– Если вы спросите в клинике, сотрудничавшей с нами, что мы запрашивали от больного, то вам скажут, что кроме полной истории болезни пациента мы просили некоторое количество крови и спинномозговой жидкости. Этого достаточно… – ответила Есения.
– Боже мой! – вскочил Кондратюк. – Да вам цены нет, Есения Викторовна! Это же потрясающий скачок вперед… Я гарантирую вам самую обеспеченную работу в самом оснащенном научном центре США.
– Как вы можете мне это гарантировать?… – усмехнулась Есения. – Простите, Филипп, но думаю, решать это будете уже не вы…
Он обескураженно молчал.
– Не обижайтесь! Мне вообще кажется, что как только мы с вами прибудем в Гонконг, меня у вас отберут, и мы никогда больше не увидимся. Более того, я очень опасаюсь, что наши органы, – она слегка усмехнулась на двусмысленность этого слова, – тоже дремать не будут, и вряд ли смирятся с моим исчезновением. Так что я не жду впереди ничего хорошего.
Леонид предупреждающе посмотрел на Есению, незаметно наступая ей под пледом на ногу, но Кондратюк, не обращавший ни на что внимания, воскликнул:
– Есения Викторовна, что вы! Откуда такой пессимизм? Я гарантирую вам, что мы примем все меры безопасности, и не позволим увезти вас обратно. Нет, мы определенно должны это отметить! – бросив взгляд на почти пустую бутылку, он поискал глазами стюарда и, не увидев его, побежал его искать.
– С ума сошла, зачем ты все это ему рассказала? – возмущенно зашептал Леонид Есении. – Еще не хватало, чтобы к приезду Сергея они приставили к нам кучу охраны! Тогда ты точно загремишь в такой же бункер, что был в Озерном, только по другую сторону океана! И нас опять разлучат – я же им не нужен!
– Нужно же было бросить какую-то косточку, чтобы он понял, насколько важной информацией я располагаю! – прошептала в ответ Есения. – Но, если что, я твердо скажу им, что без тебя никуда не поеду и никакими сведениями делиться не буду.
– Господи, родная, да кто будет слушать твои ультиматумы? Сейчас существует так много средств, развязывающих язык…
– В том деле, в котором я специализировалась, нужны кроме знаний еще и навыки – опытные руки, а это языком не выбалтывается, даже под воздействием самой наисовременнейшей «сыворотки правды»…
– О Господи! – опять воскликнул Леонид, прижимая к себе Есению. – Я не переживу, если вновь тебя потеряю!
– Ты меня больше не потеряешь! – уверенно пообещала ему Есения и поцеловала его в краешек рта.
Прибежавший с уже открытой бутылкой дорогого вина Кондратюк, возбужденно разлил темно-красный напиток по бокалам и предложил «уважаемой Есении Викторовне» выпить за науку.
Та молча отсалютовала ему полным бокалом.
– Дорогая, ты особо не увлекайся! – обеспокоенно сказал Леонид, глядя на Есению, подносящую к губам бокал. – Не забывай, что ты не одна…
– О, не беспокойтесь! – перебил его Филипп. – Вина много, я еще принесу…
– Я не имел в виду, что нам не хватит вина, – усмехнулся Леонид и многозначительно положил руку на живот Есении.
От его жеста покраснели оба – и Есения, и Филипп, наконец, сообразивший, что Леонид намекает на беременность жены.
