не каждому.

И тут я испугалась, что кто-нибудь начнет допыты­ваться, откуда в моей истории взялись некоторые мы­сли. Если придется «переводить» еще и это, то, пожа­луй, я не сумею этого сделать. Потому что невозможно объяснить чувства.

В темной спальне, когда я считала, что все уже давно спят, и только я терзаюсь своими мыслями и мечусь на горячей простыне, неожиданно послышался голос Весты:

— Кадри, ты не спишь?

— Гм? Не сплю.

— Не понимаю, почему ты принимаешь все это так близко к сердцу. Что из того, что они прочли. Пусть прочли. Там не было никакой неправды. Я, правда, не все поняла, но, по-моему, это как раз о таких вещах. Мальчишки именно такие, какими ты их описала. А пишешь ты хорошо. Если бы я так умела! Да они и не потому. Всем известно, как мальчики к тебе относятся. Свен, кроме тебя, не замечает ни одну из девочек. Слы­шала ведь, из-за тебя он подрался. Их просто задевает, что ты такая...

— Какая же? — испуганно спросила я.

— Ну, такая недоступная и умная, и гордая. Тебе не все нравится и на них ты не обращаешь внимания.

Слова Весты привели меня в замешательство. Не­ужели это выглядит так? Если бы только они знали, какая я в самом деле трусиха. Но чтобы все окружаю­щее нравилось, даже то, как поступают мальчики, ведь это недопустимо. И если хоть чуточку держусь от них в стороне, то это наверно сложилось у меня еще с дет­ства.

Что же касается остальных слов Весты, то у меня хватает ума понять, что многое было сказано просто, чтобы как-то утешить меня. Но именно это и заставило меня задуматься. В своей группе я давно уже не оди­нока. Да и была ли я одинока? Скорее уж Веста. А те­перь именно она беспокоится обо мне. Помолчав, Веста снова прошептала:

— Кадри! — Да?

— Почему ты сама сразу не сказала мне, как это то­гда получилось с Ааду?

Я и теперь не хотела об этом говорить. Поэтому при­творилась, что не понимаю:

— В чем дело?

— Что ты из-за меня поссорилась с мальчишками. Наверно, потому они устроили тебе эту историю.

— Ладно, Веста. Лучше не стоит об этом.

— Я больше не могу. Должна тебе что-то сказать. Знаешь, сначала я считала, что ты такая же, как Тинка. Избалованная и капризная. Я не очень-то вы­ношу таких. И еще я думала, что ты относишься ко мне враждебно и высокомерно. Я знаю, все думают, что мне легко, только... Ну, ты сама понимаешь, как мне может быть легко, когда все тут против меня, хотят от меня избавиться и...

В шепоте Весты были очень понятные мне, но такие непривычные для нее нотки.

— Ах, ну что же ты, право. Зачем воспринимать все так мрачно. Разве сама ты мало говоришь о других? Ну, так же говорят о тебе, что же тут такого? Ну, тот раз, правда... Но, знаешь, как это вышло? Тинка иногда и в самом деле бывает такой капризной, уж если зауп­рямится, то не знает меры, но сама первая забывает об этом, ты же знаешь...

— Почему же не знаю. Она не может смириться с тем, что приходится подчиняться такой, как я. По ее мнению, я этого не стою. Знаешь, она и с Ааду просто мне назло. Ни в чем другом она не смогла показать мне свое превосходство.

— Ах, не говори сразу столько глупостей. Ведь Тинка неплохая. Вообще у нас в группе нет ни одной плохой девчонки. Я, например, ни за что не хотела бы быть в какой-нибудь другой группе, кроме нашей.

— Я тоже, — ясно и уверенно ответила Веста.

— Правда ведь, — горячо подхватила я, — на буду­щий год у нас здесь станет еще лучше. Обязательно завоюем пианино. Конечно, это зависит от многих об­стоятельств, но до тех пор, пока ты у нас староста, у нас больше всех шансов. Нет, честное слово. Я совсем не шучу!

— Спасибо, Кадри!

— Что ты сказала? — Я не верила своим ушам.

— Спасибо тебе, Кадри! — повторила Веста и доба­вила: — За все.

Мы старались утешить друг друга. Я и Веста. В этом было что-то очень трогательное. Что-то, о чем ни в коем случае нельзя говорить, потому что это такое осо­бенное чувство, гораздо более глубокое, чем, если бы мы были давними друзьями.

Только вчера, после всех этих событий, я приняла непоколебимое решение — стать мужененавистницей. Во всяком случае, ни одному из мальчиков нашего класса никогда в жизни не сказать ни одного слова. А уже сегодня сомневаюсь, стоит ли ко всему этому относиться так серьезно. Какие-то исключения мне все-таки придется сделать.

Сегодня — Женский день. Даже в такой день маль­чики из нашего класса не могли воздержаться от иро­нии. Они поздравили нас утром словами, заключен­ными в огромные кавычки. Их замечания по поводу нашей женственности были куда как остроумны, но никак не доброжелательны и, к сожалению, нередко просто невежливы и обидны.

Конечно, мы и сами понимаем, что сегодняшний день предназначается не для нас, десятиклассниц, но они могли бы оказать нам хоть такую услугу — оставить нас в этот день в покое.