Торжественность, которую так хотел придать этой минуте Кондратюк, была скомкана, поэтому, выпив свое вино, он ретировался, оставив Есению и Леонида ненадолго в покое. Он даже перестал настаивать на их выходах в общую кают-компанию на обеды и ужины. Китайский этикет не имел для него такого большого значения, как он говорил, и теперь, после услышанного от Есении, он думал только об одном – как бы скорее добраться до места и благополучно передать драгоценного «носителя информации» своему руководству. Думая об этом, он вдруг представил, что Есению могут у него отобрать где-нибудь по пути, и ощетинился: не для того он просидел столько лет в российском захолустье, чтобы упустить шанс внести существенные изменения в карьеру. Нужно только принять необходимые меры безопасности, тем более, что в Гонконг летит еще один лишний человек, везущий сына Есении Викторовны. А она, кстати, очень недурна собой, несмотря на то, что у нее почти взрослый сын и лет ей самой уже немало. Если бы не этот ее зануда-муж с замашками Отелло, вечно торчащий рядом, он бы мог попытаться привязать ее к себе еще одной ниточкой, часто оказывающейся самой прочной… Осчастливив за последние несколько лет не один десяток отчаявшихся от одиночества женщин, Филипп не сомневался в своих сексуальных способностях. «Нужно будет прощупать почву…»
А Леонид к концу путешествия впал в совершенное озверение от присутствия Кондратюка. Мало того, что тот постоянно крутился вокруг Есении, раздражая Леонида своей навязчивостью, так он еще начал поглядывать на нее, как на свою собственность, и кривился, когда Леонид давал ему понять, что вообще-то ее муж – он. Конечно, Есении было интересно разговаривать с Кондратюком, тот все-таки был ее коллегой, и они могли часами обсуждать какие-то свои профессиональные вопросы, о чем-то спорить, но Леонид при этом чувствовал себя третьим лишним, и все чаще, отчаявшись понять суть их бесед, ловил себя на том, что ревнует и не может равнодушно наблюдать, как оживляется Есения в общении с Филиппом. Леонид старался им не мешать, но и сидеть рядом с тупым непонимающим лицом ему было неловко, поэтому он прикрывал глаза, делая вид, что спит, а сам внимательно вслушивался в их разговор. Он подметил, что стоило ему закрыть глаза, как интонации у Филиппа приобретали бархатистые обертона, а в речи начинали проскальзывать, на его взгляд, слишком фривольные нотки и нарочито неприкрытая лесть по поводу внешности Есении. Это еще больше насторожило Леонида, он решил держать ухо востро и не ошибся.
Однажды, отлучившись на несколько минут, чтобы принести Есении из каюты плед, по возвращении он случайно услышал, как Кондратюк говорил Есении, что такая красивая женщина, как она, может составить счастье настоящего мужчины, например, известного политика или блестящего ученого. Говоря про блестящего ученого он, вероятно, намекал на себя. Они стояли к Леониду спиной и не слышали его возвращения.
Это было то, чего так опасался Леонид, осознающий свое шаткое положение, – он будет рядом с Есенией только до тех пор, пока она этого хочет сама. Кто знает, как она поведет себя, если ей, действительно, предложат интересную партию. Но в этот момент он услышал слова Есении, которые пролились бальзамом на его истерзанное сердце – Есения, гордо выпрямившись и посмотрев вполоборота на Филиппа, тихо и твердо сказала:
– Еще раз позволите себе подобные намеки – и мы с вами прекратим наше общение, – после чего развернулась и пошла вдоль борта в сторону носа яхты, где стоял шезлонг, в котором она любила сидеть.
Леонид не признался ей, что слышал их с Кондратюком разговор, и она ему тоже ничего не сказала. Но Леонид затаился и, стараясь не оставлять Есению даже на несколько минут, наблюдал из своего «виртуального окопа» за поведением Кондратюка, не упуская случая лишний раз подпустить шпильку в его адрес.
Есения сначала воспринимала их пикировки с долей иронии, но потом погрустнела и словно ушла в себя, перестав общаться и с Леонидом так, как ему хотелось. Он начал нервничать.
Все это не могло не привести к взрыву, который и произошел за сутки до их прибытия в Гонконг. За ужином Кондратюку, демонстративно не обращавшему внимания на Леонида, вдруг вздумалось довольно откровенно поухаживать за Есенией. Это вызвало у всех присутствующих удивление, включая и саму Есению, но все старались не показывать виду. Капитан, наблюдая за развитием ситуации, незаметно бросил несколько внимательных взглядов на Леонида.
Естественно, Леонид не оставил без внимания поползновения Филиппа, но решил на людях отношений не выяснять. Терпеливо дождавшись окончания ужина, он проводил Есению в каюту и, извинившись за то, что ему нужно ненадолго отлучиться, поднялся на палубу, куда, как он видел, пошел выкурить вечернюю трубку Кондратюк, который с каждой милей, отдалявшей его от России, приобретал все более импозантный вид западного лощеного мена.